Конец Финляндии?

Финляндский законопроект, это — выкидыш российского империализма.

После разгрома революционных попыток внутреннего обновления у буржуазной контрреволюции возникли планы и замыслы внешних завоеваний, международного политического могущества, завладения азиатскими и балканскими рынками, колоссальных займов на бирже, чтобы таким путем дать движение производительным силам страны, наполнить мешки государственного казначейства и удовлетворить аппетиты капиталистических классов.

Но тут следовал крах за крахом. Всякие попытки обновления армии и флота разбивались о тупое сопротивление человеческого материала контрреволюции. Весь командующий состав подобрался из усмирителей, неисправимых в своей тупости и своей вороватости. Интендантские порядки — только внешнее проявление гнилости всего военного аппарата. Постройка четырех броненосцев превратилась в новый европейский скандал. После 1905 года военные силы царизма не растут, а падают, — и вместе с тем падает его международный вес. На Дальнем Востоке, в Персии, на Балканах — ничего, кроме скандальных неудач и отступлений не принесли происки царской дипломатии.

И от провалившихся планов объединения имущих классов всех наций России вокруг успехов внешней политики (империализм!) реакции пришлось спешно перейти к политике государственного кормления «коренного» собственника за счет инородцев, населяющих Россию (национализм!). "Россия для русских"! — то есть, для петербургского чиновника, бессарабского помещика и московского купца. Отсюда выросли: проект отторжения Холмщины и Выборгской губернии, Западное «земство», оголтелый поход на евреев, план разгрома Финляндии.

Патриотические прощелыги из разорившихся дворян и не сделавших карьеры чиновников хотят прежде всего «жрать», — и если не удалось в Манчжурии, почему не попытать счастья в Финляндии?

Торгово-промышленные круги, стоящие за октябристами, прямо и непосредственно заинтересованы в уничтожении таможенной самостоятельности Финляндии. Если сейчас 20% финляндского ввоза и вывоза приходятся на долю одной Англии, и в то же время быстро растут торговые сношения Финляндии с Швецией и Германией, то задача русских протекционистов в том именно и состоит, чтобы отрезать Финляндию от внешнего мира и поставить ее в исключительную зависимость от русского рынка. Таков корень октябристской ревности насчет распространения общеимперского законодательства на Финляндию.

Далее идут соображения фиска, государственного бюджета. И бюрократия, и связанные с нею политические партии хотят издержки по своему хозяйничанию взвалить и на финляндцев, для начала — долю расходов на армию, дипломатию и царский двор. Сюда, наконец, присоединяются государственно-полицейские интересы: наложить лапу на финляндскую школу, «обуздать» печать, занести плеть над союзами и собраниями. Вот все это: тоска по карману финляндского потребителя товаров и финляндского плательщика налогов, тоска маменькиных сынков и патриотических балбесов по полицейским постам в самой Финляндии, наконец, русская правительственно-полицейская тоска при виде оазиса финляндских свобод, — все это вместе и составляет сущность того патриотического подъема, с которым третья Дума обрушилась на Финляндию.

От октябристов отделилось при голосовании всего 19 человек левого крыла, которые хотели бы вместе с Маклаковым зарезать финляндскую конституцию не так открыто и затем изжарить ее, как выразился Чхеидзе, под более конституционным соусом. Но вся тяжелая масса октябристского центра, не сводя глаз со Столыпина, тащилась за националистами и правыми, которые с рычанием проглатывали финляндский законопроект, "костей не разбирая". Кадеты с внешней стороны проявили на этот раз некоторую непривычную для них оппозиционную решимость. Они объявили законопроект государственным переворотом, голосовали против перехода к постатейному чтению и, после бесплодных попыток критики "по пунктам", ушли с протестом из зала вслед за социал-демократами, которые сумели уйти более своевременно. Но это по внешности решительное поведение прикрывало совершеннейшую и притом ребячески-жалкую политическую растерянность. Наиболее убедительным доводом «Речи» в защиту Финляндии был тот, что лояльная финляндская буржуазия в 1906 году стреляла в красногвардейцев и помогала русской власти в поимке участников свеаборгского восстания. А в думском выступлении Родичева центральным местом было византийско-рабское «обвинение» большинства в том, что оно подрывает "сокровище населения — веру в незыблемость слов монарха". — Хвала контрреволюционному характеру финляндской буржуазии и апелляции к коронованному царскосельскому «сокровищу» — вот два главных козыря кадетской политической игры.

Социал-демократические ораторы свели на очную ставку не только факты с царскими обещаниями, но и кадетские надежды на обещания с фактами. Общегосударственное соглашение с Финляндией, — заявил Чхеидзе, — мыслимо лишь на основе всеобщего избирательного права в России. А сейчас остается общий лозунг для России и Финляндии: "Долой варваров и варварское правительство".

"Finis Finlandiae!" Конец Финляндии! возгласил Пуришкевич после того, как Дума залпом приняла столыпинский законопроект. Но гороховый шут солгал. Голосование Думы, как и голосование Государственного Совета, как и царское "быть по сему" еще не решают судьбы Финляндии и не определяют ее конца. Финляндский вопрос остается отныне открытой раной третьеиюньского режима. Начинать военные действия против Финляндии у правительства сейчас отваги нет. Оно готово было бы временно удовлетвориться «принципиальной» победой. Но дальше события будут разворачиваться независимо от степени его отваги и от его желаний. За спиной Столыпина стоят его думские и внедумские друзья, которые требуют аккордной платы. Но на пути имперских захватов стоит организованная финляндская конституция. Ее нужно либо согнуть, либо сломить. Стоит сейму уступить в малом, натиск реакции немедленно усилится, и скоро будет достигнута та черта, за которою даже для буржуазных партий сейма уступок нет и быть не может. Вся общественная жизнь Финляндии будет стоять под знаком неизбежно надвигающегося открытого столкновения. Атмосфера тревоги будет все более сгущаться над трехмиллионным населением, сильным своей организованностью и опытом политической борьбы. В этой обстановке либеральным лозунгам так называемого «благоразумия» и "мудрой уступчивости" отклика в массах не найти. Зато социал-демократия, не боящаяся смотреть правде в глаза, естественно превратится в действительную и бесспорную представительницу финляндского народа. Во главу угла своей агитации она ставит идею неразрывной связи интересов финляндской свободы с революционным движением в России. Так пред лицом своей страны финляндская социал-демократия берет на себя ответственность за политику российского пролетариата.

Но тем самым усугубляется наша ответственность перед финляндской социал-демократией. Мы упустили много времени. Мы слишком мало говорили рабочим массам о всероссийском значении финляндского вопроса, о кровной связи его с их повседневными интересами. Упущенное необходимо наверстать. Чем полнее и шире мы осветим работу имперских заговорщиков пред последним судьей, народом, тем скорее финляндская авантюра, — по замыслу "конец Финляндии", — станет началом конца для самих имперских заговорщиков.

"Правда" N 14, 7 июля (24 июня) 1910 г.