При этих условиях вопрос о наступлении армии, об единстве в армии может решаться только нажимом сверху, только карманным авторитетом власти, только грозными окриками. Но сложный психологический аппарат, тончайший инструмент пробужденного революционного сознания армии все равно будет развивать огромную силу сопротивления, в одних случаях в более уродливой форме, в других случаях в формах нормальных, организованных; сопротивление армии, которая взбудоражена, перед которой вопрос о смысле войны поставлен и которой на этот вопрос ответа не дано, будет сказываться всюду и накануне наступления и во время наступления. И в этой армии как раз не худшие, а лучшие элементы будут говорить: "Вы сами сказали, что цель войны стоит под знаком вопроса. Вы нас посылаете в бой, не давши ответа на вопрос о целях войны. Мы протестуем. Вы нас караете, и тем самым вы создаете дисциплину властвования сверху, дисциплину по отношению к целям, которые нам чужды, к целям, которые вас, Временное Правительство, кандалами связывают с парижской биржей и с английским и американским империализмом". Если есть лозунги ваших собственных действий, вот как они должны отразиться в сознании каждого солдата.

Что предлагает Временное Правительство? (Голос: "что же делать?"..)… Меня спрашивают, что делать. Прежде, чем вы спросите что делать, вы должны дать отчет в том, что делаете вы сами, ибо вы большинство… (Аплодисменты.) Ибо у вас в руках представители правительства. Вы обязаны дать нам отчет, во имя чего послали вы ваших представителей в правительство, какую политику они способны вести. Я отвечаю, что прежде чем вы получите право поставить нам этот вопрос, вы должны дать нам ответ относительно вашей политики. Здесь на одном фракционном собрании вы говорили, что мы безответственное меньшинство. Это верно в том смысле, что мы не голосовали за Временное Правительство, что мы никого не делегировали, что мы являемся меньшинством, которое занимает критическую позицию со всеми удобными и неудобными последствиями этой позиции. Вы являетесь ответственным большинством. В этом вашем звании вы обязаны указать пути выхода.

Возьмите тот же Черноморский флот. Вы слышали о том, что Кронштадт отделился, провозгласил самостоятельную республику и пр. Черноморский флот является подлинным оплотом дисциплины организованной, сознательного патриотизма, и вот — неожиданная вспышка. (Голоса: "она ликвидирована".) Совершенно верно, но дело в том, что в этом образцовом Черноморском флоте, который разослал по всей стране патриотические депутации, что там, в этом гнезде организованного патриотизма, могла проявиться в такой критический момент такого рода вспышка. Что это показывает? Это показывает глубочайшее противоречие в психическом состоянии нашей армии. (Председательствующий. "Время ваше истекло. Угодно предоставить оратору еще 8 минут?" — (Голоса: "просим".)

Нужно отдать себе отчет в содержании последней ноты Временного Правительства, которая является одним звеном в цепи этих переговоров, являющихся ничем иным, как политикой проволочек и топтания на месте. Как эта последняя нота отражается в сознании всего мира, в сознании социалистического пролетариата, лучшим свидетельством этого может служить издающаяся здесь французская газета — «Entente», которая издается, несомненно, при ближайшем участии французского посольства и имеет ближайшую связь и с нашим русским министерством иностранных дел. И вот эта заведомо официозная газета по поводу попыток нашего правительства пересмотреть цели войны по последней ноте, пишет — я могу процитировать прекрасную во всех отношениях, поучительную статью, но я приведу только два-три слова, — она пишет, что, дескать, последней ноты нового правительства мы дожидались с большой опаской, но, слава богу, все прекрасно. Правда, там есть все прекрасные слова из революционного словаря, — свобода, равенство и братство в международных отношениях, весь необходимый парад фраз. Но не это для нас важно, а для нас важно то, что Временное Правительство говорит, что ни при каких условиях не выйдет из соглашения, что оно объявляет, что приносит присягу на верность французским, английским и американским империалистам, независимо от всех условий войны. Вот что является самым существенным для этой официозной газеты. Я, товарищи, говорю, что для нас, как для революционной партии, как для революционной демократии, если она хочет заслужить это почетное высокое имя, нет другого решения, как сказать, что задачи и цели германского империализма нам точно так же ненавистны, как и цели американского и английского империализма. И если мы ищем опоры в сознании русской армии, как таковой, в дисциплине не сверху ей навязанной, а порожденной энтузиазмом; если мы хотим спастись от прогрессирующего разложения, все более и более обостряющегося приемами репрессий, кто бы их ни применял, Керенский или Гучков; если мы хотим идти нашей собственной исторической дорогой, — то мы должны сказать, что русская революция во внешней политике так же независима, как и в политике внутренней. Мы должны сказать, что русская революция, уже не рискуя своей армией, а, наоборот, передав власть во всей стране в руки организации, которая прямо и непосредственно отражает эту армию, в руки Советов Рабочих и Солдатских Депутатов и тем создавши армию, ответственную за правительство, и правительство, ответственное за армию, создавши в армии глубочайшее внутреннее убеждение, что это правительство не связано ни с каким иностранным империализмом и поэтому во имя успеха внешнего займа или какой-либо другой цели оно не может оказаться вынужденным к тем или иным стратегическим и дипломатическим шагам, — создав такого рода настроение, мы именем этой армии кликнем клич ко всем европейским народам с призывом, что есть сейчас на карте Европы цитадель революции, постоянная армия революции, которая поддержит всякую попытку революционного народа, в той или иной форме поднявшегося против своего правительства для ликвидации настоящей войны. Товарищи, в таком случае и очень легко, и очень трудно быть скептиком. Полной уверенности в том, что эта революция разразится и что русская революционная армия, русская демократия найдет в Европе союзников, не может быть. Гарантий нам никаких история не дала. Да, история не дала нам, революционной России, никаких гарантий, что мы вообще не будем раздавлены, что наша революция не будет задушена коалицией мирового капитала и что мы не будем распяты на кресте мирового империализма.

Против этой страшной опасности нам не дано другого союзника на карте Европы, кроме пробуждающегося европейского пролетариата. Если он не пробудится, если слова скептиков и их предвидения оправдаются, если мы не вступаем в эпоху социальной революции, то это значит, что русской демократии грозит смерть, ибо та революция, которая у нас совершается, революция демократической армии и пролетариата, который отвоевывает себе в обществе положение, какого он не имел никогда и нигде, революция крестьянства, которое идет к коренной ликвидации помещичьего землевладения, — такая революция есть самая грозная опасность для частной собственности, для капитала во всей Европе и во всем мире.

Если там не развернется революция трудящихся масс, то весь капитал Европы через месяц, год или позже, объединится, чтобы затянуть петлю на шее русского народа. С этой точки зрения для нас стоит вопрос не только о ликвидации войны, не только о ликвидации дела на фронте, но о ликвидации всей судьбы русской революции, вопрос о том, будем ли мы развиваться как свободный демократический народ, или мы превратимся в подавленную распятую колонию европейского или, еще вернее, американского империализма. Стало быть, вопрос стоит гораздо глубже. Те скептики, которые не верят в революцию европейского пролетариата, тем самым говорят, что карта русской революции, а может быть и всей страны — бита историей.

Это неправда, трижды неправда. Мы еще не померялись нашими силами. Великая Французская Революция, на которую здесь ссылались, имела перед собою отсталую феодальную Европу. Мы имеем Россию с наиболее острыми противоречиями, несомненно более острыми, чем до войны, в результате потрясающей настоящей войны.