Благодаря атмосфере, созданной противниками, доклады участников Гарнизонного совещания сами собою сосредоточились на вопросе о предстоящем выступлении". Произошла знаменательная перекличка, на которую руководители вряд ли отважились бы по собственной инициативе. Против выступления высказываются: школа прапорщиков в Петергофе и 9-й кавалерийский полк. Маршевые эскадроны гвардейской кавалерии склоняются к нейтралитету. Школа прапорщиков в Ораниенбауме подчинится лишь распоряжению ЦИКа. Но этим и ограничиваются враждебные или нейтральные голоса. О готовности выступить по первому призыву Петроградского Совета свидетельствуют: Егерский, Московский, Волынский, Павловский, Кексгольмский, Семеновский, Измайловский, 1-й Стрелковый и 3-й Запасный полки, 2-й Балтийский экипаж, электротехнический батальон, артиллерийский дивизион гвардии. Гренадерский полк выступит лишь по призыву съездов советов: этого достаточно. Менее значительные части равняются по большинству. Представителям ЦИКа, который считал недавно, и не без основания, источником своей силы петроградский гарнизон, было на этот раз чуть не единогласно отказано в слове. В состоянии бессильного раздражения они покинули «неправомочное» собрание, которое по предложению председателя тут же подтвердило: никакие приказы без скрепы Совета не действительны.

То, что подготовлялось в сознании гарнизона в течение последних месяцев, особенно недель, теперь кристаллизовалось. Правительство оказалось ничтожнее, чем можно было думать. В то время как город гудел слухами о выступлении и кровавых боях, совещание полковых комитетов, обнаружившее подавляющий перевес большевиков, сделало, по сути дела, ненужными ни демонстрации, ни массовые бои. Гарнизон уверенно шел к перевороту, воспринимая его не как восстание, а как осуществление бесспорного права советов распоряжаться судьбою страны. В этом движении была непреодолимая сила, но в то же время и тяжеловесность. Партии необходимо было умело сообразовать свои действия с политическим шагом полков, из которых большинство ждало призыва со стороны Совета, а некоторые — со стороны съезда советов.

Чтобы устранить опасность хотя бы временного замешательства в развитии наступления, необходимо было ответить на вопрос, волнующий не только врагов, но и друзей: действительно ли не сегодня-завтра разразится восстание? В трамваях, на улице, в магазинах только и речи что о предстоящем выступлении. На Дворцовой площади перед Зимним и перед штабом — длинные очереди офицеров, предлагающих правительству свои услуги и получающих в обмен за это револьверы: в минуту опасности ни револьверы, ни их владельцы совершенно не обнаружатся. Вопросу о восстании посвящены передовые статьи всех сегодняшних газет. Горький требует от большевиков, если только они не являются "безвольной игрушкой одичавшей толпы", опровергнуть слухи. Тревога неизвестности проникла и в рабочие кварталы, особенно в полки17. Там начинало казаться, что готовится выступление без них. Кем? Почему молчит Смольный? Противоречивое положение Совета, как открытого парламента и как революционного штаба, создавало на последнем перевале большие затруднения. Молчать дольше становилось невозможным.

"Последние дни, — говорит Троцкий в конце вечернего заседания Совета, — печать полна сообщений, слухов, статей относительно предстоящего выступления… Решения Петроградского Совета публикуются во всеобщее сведение. Совет — учреждение выборное и… не может иметь решений, которые не были бы известны рабочим и солдатам… Я заявляю от имени Совета: никаких вооруженных выступлений нами не было назначено. Но если бы Совет по ходу вещей был вынужден назначить выступление, рабочие и солдаты выступили бы как один человек по его зову… Указывают, что я подписал ордер на 5000 винтовок… Да, подписал… Совет будет и впредь организовывать и вооружать рабочую гвардию". Делегаты понимали: сражение близко, но без них и помимо них не будет дано сигнала.

Однако помимо успокоительного разъяснения массам необходима ясная революционная перспектива. Докладчик связывает воедино два вопроса: вывод гарнизона и предстоящий съезд советов. "У нас с правительством имеется конфликт, который может получить крайне острый характер… Мы не позволяем… обнажить Петроград от его революционного гарнизона". Этот конфликт подчинен, в свою очередь, другому надвигающемуся конфликту. "Буржуазии известно, что Петроградский Совет предложит съезду советов взять власть в свои руки. И вот, в предвиденье неизбежного боя буржуазные классы пытаются обезоружить Петроград". Политическая завязка переворота впервые дана была в этой речи с полной определенностью: мы собираемся взять власть, нам нужен гарнизон, мы его не отдадим. "При первой попытке контрреволюции сорвать съезд мы ответим контрнаступлением, которое будет беспощадным и которое мы доведем до конца". Провозглашение решительного политического наступления завершается и на этот раз формулой военной обороны.

Суханов, явившийся на заседание с безнадежным проектом привлечь Совет к чествованию юбилея Горького, недурно комментировал впоследствии завязанный в этот день революционный узел. Для Смольного вопрос о гарнизоне есть вопрос о восстании. Для солдат это вопрос об их судьбе. "Трудно представить себе более удачный исходный пункт политики этих дней". Это не мешает Суханову считать гибельной политику большевиков в целом. Вместе с Горьким и тысячами радикальных интеллигентов он больше всего страшится той будто бы "одичавшей толпы", которая с замечательной планомерностью развивает изо дня в день свое наступление.

Совет достаточно могуч, чтобы открыто провозгласить программу государственного переворота и даже наметить для него срок. В то же время — вплоть до намеченного им самим дня полной победы — Совет бессилен в тысяче больших и малых вопросов. Керенский, политически уже сведенный к нулю, еще издает декреты в Зимнем дворце. Ленин, вдохновитель несокрушимого движения масс, скрывается в подполье, и министр юстиции Малянтович снова предписал в эти дни прокурору распорядиться об его аресте. Даже в Смольном, на собственной своей территории, всесильный Петроградский Совет живет, казалось, только из милости. Управление зданием, кассой, экспедицией, автомобилями, телефонами все еще находится в руках Центрального исполнительного комитета, который сам держится лишь на тоненьких нитях преемственности.

Суханов рассказывает, как после заседания глубокой ночью он вышел в сквер Смольного в кромешную тьму с проливным дождем. Целая толпа делегатов безнадежно топталась у пары дымящих и чадящих автомобилей, которые большевистскому Совету отпускались из богатых гаражей ЦИКа. К автомобилям, повествует вездесущий наблюдатель, "подошел было и председатель Троцкий. Но, постояв и посмотрев минуту, усмехнулся, потом зашлепал по лужам и скрылся во тьме". На площадке трамвая Суханов столкнулся с каким-то небольшим человеком скромного вида с черной бородкой клинышком. Незнакомец пытался утешить Суханова в невзгодах долгого пути. "Кто это?" — спросил Суханов свою спутницу, большевичку. "Старый партийный работник Свердлов". Меньше чем через две недели этот маленький человек с черной бородкой будет председателем Центрального исполнительного комитета, верховного органа Советской республики. По-видимому, Свердлов утешал спутника из чувства признательности: 8 дней перед тем на квартире Суханова, правда без его ведома, произошло то заседание Центрального Комитета большевиков, которое поставило в порядок дня вооруженный переворот.

На следующее утро ЦИК делает попытку повернуть колесо событий назад. Президиум созывает «законное» собрание гарнизона, привлекая на него и те отсталые, давно не переизбиравшиеся комитеты, которые не присутствовали накануне. Дополнительная проверка гарнизона, дав кое-что новое, тем ярче подтвердила вчерашнюю картину. Против выступления на этот раз высказались: большинство комитетов частей, расположенных в Петропавловской крепости, и комитеты броневого дивизиона; те и другие заявили о подчинении ЦИКу. Этого никак нельзя игнорировать.