– Боря, гегемон, – продолжает Юра знакомить меня со своими многочисленными друзьями. И нет-нет, да и бухнет: – Член КПСС с 1978 года!

Друзья, сразу умолкнув, смотрят настороженно, изучают, разные вопросы задают, а потом жалеть начинают:

– Господи! Чего тебя туда понесло?! Ты же нормальный человек! Сдалась тебе эта Партия! Как ты теперь жить будешь с этим клеймом?!

Отвечаю всем сразу:

– Во-первых, Партия не сдается! Во-вторых, я в Партию не лез, как некоторые прохиндеи! Она сама за мной бегала. Потому что я для нее, как сознательный рабочий, последней надеждой был. Да сплыл! Но свой партбилет до сих пор берегу, хотя давно уже мог продать иностранцам на Арбате. Не продам! И дальше беречь буду! Как значок и удостоверение ударника коммунистического труда, как медаль 850-летия Москвы, как благодарность мэра Юрия Михайловича Лужкова, как почетную грамоту Владимира Иосифовича Ресина! Потому что это моя и наша История! И начиналась она не вчера.

Начальник панельного цеха Митин в августе в отпуск ушел, а вместо него Селиванов из арматурного. Он кроме этого еще и председатель «пьяной комиссии», и секретарь заводской парторганизации. Но мне до этих его ипостасей вообще дела нет. У меня свои проблемы. Хороший стропальщик Гена тоже в отпуск ушел, а вместо него Пташкина дали. С ним в паре Володя-геракл. Он вообще недавно работает, если это можно назвать работой. Здоровенный красавец, фигура идеальная, мускулы, как у прославленных культуристов мира, силы неимоверной, льняные кудри до плеч. Станет посреди пролета, обопрется на лом, как Геракл на дубину, и стоит. Украшение цеха! А план кто выполнять будет?!

Пташкин, мурзик-пьяница, ходит по пролету, голову в плечи вберет и старается работу не замечать, а может и в самом деле не видит. Не крикнешь – так мимо и пройдет. Гаркнешь погромче – сделает. Я сам на кран только сел после курсов, даже не освоился как следует, а тут приходится еще и этими руководить за бесплатно. И вообще, у меня зарплата почти такая же, как у этих раздолбаев. Несправедливо! Хороший стропальщик сам знает, какую камеру открывать, что куда ставить, с каким пауком или траверсой работать, а с этой парочкой – нарциссо-геракло-пьяницей – одно мучение!

На второй день я охрип, на третий вообще потерял голос и вымотался до предела. Ночью жена настойчиво поинтересовалась, не завел ли я себе на заводе какой штукатурщицы.

– Нет у нас штукатурщиц, – просипел чуть слышно, – у нас отделочницы.

– И какая же тебя так уделала, что ты ни говорить, ни соображать, ни вообще?!

В конце недели я взошел на свой кран, как на Голгофу. Володя открывал формы, а Пташкину я жестами и мимикой показывал, что делать, а для скорости гонял вдоль пролета крюками по заднице. Немного помогало, но это уже тройная нагрузка! И вообще не мое дело – заставлять других работать. Для этого мастер есть. У него и кличка соответствующая – Погоняло. Но мастер, Лешка-прохиндей, своими делишками занимается. А план выполнять надо!

Посмотрел Селиванов, как я мучаюсь, и говорит:

– Вступай в Партию! Нам такие люди нужны.

– Не, – сиплю чуть слышно, – не достоин.

От Партии, как бы к ней ни относился, отказываться надо вежливо.

Селиванову это понравилось.

– Вступай! Партия – это сила. Ты комсомолец?

– Да. Только у меня большой стаж неплательщика взносов, – честно признался.

– Сколько?

– Года полтора уже.

– Да, это много, – согласился Селиванов. – Но комсомольский билет-то не потерял?

– Ну что вы, Василий Сергеевич, как можно! Дома лежит. Я его берегу.

– Это хорошо. Молодец! Заплати взносы и пиши заявление в Партию! Партийный человек – это совсем другое дело. К нему и уважение, с него и спрос, а это дисциплинирует. Пьяниц не слушай! – махнул рукой. – Да и вообще, тебе надо включаться в общественную жизнь комбината. Расти, по служебной лестнице двигаться. А для начала мы тебе общественную нагрузку дадим.

– Да я и так мучаюсь, – говорю. – Ни квартиры, ни прописки, ни уверенности в завтрашнем дне!

– Вступишь в Партию – легче будет квартиру получить, – доверительным голосом говорит Селиванов. – Партком будет за тебя ходатайствовать.

– Тогда другое дело. Надо только с женой посоветоваться.

– Посоветуйся!

– А без комсомола нельзя? Сразу.

– Из комсомола гораздо легче, – Селиванов объясняет. – Они там на это обращают внимание. А так – долго объяснять надо, почему сразу не вступал, выжидал чего или сомневался. Разные вопросы задавать начинают. А какая тебе разница?

– Я здесь на учете не стою – вот в чем дело.

– Так стань! Какие трудности?

Вечером жена сразу внимание обратила.

– Что это сегодня ты озабоченный какой-то? Случилось что?

– Да вот, – говорю, – опять в комсомол вступать надо.

– Ты не выпил? – спрашивает настороженно. – На кой черт он тебе сдался?!

– Мне сегодня предложили: сначала в комсомол, потом в Партию, а потом, может, и квартиру дадут. Партком будет ходатайствовать.

– Ну, не знаю, – говорит уже другим голосом. – Если будут ходатайствовать, тогда, может, и стоит.

На выходные поехал к матери за комсомольским билетом. Искал-искал – не нашел. Вышел на улицу, старых друзей встретил, отметили, про билет и забыл. На следующие выходные опять за билетом собрался. Жена одного не пустила. Поехали вместе. И надо же – нашли!

Но становиться на учет все равно не спешу. На заводе, вроде бы в шутку, устроил социологический опрос: кому квартиру скорее дадут – коммунисту или беспартийному. Беспартийные говорят: «Конечно, коммунисту!», а коммунисты: «Абсолютно без разницы – ни тому, ни другому! Сейчас на это не смотрят. Взятку не дашь – ничего не получишь!» Вот и пойми! Но, с другой стороны, взятка от коммуниста, наверное, как-то солидней выглядит, чем от беспартийного. Или все равно?

Тем временем Митин из отпуска вернулся, а Селиванов ушел. Ладно, думаю, теперь он про меня, может, забудет. Не буду в комсомол спешить, а то заставят на дурацкие собрания ходить да еще и какую-нибудь бесплатную работу делать. К тому же неизвестно, поможет Партия с квартирой или нет.

Но через месяц Селиванов вернулся из отпуска и сразу ко мне.

– Ну как, стал на учет?

Узнав, что нет, отчитал и поставил жесткий срок.

– Не тяни! – предупредил. – А я им скажу, чтобы с тебя по две копейки взяли за те месяцы, когда ты не у нас работал.

– За те-то копейки, а за эти уже рубли! – жена бурчит. – Дорого мне твой комсомол обойдется, а Партия, чувствую, еще дороже. Оно не жалко. Был бы толк.

Стал я на учет. Заплатил взносы.

– Все! – говорю Селиванову. – Комсомолу я ничего не должен.

– Пиши заявление! – торопит. – Чего тянешь?

Написал: «Прошу принять в ряды КПСС, потому что хочу своим трудом укреплять благосостояние Родины».

Селиванов даже поморщился.

– Ну что ты написал?!

– А что?

– Надо писать: «так как хочу быть в первых рядах строителей коммунизма»!

Тут уж я скосоурился(?) – узнает кто-нибудь, что я так написал, засмеют ведь!

– Василь Сергеич, – говорю, – а нельзя как-нибудь по-другому? Попроще. Ну, скажем, «в первых рядах строителей лучшего будущего».

– Нельзя по-другому! – сердится Селиванов. – Да и какая тебе разница?! Это форма такая. Иначе переписывать заставят.

– Ладно, – говорю. – Я тогда новый черновик набросаю – покажу. – И опять забыл.

А Селиванов помнит. Выследил, как я слез с крана.

– Пойдем! – говорит. – Под диктовку напишешь. А то тебя не дождешься.

Пришли в красный уголок. Первый раз я там очутился. Ряды металлических стульев, сцена с длинным столом под красным полотном. Тумба-трибуна и большая белая голова Ленина. Все как положено. А на подоконнике – опупеть! – на черной подставке две черных чернильницы-непроливашки и две деревянных ручки без перьев! Только дохлых мух не хватает! Я таких приборов уже лет двадцать нигде не видел.

Селиванов потряс одну чернильницу, другую, посмотрел на ручки – одна красная, другая желтая.