Ранним утром в среду явилась ко мне Лаура. Я сказал, что не в силах ни писать, ни читать, но все же велел прийти на следующий день. Положив на ночной столик все то, что должна была мне передать, она удалилась; узнала она о моем состоянии достаточно, чтобы рассказать о нем К. К.

Лишь под вечер, почувствовав себя немного лучше, велел я запереть дверь и прочел письмо от К. К. Первым делом увидел я с удовольствием ключ от дома для свиданий, который отсылала она мне назад: я успел уже очень раскаяться, что так поспешно от него отказался. Мне представлялось уже, что я не прав, и ключ этот, возвратившись ко мне в руки, пролил истинный бальзам мне на сердце. В пакете вижу я письмо от М. М. и с жадностью читаю его.

«Надеюсь, обстоятельства, о которых прочли вы либо прочтете в письме К. К., заставят вас позабыть ошибку, что я совершила, задумав доставить вам приятнейший из сюрпризов. Я видела и слышала все, и вам бы не удалось уйти, оставив ключ, когда б за час до вашего ухода я не уснула. Так что возьмите себе ключ, что отсылает вам К. К.. и возвращайтесь завтра вечером в дом для свиданий, раз уж небо спасло вас от бури. Любовь ваша, быть может, дает вам право жаловаться, но отнюдь не обижать женщину, которая никоим образом не изъявляла вам никакого презрения».

Вот каково было длинное письмо К. К. — перевожу его потому лишь, что оно представляется мне заслуживающим внимания:

«Прошу тебя, дорогой супруг мой, не отсылай мне этого ключа; разве только, превратившись в жестокосерднейшего из мужчин, обрадуешься ты случаю огорчить двух женщин, что любят только и одного тебя. Я знаю твое сердце и уверена, что завтра вечером ты придешь в дом для свиданий и помиришься с М. М. — сегодня она не сможет там быть. Ты увидишь, что лишь по неразумию считаешь себя правым. А пока расскажу тебе то, чего ты не знаешь и что должно тебя обрадовать.

Едва ты удалился в столь ужасное ненастье, я в величайшем беспокойстве стала спускаться вниз, дабы вернуться в монастырь, и тут, к удивлению своему, увидела пред собою М. М. С печальнейшим видом она сказала, что все видела и слышала из укромного места, где мы не могли ее заметить. Не раз хотелось ей появиться, но она так и не решилась это сделать, боясь показаться некстати и в тот самый момент, когда присутствие ее могло бы помешать примирению, к которому непременно должны были прийти два, без сомнения, любящих друг друга человека. И все же к концу нашей беседы она бы дерзнула выйти, когда б не забылась сном. Пробудилась она от боя часов, уже после того, как ты, отдав мне какой-то неведомый ключ, удалился так, словно спасался из непотребного дома. М. М. сказала, что все мне объяснит в монастыре, и мы пустились в путь в ужасное ненастье, тревожась и думая о тебе — она сказала, что, когда б ты не потерял голову, то остался бы в доме. Едва оказавшись в ее комнате, мы разделись — я переоделась в светское платье, а она улеглась в постель. Я села к ее изголовью, и вот, почти слово в слово, ее рассказ: «Когда ты, оставив мне свое кольцо, отправилась узнать, что хочет от тебя тетка, я самым внимательным образом рассмотрела его и заподозрила, что маленькая голубая точка на нем неспроста. Белая эмаль по краю арабески была явно бесполезна, и я поняла, что секрет, возможно, именно здесь. Тогда, взяв булавку, я нажала на точку. Вообрази удивление и великое удовольствие мое, когда я обнаружила, что любим мы одного и того же человека! Но в то же время ощутила я боль, подумав, что отнимаю его у тебя. Я была счастлива своему открытию и в тот же миг решила воспользоваться им и доставить тебе удовольствие поужинать с любимым; скорей вернув на место твою святую Катерину, я возвратила кольцо и сделала вид, будто ничего не нашла. Что за радость! В ту минуту я была счастливейшей из женщин. Зная сердце твое, зная, что тебе известно, что возлюбленный твой любит меня — ведь я показала тебе его портрет, в медальоне, — видя, что ты не ревнуешь, я бы не заслуживала ничего, кроме презрения, когда бы стала питать чувства, отличные от твоих; к тому же права твои на него, должно быть, много крепче моих. Что же до тайны, в какой неизменно хранила ты имя возлюбленного, то я сразу догадалась, что ты исполняешь его веление, и восхищалась верностью твоей и красотой души. Я рассуждала так: должно быть, возлюбленный твой опасается потерять нас обеих, если мы прознаем, что ни одна из нас не завладела целиком его сердцем. Ты не поверишь, как мне стало тебя жаль при мысли, что ты казалась по-прежнему равнодушной даже и после того, как, увидев портрет его в моих руках, убедилась, что более не единственная его возлюбленная. Радуясь справедливости своих суждений, решилась я душою и сердцем поступать соответственно, так, чтобы оба вы уверились: М. М. достойна любви вашей, дружбы и уважения. С удовольствием неизъяснимым думала я о том, как между нами тремя не станет более никаких тайн, и все мы сделаемся во сто раз счастливее. Движимая этой мыслью, устроила я все необходимое для того, чтобы сыграть с вами обоими шутку, от которой, полагала я, любовь ваша ко мне достигнет наивысшего предела. Замысел мой представлялся мне в своем роде шедевром человеческого остроумия, и, ища совершенного его воплощения, я подменила себя тобою. Ты позволила одеть себя в монашеское платье и, исполненная величайшего ко мне доверия и желания угодить, отправилась в мой дом для свиданий, не зная, куда тебя везут; высадив тебя, гондола возвратилась за мною, и я расположилась в таком месте, где меня никто не мог увидеть, а я могла прекрасно видеть и слышать все, что меж вами произойдет. Я сочинила пьесу — не естественно ли, что мне хотелось доставить себе удовольствие и присутствовать на спектакле? Я не сомневалась, что взору моему не представится ничего неприятного.

В дом для свиданий явилась я четвертью часа позже, нежели ты; ты не можешь вообразить радость мою и удивление, когда увидела я того самого Пьеро, что так позабавил нас в приемной — ни тебе, ни мне не достало догадливости узнать его! Но явление его в костюме Пьеро стало единственным поворотом сюжета, доставившим мне удовольствие. В ту же минуту охватил меня страх, беспокойство, досада, я сделалась несчастна. Возлюбленный наш все понял превратно, ушел в отчаянии, он еще любит меня, но думает лишь о том, чтобы излечиться от страсти, и непременно излечится. Он отослал ключ, а значит, в дом для свиданий более не вернется. Роковая ночь: я намерена была сделать всех троих счастливыми, а сделала несчастными; если ты не заставишь его внять голосу разума, ночь эта будет стоить мне жизни, ибо жить без него я не могу. Ты, конечно, найдешь способ написать ему, ты знаешь его, знаешь, куда можно отослать ему этот ключ вместе с письмом, какое бы убедило его завтра либо послезавтра вечером прийти в дом для свиданий и хоть раз поговорить со мною; я буду надеяться. Теперь спи, милая подруга, а завтра отпиши ему всю правду, сжалься над бедной своей подругой и прости ей, что любит твоего возлюбленного. Я тоже напишу ему короткое письмо, и ты его вложишь в свое. Я причиной тому, что он тебя больше не любит; тебе подобало бы ненавидеть меня, а ты все еще меня любишь, я преклоняюсь перед сердцем твоим, я видела, как он плакал, видела, сколь сильна его любовь ко мне, теперь я его узнала; прежде я не подозревала, что есть мужчины, способные так любить. Я провела адскую ночь. Не думай, дорогая подруга, будто я сержусь на то, что, как я слышала, ты поведала ему, что мы любим друг друга как муж и жена; мне это по нраву; в отношении его здесь нет ничего неприличного, ибо ум его столь же свободен, сколь милостиво его сердце».

Закончив свою речь, она расплакалась. Постаравшись утешить ее и пообещав тебе написать, отправилась я в свою постель и проспала целых четыре часа; но М. М. не спалось. Затем она все же встала, и тут мы обнаружили, что весь монастырь обсуждает печальные новости, которые сразу же приковали наше внимание. Нам сказали, что за час до рассвета в лагуне пропала рыбачья лодка, и еще перевернулись две гондолы, и все, кто в них был, утонули. Вообрази наше горе; мы не дерзнули расспрашивать далее. Ведь ты ушел как раз за час до рассвета. М. М. возвратилась в свою комнату, и я, последовав за нею, привела ее в чувства после обморока, случившегося с нею от страха, что ты погиб. Я оказалась храбрей ее и говорила, что ты умеешь плавать; но ее знобило, словно перед приступом лихорадки, и она принуждена была снова лечь в постель. В таком-то состоянии и застала нас получасом спустя моя тетка; войдя, она с радостным смехом поведала нам, что в предрассветную бурю едва не утонул тот самый Пьеро, что так нас позабавил. «Ах, бедняжка Пьеро! — сказала я. — Расскажите нам, как все было, милая тетушка. Я так рада, что он не утонул. Кто он? Его узнали?» — «Да, — отвечала она, — о нем все известно, ибо отвозила его домой наша гондола. Носовой гребец только что рассказал, что Пьеро провел ночь на балу у Бриати и, желая возвратиться в Венецию и не найдя гондолы на переправе, дал цехин нашим гондольерам, чтобы доставили его домой. Кормчий, товарищ его, упал в воду в лагуне; и знаешь, что сделал тогда храбрый Пьеро? Он швырнул на zenia[28] все серебро, что у него было, и сбросил в море felce , каютку гондолы; ветер дул западный, и они отвезли его домой через канал Нищенствующих братьев. Счастливые гребцы поделили тридцать Филиппов серебром, что подобрали на ковре гондолы, а после отыскали свою каютку. Пьеро надолго запомнит Мурано и бал у Бриати. Гондольер уверяет, что это сын г-на де Брагадина, брата прокурора; его отвезли во дворец полумертвым от страха и от холода, ведь одет он был в полотняный костюм, и плаща у него не было».