– Дура! Это же опасно! Что вы за дуры, бабы!

– Послушай, – попыталась я воззвать к его разуму, – может, хватит нам общаться эзоповым языком? Смирись с тем, что дело будет у меня, не такой уж я плохой следователь, и расскажи спокойно, в чем дело. Тем более что шефу сейчас не до трупа Шермушенко; этот балаган небось при тебе происходил?

– Ладно, – устало сказал Синцов, снова опускаясь на качели. – Я знаю, что ты хороший следователь, может быть, даже лучший в городе. Да не смотри ты на меня как на врага народа, я серьезно. Беда только в том, что ты все-таки женщина. Что ты дальше собираешься делать с удостоверением?

– Повезу его в Москву, – неожиданно для себя ляпнула я и только после того, как ляпнула, подумала, можно ли выдавать такую информацию Синцову. – Хочу показать его в ГРУ, пусть они сами скажут, их ли это работа.

– Маша, это наивно. Что, по-твоему, они скажут? Что у них в управлении две канцелярии – простая и коммерческая, где за бабки штампуют липовые ксивы с настоящей печатью?

– Ну, мне все равно надо получить в ГРУ образцы оттиска их печати…

– Ладно. С кем ты едешь?

– В каком смысле – с кем? Одна.

– А ты не боишься, что тебя ограбят в поезде? Или в Москве сумочку с вещдоком вырвут?

– А что ты предлагаешь?

– Уж так и быть, придется ехать вместе с тобой и охранять вас.

– Кого это «нас»?

– Тебя и ксиву.

– Я оценила твою вежливость, мог бы ведь ксиву первой назвать…

– Да, я джентльмен.

– К твоему сведению, человек не может про себя сказать, что он джентльмен, это должны сказать про него другие.

Но он не обратил внимания на мой сарказм.

– Когда ты собираешься?

– В субботу я дежурю по городу – в день, а в воскресенье вечером могу выехать.

– Ладно, давай мне командировочное, я возьму билеты. Позвоню тебе в главк в субботу, скажу вагон и место.

– Андрей, давай лучше встретимся на Московском вокзале у памятника Петру за двадцать минут до отхода поезда, ты мне только сообщи, на какой поезд взял билеты.

– Ладно, позвоню тебе на дежурство. Андрей тщательно закопал в песочек окурок, встал и не оборачиваясь пошел из скверика. А я поднялась в контору и на всякий случай проверила содержимое сейфа: удостоверение майора Шермушенко было на месте.

Шел уже третий час. С этим дурацким удостоверением я совсем забыла про вскрытие шермушенковского трупа, а поприсутствовать на нем было бы невредно. Слава Богу, девочки из канцелярии морга любезно сообщили мне по телефону, что эксперт Панов только-только приступил к процедуре, и если я потороплюсь, то могу еще застать кульминацию.

Выяснив, что прокуратурская машина под парами, я схватила в охапку своего стажера, и мы помчались в морг. Стажер переживал, что никогда еще там не был, и спрашивал, не будет ли ему там плохо.

Я его успокаивала рассказами о том, как в секционной стало плохо здоровому майору из главка, он упал прямо у дверей, но никто при этом не считал, что опозорена милиция; как я однажды поскользнулась в коридоре и чуть не свалилась на каталку с гнилой старушкой; как эксперты шутят, что в столовой морга свежее мясо никогда не переведется…

Перед дверью, ведущей непосредственно к Аиду, Стаc покосился на меня и набрал в легкие воздуха, явно намереваясь не выдыхать до конца нашего пребывания там.

– Спокойствие, – подбодрила я его, – научно доказано, что человек за три минуты полностью адаптируется к любому запаху, приятному или неприятному, даже к запаху керосина.

Он жалобно посмотрел на меня, но так и не выдохнул. И мы вошли в коридор. Я заглянула в канцелярию, уточнила, где Панов кромсает наш объект, и потащила Стаса к «гнилой» секционной, на отшибе танатологического отделения, где вскрывали трупы не первой свежести, по дороге то и дело раскланиваясь и обмениваясь приветствиями со старыми друзьями в белых и зеленых халатах, залитых кровью и запятнанных формалином, а кое-кто норовил и обнять вывернутыми, чтобы не запачкать, руками в резиновых перчатках.

– Мария Сергеевна, – дернул меня за руку Стаc, – смотрите, какой гнилой труп: губы аж лиловые! А почему он не раздулся? Я читал, что они распухают. Поздние трупные явления…

– Молодец, Стасик, – восхитилась я, – ты уже освоился, покойников разглядываешь! Он не раздулся, потому что не гнилой.

– Как не гнилой? А почему почернел?

– Он почернел еще при жизни. Это негр, просто здесь свет тусклый…

В «гнилой» секционной толстый, но милый Панов (это он сам про себя так говорит: «Я толстый, но милый») потрошил то, что осталось от чернореченского бандита Анатолия Шермушенко.

– Привет, Мария! – пробормотал он, подняв на мгновение глаза и снова уткнувшись в разрезанное тело. – Давненько, давненько… А кто это у тебя на буксире? Твоя креатура?

– Моя… Познакомься, Боренька, это наш новый следователь, прошу любить и жаловать.

Я закрывала нос платочком: в «гнилой» секционной я вопреки науке не могу адаптироваться к запаху даже за несколько часов. Как-то мы с Борей проторчали здесь три часа, пока он обследовал каждый квадратный сантиметр тела, мягкие ткани которого расползались под руками, и я все три часа дышала через мохеровый шарф, в результате чего у меня вокруг носа образовалось раздражение, но так я и не привыкла к запаху, а вот Боря-то никаких шарфов к носу не прикладывал и все время со мной трепался, комментируя процесс вскрытия. Мы с ним, конечно, вспомнили «Молчание ягнят», где коронер с агентами ФБР перед такой же процедурой культурненько закладывают в нос специальные тампончики и не испытывают никакого дискомфорта; но известно – что русскому здорово, то немцу смерть, наши люди и без тампончиков не помрут…

– Нате, ребятки, вам пульку, – пропыхтел Панов, уже успевший распилить череп, – берегите. А больше ничего интересного нету. Правда, Мария, ничего, ни гематомочек, ни резаных, ни черепно-мозговой. Потроха отдам на гистологию и на химию, на наркотики и отравляющие; звони, чего узнаю – все скажу. Пулечка «пээмовская», судя по всему; я ее сполоснул. Когда височек-то размыл, на нем обнаружил штанцмарку; правда, там, где звери не съели; поняла, что это значит?

– Ты поучи свою жену щи варить, – шутливо обиделась я.

– А молодой человек понял? Объясни ему.

– Значит, в упор стреляли, да, Боря?

– Да, Мария. Кстати, о жене. Ты с моей женой в субботу дежуришь; береги ее, работать не заставляй.

– С Наташей? Вот здорово! Спасибо, Боря, за хорошую новость.

Стас под моим чутким руководством быстренько накропал протокол выемки пули, мы сунули его на подпись двум санитарам-понятым и отбыли восвояси, правда, уже не на машине, потому что прокуратурский водитель свой рабочий день закончил. По дороге я спросила Стаса, приходившего в себя после первого визита в царство мертвых, не хочет ли он со мной подежурить в субботу. Он запрыгал от радости. Я объяснила Стасу, что помимо дежурств по району в рабочее время все следователи раз в месяц дежурят еще и по городу, с шести вечера до девяти утра, а по выходным – в две смены: с девяти до двадцати одного, а потом до утра.

– Мария Сергеевна, а почему вы дежурите в субботу в день? Удобнее же ночью дежурить, а не выходные занимать.

– Стасик, у меня уже возраст не тот, чтобы дежурить ночью; старость не радость («Ой-ой-ой!» – сказал Стас). Ночью мне спать хочется, а если не посплю, то неделю чувствую себя разбитой. Это раньше я могла день отработать, ночь отдежурить, утром сдать дежурство и пойти кого-нибудь подопрашивать, а вечером еще и поразвлекаться на какой-нибудь собирушке…

– А после дежурств в выходные отгулы дают?

– Скажем так: отгулы полагаются. По трудовому законодательству работнику в качестве компенсации за время дежурства предлагается на выбор – либо отгул, либо оплата в двойном размере. Однако один из предыдущих прокуроров города, радевший за бюджет, из которого оплачивается наш скорбный труд, принял решение: никаких двойных тарифов, только отгулы, и только в течение десяти дней после дежурства, а то некоторые ушлые следопыты повадились весь год дежурить без отгулов, а потом все их разом присоединять к отпуску. А служба наша, как известно, и опасна, и трудна, поэтому отгулов никто не берет, так как и без отгулов ничего не успевает… Есть, правда, у нас один такой деятель, которому по фиг оперативная обстановка: война войной, а обед по расписанию; но в основном все живут по принципу: «обед в отгул, отгул к отпуску, а отпуск к пенсии». Мне удобно дежурить в субботу днем, потому что я могу после дежурства прийти в себя в воскресенье, а в понедельник со свежими силами на работу. А кроме того, у меня дежурство – это отгул от дома.