— Ты про золото?

— Лучше.

— Серебро, что ли? — Рахим не знал, что может быть лучше золота.

— Гля-кось сюда, — позвал Фарит, разжимая кулак и вытягивая ладонь к огню.

Рахим подслеповато прищурился, чего там такого быть могёт? Маленькая стекляшка не больше спичечной головки поблескивала на изрытой глыбокими морщинами ладони Фарита.

— Чё ето? — у Рахима приостановилось дыхание. Он чего-то понял, но еще окончательно не осознал.

— У тя там бутылка пустая была, "бомба", — уточнил Фарит, — принеси-ка.

Рахим шустро, как молодой, сбегал к избушке, достал из-под крыльца грязно-пыльную многолетней давности посудину, вытер ее о штанину и, вцепившись намертво в горлышко, понес на вытянутой руке.

— Держи крепше, — приказал Фарит.

Рахим перехватил свободной рукой за донышко бутылки, уперся широко расставленными ногами в землю.

— Не обхезайся, — всхохотнул Фарит. — Чё так расстарался? Я те не бульдозер, не утолкаю.

Он осторожно, сложенными в щепоть двумя пальцами захватил маненькую стекляшку, чирканул ей по темно-зеленому боку бутылки. Сотни мелких стеклянных брызг просыпались на траву, оставляя в свете костра искрящуюся огоньками пыльную дорожку.

Оба уткнули носы в глубокую с молочным оттенком царапину на бутылке. Потом Фарит бережно вернул маленькую стекляшку на шершавую ладонь и крепко сжал пальцы в кулак. В глазах обоих мужиков отражались яркие всполохи костра.

— Алмаз?! — не спросил, а выдохнул Рахим.

Фарит повертел бошкой, оглядываясь. То ли кого увидеть боялся — вдруг подслушают, то ли дух переводил, с мыслями собирался. Блуждающими глазами натолкнулся на сморщенное лицо Рахима и, вторя ему, таким же шепотливым голосом подтвердил.

— Алмаз!

— Хде надыбал? — голос Рахима просел до последнего хрипа.

— У родника, где перекусывали.

— Много тамакось?

— А я почем знаю? Увидел, сверкает под фонарем, поднял.

— Чё ж сразу не сказал-то?

— Об чем?

— Ну, что нашел.

— Так я много чего нахожу, все в карман тащу. Тама разве про все сразу прознаешь? Надоть в лупу рассмотреть, на зуб попробовать.

— Надо было тама все облазить, а не ташшиться черт те знает куда, в отрог энтот пустопорожний.

— Терьча знаем, что эт такое, терьча и обсмотримся по-настоящему. Кажную песчинку переберем. Будем песок сюды выносить и в дневном свете его переворошивать, штоб не пропустить которые. Оне ж как крупинка малая, а стоют сколь!

— Ну дык, — повеселел голосом Рахим. Он взгромоздил корявые ладони на задранные колени, придавил их грудью, подавшись к костру, и уставился на язычки пламени. Какие-то небольшие мысли крутились в его угловатой голове. Следы этих мыслей перекатывались по лбу валиками-морщинами, отчего брови то наползали на глаза, почти пряча их, то взлетали вверх и в стороны. В эти минуты кожа на лице разглаживалась, а кончик шершавого носа бледнел.

— А чё, скажем, с им исделать можно? Куда его, скажем, деть можно, чтобы, значит, чё купить потом?

— Алмаз куда продать?

— Ну.

— Тут крепко подумать надо, штоб не прогадать. Только сперва давай насобираем. А то вдруг там и нет ничего больше?

— Ну не один же ж он в таком раздолье!

— Дай то…

ЖАР-ПОЖАР

В эту ночь на Фарита напал жар, сказалось купание в ледяной воде. Рахим напоил его брусничным отваром, обмазал некоторые ответственные за здоровье части тела густым барсучьим жиром, укутал по самые глаза стеганым одеялом.

И засобирался.

— Куда тебя? — негромко спросил Фарит. У его даже сил не оставалось закончить придуманную фразу. "Понесло" он не сказал вслух, только прошевелил обсушенными губами.

— Дык ето… к роднику сбегаю… — На Рахима от возбуждения напал трясунчик. Он с самого раннего своего возраста не суетился так, не хватался за все подряд быстрыми руками, — погляжу малость… вдруг есть чё.

— Слепой ты… — попытался утихомирить его Фарит, — и чё увидишь?

— Чё надо, то увижу, — ответил Рахим.

Вооружился всем нужным струментом, фонарями и убёг торопко.

Фарит не помнит, сколь дён болел. То проваливался в глыбокий бессознательный сон, то выплывал, расслабленный до невозможности пошевелить ни одним членом, даже язык безвольно прилип к щеке. Барсучий жир ослабил его и вытянул через ту беспомощность всю холоднюю пещерную хворь.

Однажды он просто проснулся и легко встал на ноги.

Времени было к обеду.

Он вспомнил, как Рахим утресь уходил на поиски.

Посреди стола стояла старая консервная банка — ее завсегда как пепельницу использовали. Только сейчас она была вымыта и почищена до тусклого желтого блеска. А на дне ее тонким слоем посверкивали некоторые прозрачные стекляшечки…

Эту ночь в избушке Фарит ночевал один.

И следующую.

А потом заволновался, обсмотрелся повнимательнее, послушал радио, чтобы в днях определиться, и прознал, наконец, сколь все таки дён прошло, как он заболел и впал в беспамятство.

И все понял.

Рахим, почитай уж неделю как пропал. Знать, с концами. Либо насовсем заблудился, либо другая какая напасть приключилась. Собрался, было, искать пойти, но ни одного фонаря не нашел, ни веревки — все бедолага с собой навсегда унес.

Остался у огромного подземного царства один свидетель, один Хозяин и единоличный Царь.

И быть бы ему таковым навсегда, если б не сболтнул, — то ли хвастовства за ради, то ли от тоски по утерянному другу-товарищу. Али показал кому переливающиеся тысячами огней маленькие стёклушки.

Добрые люди донесли интересные вести куда надо. Любят у нас на удачливого суседа без злобности стукануть.

Приласкали Фарита ушлые люди, кому-то товарищи майоры, а кому-то гражданины начальники, закрыли в темной пустой комнате. Для острастки недельку подержали без света и людского общения, на вкусной воде и мягкой корочке прошлогоднешнего хлеба. А потом он радостно и благодарно все, что знал и не знал, скоропалительно им высказал.

И стало ему так легко, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И ноша царская больше на плечи не давит.

И жисть-то без секретной тайны светлее и пронзительней.

Упал он с радости на землю теплую, прижался щекой к травинке шелковой, и улетела душа его навстречу другу Рахиму.

* * *

Так и не узнал Фарит, что ему суждено было перевести историю России на новые рельсы…

Оперативная информация

ТРИ КИТА

(единственная часть в романе, стилизованная, или, правильнее, стерилизованная под серьезную.

потому как нельзя о таких важных господах говорить так, как мы себе позволяем говорить об аспирантах,

профессорах, шпионах и остальных — с иронией. тем более информация-то оперативная, почти документальная!)

На двери маленького кремлевского кабинета застенчиво сверкала скромная восьмикилограммовая золотая доска со скромной надписью: "Глава Администрации П-та". За скромным на пятьдесят скромных персон столом, перенесенным сюда из зала заседаний царя Александра I, сидели три скромно одетых господина. Я не стану вам описывать их подробно. Скажу только, что один господин, который Лысый, был похож на руководителя президентской администрации; второй господин видом не русский, наверное, Калмык, на зятя первого президента России; а третий господин дня два Небритый, на губернатора Чукотки, добровольно или принудительно променявшего солнечный Израиль на вечную мерзлоту Крайнего Севера.

Скромность господ подчеркивалась не только скромной одеждой.

На Лысом были часы, сравнимые по стоимости с новым "Мерседесом" Е-класса.

Заколка для галстука у Калмыка тянула на среднюю трехкомнатную квартиру в районе Ленинских гор.

Легкий перстенек на тонком пальчике Небритого стоил часов и заколки вместе взятых, а на сдачу можно было бы безбедно прожить пару годиков на его исторической родине всему вашему десятому классу вместе со шнурками-родителями и проголодавшимися по бесплатному отдыху учителями.