— Ты чувствуешь, как всё в мире взаимосвязано? — орал Чик, размахивая руками. — Ты хоть понимаешь, что мы сейчас наблюдаем частный случай философского закона перекидывания монады?

К концу недели повелось две третьих правой колонки, а мы отправились в дивное путешествие в запой. В самой колонке к тому времени мы не могли разобрать ни слова, ни единой корявой буквочки — Чикатило постоянно что-то метил, надписывал и правил напротив каждого персонажа. Иначе было нельзя: персонажей было много, а память надо беречь — даже компьютерную, не говоря уж о разрушающейся от перенапряжения человеческой. Иногда Чик делал правку уже в состоянии комы, поэтому пару раз с утра не смог расшифровать свои вчерашние каракули. Нет, это была просто эпохальная, замечательная тетрадь — полиграфический памятник хаосу, сумбуру и сумасбродству. Такие вещи надо продавать на аукционах.

Было, конечно, и несколько безнадёжных случаев, но таким помочь было без мазы. Такие люди есть везде, и без них в мире бы чего-то не хватало. Они при любых раскладах делают то, что им скажут. Стоп, do, c'mon, do what I toldya. Даже если им скажут ходить по улицам и предлагать людям резиновые члены или, к примеру, чучела хорьков. При этом им будет абсолютно плевать на то, что они занимаются парадоксально глупыми вещами. Хотя в глобальном смысле они не обязательно должны быть при этом глупы — просто у них такая программа: когда включается один массив, выключается другой. Если герой вашей бродилки должен разбить нужное окно камнем, вы никогда не заставите его сделать это при помощи палки, гаечного ключа или железной гирьки. А если такому водонепроницаемому парню сказали ехать на рынок — вы никогда не заставите его остановиться у ближайшей помойки, даже если на вас будут работать десять экстрасенсов. Гвозди бы делать из этих людей. Мы вдоволь насмотрелись на таких в Дебильнике — раньше они шли в армию или в милицию, а теперь занимаются сетевым маркетингом или низовым менеджментом. При общении с такими главная и единственная задача — вовремя их распознать. После чего все остальные задачи снимаются, потому что общение надо сразу же прекращать, посмеявшись как следует напоследок.

С девушками пить было не надо — мы к ним просто подкатывались и включали все свои способности, чтобы развести их на откровенность. В таких ситуациях мы чувствовали себя гораздо комфортнее, чем кушая опостылевшую водку со всякими раздол-баями или непонятливыми дуболомами из ближнего Подмосковья, студентами промышленных и пищевых институтов. Чикатило как-то раз даже захотел переспать с одной классически глупой блонди с большими сиськами, но потом решил, что это помешает делу. Он оказался прав: буквально через пару дней мы обнаружили, что за утлом её ждёт иномарка с кем-то, кто ныкал рыло за тонированными стёклами. Она погрузила журналы в багажник, хотя обычно выбрасывала, и была такова. Я не знаю, что они там с ними делали, может, у них была какая-то странная сексуальная навязка и они могли трахаться только в ворохе бумаг. Ситуация была налицо: папа отправил дочку, мажорную студентку, подработать летом, чтобы она хоть краем глаза, хотя бы одной своей стрелкой от «Мэйбеллин» увидела, каким образом делаются все с эти престижные институты и машины с тонированными стёклами, — но дочке это неинтересно. Наверное, это правильно. Потому что ничего интересного в этом действительно нет. Так и вся жизнь пройдёт. Может, я перебарщиваю с этой фразой, но ведь она у всех так и проходит — с упаковкой глупых журналов под мышкой. Хотя какая разница — с ними или за тонированными стёклами, из-за которых ты не вылезаешь даже для того, чтобы помочь своей блондинке запихать в багажник эти самые журналы.

Сначала мы работали в ноль — все деньги уходили на водку, а чтобы не запьянеть раньше времени, приходилось ещё и есть. По очереди бегали на Маяковку в «Ростикс» и покупали пересыпанные перцем куриные крылышки. Возле «Ростикса» постоянно маячил человек, одетый в постыдный и аляповатый костюм петуха. Он обречённо махал куцыми крыльями, что должно было имитировать жесты зазывалы.

— Это кем же нужно быть, чтобы наняться петухом, — сокрушался Чикатило. — Нет, я серьёзно. «Ты кем работаешь?» — «Петухом». Нормально, да? А на Ленинском проспекте, возле магазина, где продаётся кожа для гопников, стоит такой же кот. Ему ещё хуже, потому что он стоит на такой тумбочке площадью метр на метр. На тумбочке! Как дневальный, представляешь? Этот хоть ходить может, а тот только стоит, как столб, и машет лапой. А если его дёрнуть за хвост, он упадёт. Он ё…нется с этой тумбочки — честное слово, я пробовал как-то раз. Если бы о нём писали книгу, там были бы такие строчки: «Он сделал молниеносную карьеру кота».

Последнее время у Чикатилы всё сводилось к этой самой книге, он просто бредил ею. Я немного боялся за его рассудок, но это всё же было лучше, чем делать себе карьеру менеджера (или кота).

— Лучше уж на тумбочке, чем петухом, — отвечал я, и Чикатило, подумав, со мной соглашался.

Наша финансовая ситуация изменилась очень быстро, буквально за пару дней. Прелесть подобных акций состоит в том, что не надо ждать зарплаты, потому что ждать зарплаты — это уже временная зависимость, которая ничем не лучше наркотической.

Не то чтобы наши карманы лопались от кэша, конечно, но его наличие уже начало ощущаться. Те, кто хоть раз проворачивал мошеннические аферы, должны знать это состояние. Почти всегда оно бывает прекраснее, чем ощущение полного достатка и ре-ализованности. Многие считают, что счастье не в кайфе, а в ожидании кайфа — я с этим согласен если не полностью, то процентов на восемьдесят. Ты ещё не можешь позволить себе ужин в «Максиме» или бутылку древней «Вдовы Клико» на романтическом рандеву с топ-моделью, но, блин, у тебя в карманах уже звенит, и с каждым разом этот звон всё внушительнее. Он как бы жирнеет, этот звон, он приобретает вес, как убойный хряк. Причём не важно, каким жирным он станет под конец, потому что на самом деле тебе на х… не нужен ни «Максим», ни «Вдова Клико», а вместо топ-модели вполне сойдёт какая-нибудь Оленька с округлой попкой. «Тебе уже не приходится стрелять у прохожих десять центов на деловой звонок», — так охарактеризовал это состояние Чикатило.

К концу недели нас уже все знали, а многие даже полюбили. Было интересно и непривычно ощущать себя в роли этакого буфера, атомного ядра, связующего звена. Люди не знали друг друга, но все знали нас. Если бы мы были какими-нибудь средневековыми интриганами, то могли бы использовать это и создать идеальную мошенническую комбинацию в стиле Сен-Жермена или Калиостро. Но такими вещами мы не занимались — мы не ущемляли ничьих прав и не лишали никого кровно заработанных денег, хотя бы потому, что денег там никто не зарабатывал. Мы просто проводили утилизацию ненужных вещей, мы были королями помойных ящиков, как сказал как-то раз обкуренный Чик. Разъезжали на «копейке» Отца по дворам и собирали дань с мусорных баков, доставали грустного усача и делали деньги. А вечером бросали «копейку» прямо там, возле офиса, потому что с трудом могли передвигаться из-за выпитого и ехали отсыпаться.

В пятницу мы наконец сняли банк, относительно сопоставимый с дневным заработком в «Каска-де+». У нас получалось больше, чем мы предполагали, честное слово, нам впервые за этот год финансово везло.

— …Слушай, Чикатило, — предложил я. — Может, нам попытаться загрузить ещё и бабок?

— Ты опять про ваши дела? — плаксиво сморщилась Оленька. — Ты можешь посмотреть на меня и понять, что сегодня вы не одни, а со мной?

— Мы всегда помним, что мы не одни, а с тобой. Даже когда ты находишься в другом городе. Так что, Чикатило, насчёт бабок?

— Бабки — это другой разговор, — сказал Чикатило с таким видом, как будто он лучше всех разбирался в бабках, как будто он был лучшим московским геронтологом. — Ведь правда, Оленька, я же правильно говорю? Бабки ездили бы на рынки даже себе в убыток. Ну, если бы убыток был минимальным, разумеется. Для бабок главное — идея, им нравится приносить пользу. Им нравится быть в игре, точнее, на время забывать, что они вне игры. Они ездят в метро и смотрят на людей. С кем-то говорят, кому-то что-то предлагают, на кого-то орут за то, что им не уступили место. Мы не будем лишать их этого блага, не станем отнимать у них последнее. Ибо иллюзии — это последнее, что у нас есть. Я, как бизнесмен…