Он кивнул на платную стоянку рядом с контрольным пунктом. Иван несколько раз судорожно взглянул в ту сторону, откуда приехал, наклонился к гаишнику, который был на голову ниже его ростом, и сказал сдержанным, но напряженным шепотом:

– Говорят, утром какие-то смертники из Казани атомную взорвали за Димитровградом...

Гаишник застыл и напряженно смотрел на Ивана остановившимся взглядом.

– Врешь...

Иван выдернул из его руки свои права, торопливо сел в машину и рванул в город, газуя на полную и демонстративно превышая скорость. В зеркало он видел, как гаишник, очнувшись, бросился к одной из стоявших у КП милицейских машин, буквально запрыгнул в нее и тоже на предельной скорости понесся за Иваном. Чтобы проверить, сработала его дезинформация или нет, Иван резко сбросил скорость, поджидая милицейскую машину. Но «канарейка» пронеслась мимо него, не снижая скорости. Гаишник, сидящий за рулем, даже не взглянул в его сторону.

Усмехнувшись, Иван двинулся дальше к центру, уже не превышая скорости. Все, что было нужно, он уже сделал. Синдром Чернобыля крепко засел в сознании среднего россиянина. Достаточно было маленькой искорки, чтобы зажечь в его душе пожар паники.

Центр города Иван проехал спокойно, движение на дорогах было размеренно-равномерным, никто никуда не спешил и правил уличного движения пока не нарушал. Но когда он добрался до моста через Свиягу, его обогнала иномарка, летевшая под девяносто по осевой, распугивая встречные машины. Правда, это еще ни о чем не говорило, с иномарками такое иногда случается... Но вслед за ней на такой же скорости прошли «жигули», за ними еще одни. Иван обратил внимание, что сам характер движения машин изменился. Они почти все теперь шли на повышенной скорости, проезжали перекрестки на красный свет, и весь поток машин шел ва направлении к шоссе Чебоксары-Сызрань.

Перед выездом на шоссе образовалась пробка. Перед поворотом машины сбрасывали скорость и выстраивались в плотную очередь, мало заботясь о сохранности подфарников и поцарапанных дверках. Иван тоже застрял и, поравнявшись с одной из машин спросил:

– Что случилось?

Водитель «ВМW» посмотрел на него как на идиота. Золотая цепь в большой палец толщиной на его груди словно визитная карточка свидетельствовала о его социальной принадлежности. Угрюмый взгляд вызывал большие сомнения в его доброжелательности.

– Те че надо, блин? – услышал Иван его хриплый «приветливый» голос.

– Что за паника? – спокойно повторил Иван свой вопрос.

– Ты че, в натуре, не понял? – презрительно-агрессивно спросил его стриженный под короткий «ежик» бээмвэшник. – Вали отсюда!

Иван усмехнулся. К новым русским он относился снисходительно, примерно, как к домашним животным, как к чему-то, вроде помеси петуха, индюка и барана. Поэтому, они его никогда не раздражали. А силу в общении с ними он применял только для того, чтобы нейтрализовать откровенную агрессию с их стороны.

– Вот и валю, – все так же спокойно сказал Иван, – только не совсем понял – почему? Ты сам-то почему валишь? Что случилось-то?

Ерзавший по сидению как на иголках обладатель золотой цепи с досадой ударил обоими кулаками по рулю и дернул машину вперед, стукнув бампером в зад ползущих впереди «жигулей».

– Быстрее вы, суки, накроет же нас тут всех! – заорал он на водителей стоящих впереди машин только для того, чтобы выплеснуть свое нетерпение, которое у него уже перехлестывало через край.

– Да че накроет-то, блин? – перешел на его «язык» Иван.

Как ни странно, тот сразу его понял и даже словно обрадовался чему-то.

– Ты что же, брат, не слышал, что эти суки атомную взорвали в Димитровграде?

– Какие суки? – Иван и в самом деле не понял о ком он говорит.

– Да тебе, блядь, не все равно, какие! – заорал на него сосед по затору. – Облако сюда идет, на город. Нам всем тут пиздец будет часа через два. Радиация! Понял, ты, козел?

Машины перед «BMW» дернулись, на три корпуса продвинулись вперед к выезду на шоссе, и его собеседник, резко газанув, рванулся вслед за ними, прервав едва начавшееся общение с Иваном.

Минут через пятнадцать Иван дополз, наконец до поворота на трассу и был удивлен тем, что практически все машины, выезжающие из Ульяновска, поворачивали налево, к югу, в сторону Сызрани. Направо не ехал практически никто. Правда, Иван тут же сообразил, что в этом нет ничего удивительного – никто не хотел углубляться на территорию поволжских республик, обстановку на которых он же сам, Иван, дестабилизировал.

Но его путь лежал на север, в сторону Чебоксар. Там начинался следующий этап его задания, там находился следующий объект, выбранный для проведения на нем террористического акта.

Иван гнал машину на север по абсолютно пустому шоссе. Ни вслед за ним, ни навстречу ему не двигалось ни одной машины. Он шел на ровной скорости сто двадцать километров в час, и на пустынном шоссе ничто и никто не мешал ему ему спокойно размышлять над одним из последних слов встреченного в заторе нового русского, никто и ничто не отвлекало от воспоминаний.

Радиация! До Чернобыля – странное для россиянина, вызывающее столько же интереса, сколько и опасений, незнакомое слово. Конечно, про атомные бомбы все и все знали, грибы атомных взрывов по телевизору видели не раз, даже знали, где находится ближайшее бомбоубежище. Но реально – никто не представлял – что же все-таки такое – радиация. И только после Чернобыля это слово превратилось из странного – в страшное. Только тогда до многих дошло, наконец, что это никакая не фантастика и не научно-техническая романтика, это – бесшумная и невидимая, всепроникающая смерть, которая распространяется с ветром, водой, пылью, продуктами. Смерть, от которой, фактически, нет никакого другого спасения, кроме бегства...

Но Иван думал не о поражающих факторах атомного взрыва или выброса с атомной станции, не о гамма-излучении, не о бета– и альфа-частицах, не об ударной волне или высокотемпературной световой вспышке, не о лейкемии, наконец... У Ивана со словом «радиация» были связаны свои, совсем другие воспоминания, не имеющие ничего общего с оружием массового поражения. А если даже и имеющие с ним какую-то связь, то очень и очень отдаленную.

На Ивана со скоростью мчавшейся ему навстречу асфальтовой полосы дороги налетела Чечня и растворила его в своей жесткой психологической атмосфере.

В памяти всплыл бой с одним из самых трудных противников – с таким же русским рабом-солдатом, по кличке Радиоактивный. Впрочем, нет, тот солдатом не был. Он приехал в Чечню сам, по своему собственному желанию, ни в одном из отрядов не состоял, и вел войну с Чечней один – на свой страх и риск. Да в армию его и не могли взять, он бы не прошел ни одну медицинскую комиссию, потому, что он страдал лучевой болезнью после того, как всего несколько месяцев отработал на ликвидации последствий той самой аварии на Чернобыльской АЭС.

Он знал, что жить ему осталось недолго, врачи не скрыли от него свой приговор. Он долго и очень пристально прислушивался к себе – и к своему состоянию и к своим желаниям. В себе он услышал достаточно ясные отголоски смерти и понял, что его болезнь, действительно, не излечима. А среди своих желаний он с удивлением отметил потребность убивать других людей. А поняв, что это единственное, что ему сейчас по настоящему интересно, он ушел от жены, оставив на нее двух пацанов-погодок, тинэйджеров тринадцати и четырнадцати лет, трехкомнатную квартиру и дачу в Подмосковье, снял со счета в сберкассе все деньги, накопленные за пятнадцать лет супружеской жизни, купил с рук старенький «ТТ», и на видавшем виды «москвиче» отправился в Чечню с одной единственной целью – с этого момента жить исключительно только для самого себя, только для удовлетворения своих недавно осознанных желаний.

В Чечне он действовал в одиночку, сражаясь с обеими сторонами. Его действиями руководило непоколебимое убеждение в том, что каждая отнятая у человека жизнь, поддерживает жизнь в нем. При этом ему совершенно не важно было, у какого человека, чью сторону представлявшего. Он с одинаково болезненным удовольствием убивал и чеченцев, и русских солдат. Причем он не был профессионалом в деле убийства, он был химик по военной специальности, оружием владел не лучше любого офицера-запасника, никогда повышением качества своей стрельбы озабочен прежде не был и на стрельбищах и в тирах не пропадал, а, сдавая на сборах нормативы по стрельбе из пистолета и автомата, без зазрения совести и малейшего огорчения палил в «молоко» и даже вообще, иногда, попадал в соседнюю мишень.