Все эти аргументы говорили в пользу сумасбродной Аниной идеи, но была еще одна невысказанная, но едва ли не самая важная причина — не расставаться с Андрюшей.

Об этом умудренный жизнью Иван Семенович даже и не догадывался, исполняя желание дочери.

Ремонт во Владивостоке затянулся. Старенький был корабль «Дежнев», и непросто оказалось подготовить его для кругосветного путешествия, чтобы дотянул он до заводских доков в Николаеве.

И все это время было счастливейшим для Ани с Андреем.

Они скитались по Владивостоку, плавали в бухте Золотой Рог на шлюпке, ходили в тайгу за орехами и не расставались.

Теперь даже Иван Семенович Седых это заметил, хмыкнул себе в усы, решил, что поможет дружба эта затянуться ране, от потери горькой оправиться, и ничего не сказал.

Плавание по Тихому и Индийскому океанам прошло без особых событий. Только водный простор был иным, изменчивым: то синим, то свинцовым, то гладким, то свирепо вздыбленным.

В Калькутте, несмотря на зимний месяц, стояла жара.

Пестро одетые прохожие ходили медленно, словно спешить им некуда. Мужчины кто в европейском костюме, кто в белых штанах и многие с чалмой, но не в виде обмотанной вокруг головы белой материи, как у мусульман, побывавших в Мекке, а в форме своеобразного головного убора, распадающегося на два потока, обрамляющих лоб, сходясь на его вершине, где часто виднелось украшение. Женщины, кроме едущих в автомобилях леди, одетых по преходящей европейской моде, носили преимущественно национальное сари. Десять метров цветной материи с тысячелетним искусством и отточенным вкусом так драпировали фигуру, что оттеняли ее женственность, с картинно накинутым на голое плечо концом цветной полосы. Все это вместе с гордым видом индийских красавиц с пятнышком между бровями тонко подметила Аня, обратив на это внимание Андрюши. Он же наблюдал контрасты города: пестроту прилично одетых пешеходов и сидящих на раскаленных панелях жалких нищих в рубищах, изможденных, худых, голодных.

Великая страна набирала силы, но не избавилась еще от наследия колониализма и предрассудков прошлого. Не изжиты были еще касты, в том числе «неприкасаемых», считавшихся кое-кем полулюдьми, хотя конституция сделала их равными со всеми, и среди хорошо одетых пешеходов были прохожие и из их числа.

Советских моряков, да и Аню с Андреем, на улицах индийцы встречали дружелюбно.

Потом — снова Индийский океан. Африканские берега, Красное море с удивительными, видными на дне красноватыми водорослями, из-за которых море получило свое название. Наконец, Суэцкий канал. Совсем узкий.

Аня воображала, что по одну его сторону Африка, а по другую Азия. Об этом можно было бы поспорить, но ей так хотелось почувствовать себя между двумя континентами!

Суэцкий канал с его шлюзами, автомобильной дорогой вдоль него и другими дорогами, уходившими и в Африку и в Азию, показался Ане очень тесным. Корабли с трудом могли в нем разминуться. А в одном месте Андрей показал ей торчащие из воды мачты. Оказывается, здесь были до сих пор еще не поднятые суда, затопленные во время захвата канала израильтянами, едва не дошедшими до Каира. Здесь разгорелись тогда горячие бои.

Шумный, знойный и пыльный Суэц был переполнен разноязычной толпой: англичане и шведы, американцы и африканцы, французы, греки, наконец, арабы из всех стран арабского мира, включая Египет. Не встречалось собственно египтян, потомков древних феллахов, которые, живя и ныне на берегах Нила, сохранили былой язык фараонов и строителей пирамид. Теперь египтянами считаются арабы, захватившие страну тысячу лет назад.

После Суэца — Средиземное море.

Оно показалось Ане особым, не похожим ни на полярные моря, ни на пройденные океаны. Ленивое, тихое, спокойное, с отраженным поистине летним (в зимние месяцы!) небом.

Здесь, в Средиземном море, у Ани и состоялся столь важный для всей ее жизни разговор с отцом.

Они стояли рядом на капитанском мостике. Седых строго следил, чтобы штурман и рулевой точно держали заданный курс, имея на это особо веские причины. Аня не знала о них, у нее были свои важные причины.

— Ну что, тростиночка? О чем поведать хочешь? Или я не догадался?

— Папка, милый, ты всегда все знаешь, но боюсь, что сейчас ошибаешься.

— Или не хотела поговорить?

— Нет, здесь ты прав. Но вот о чем, не догадаешься!

— Будто не знаю. Насмотрелся за время пути на одну парочку.

— Ах нет, папка! Совсем не то!

— Иль не об Андрюшке Корневе речь пойдет?

— О нем. Ты опять прав.

— Я же говорил.

И Аня стала вполголоса рассказывать о том, как Андрюша раскрыл ей в Беринговом проливе, когда они проходили мимо Америки, свой сокровенный замысел, которым пока не делился ни с кем, кроме Ани. И вот теперь, сам не решаясь поговорить с Иваном Семеновичем, просил Аню открыть отцу их тайну.

Иван Семенович, выслушав дочь, присвистнул.

— Вот удружили! — пробасил он. — Нашли консультанта. С американцами дружить захотели. А ты хоть знаешь, какова она, современная Америка? Обо всем вы слышали, читали, а не понимали! Думаете, «бенди-бренди, джинсы-джимсы»? Нет!

— В Америке не была. А ты бывал, их встречал. Ты все знаешь, потому мы с Андрюшей решили все тебе рассказать.

— Тогда мне придется повторить вам, как оно есть на самом деле. Вот мы по Средиземному морю плывем, и я «в оба» за курсом слежу. Почему, думаешь?

— Ну, из-за тех, кто на корабле.

— А еще больше из-за американцев! Мало того, что они ядерные вооружения наращивают и любые переговоры об их сокращении срывали — лишь бы в Европу свои ракеты с ядерными боеголовками сунуть. Их монополии страсть как любят свой нос совать в чужие страны. Всех себе подчиненными, купленными или припугнутыми считают. Так даже древние римляне, захватив весь прилегающий к этому Средиземному морю мир, не решались делать. А эти современные, просвещенные, «свободолюбивые», всей своей ягуарной тяжестью на островок в ближнем их море, как на маленькую зверюшку в сельве навалились и растерзали. Да еще и облизываются, уверяют, что «целый народ освободили». А по правде, так за колючую проволоку концлагеря, в который остров превратили, согнали. Да чего там! Будто газет не читала, радио молчало?

— При чем же здесь курс корабля?

— Вот и приходится, дочка, ухо востро держать. Эти нахальные янки тут поблизости «мир насаждают».

— Да разве миротворческие цели у них могут быть?

— Все знают: Израйль под их крылышком на Ливан напал, чужую страну захватил, всех неугодных — за колючую проволоку в концлагеря. По нацистскому рецепту, по какому немало людей при Гитлере погибли. А теперь в такие же концлагеря для арабов. И только за то, что они арабы! Американцы переговоры там затеяли и сами в них как посредники участвовали, а в лагерях для беженцев из Палестины — резня, тысячи убитых женщин, стариков, детей.

— Так ведь не американцы же!

— Как же! Они даже возмущались, слезы лили, а сами потихоньку Израйль по головке гладили. А потом…

— Что потом?

— Еще полтора года назад во главе с американцами высадились в Ливане натовские миротворческие силы.

— Чтобы не было междоусобной войны.

— И началась там другая «миротворческая», «в одни ворота».

— Почему «в одни ворота»? Что за футбольный язык?

— Да потому, что в эти минуты, когда мы мимо плывем под советским флагом, корабли шестого американского флота подошли к ливанской столице и расстреливают ее из артиллерийских орудий. Вот тебе и миротворцы!

— Какой ужас! По радио слушаешь, не чувствуешь, что это рядом!

— Кстати, о футбольном языке. Адмирал с линкора «Нью Джерси» хвастал, что один снаряд, выпущенный с его корабля, оставит воронку размером с футбольное поле. Видишь, какие «миротворческие футболисты»! Но беда в том, что кратеры с футбольное поле образуются не на спортивных площадках, а в густо населенных жилых кварталах города и прилегающих к нему деревнях. И мирные жители превращаются в угольки. И некоторое время даже светятся в темноте. Вот какие «пальмовые веточки»!