— Да?
— Туннель погиб…
О'Кими шла вперед, не замедляя шага. Муцикава обогнал девушку, чтобы лучше наблюдать за ней.
— Туннель погиб. Разве вас это не интересует?
— Как жалко, — равнодушно сказала О'Кими.
— При первом же шторме плавучий док вместе с туннелем пошел ко дну.
Девушка небрежным тоном спросила:
— Как же эти русские инженеры… я забыла их фамилию, два брата, они были в Нью-Йорке… как они теперь будут продолжать строительство?
— А вы думаете, что кто-нибудь из них еще существует?
О'Кими слушала Муцикаву с беспечностью ребенка.
— Раньше вы проявляли большой интерес к судьбе этого неудачливого инженера, — продолжал Муцикава, не дождавшись ответа.
— Как? — улыбнулась О'Кими. — Разве я интересовалась?
— Успокойтесь, Кими-тян, госпожа, прошу простить меня. Интересующий вас инженер Корнев-младший жив. Он поступил как трус.
Муцикава опять посмотрел на ничего не выражавшее лицо О'Кими.
— Он поступил как трус, — продолжал Муцикава, все более раздражаясь. — Он, Корнев-младший, испугался первого же шторма. Он бросил, извините меня, трубу туннеля в море. Она пошла ко дну. Я сожалею…
Девушка ловко сбивала былинки концом посоха. Отсутствие какого-либо внимания к его словам злило Муцикаву. В нем поднимался мучительный гнев. И, словно стараясь разжечь его, он продолжал:
— Это, конечно, была легкомысленная идея. Даже русские поняли это теперь. Строительство ликвидировано.
Неужели все это действительно безразлично О'Кими? Неужели она забыла о русском инженере? Разве судьба строительства теперь нисколько не занимает ее? Сердце Муцикавы радостно сжалось. Он готов был верить, что гора Фудзи-сан действительно священна. О, счастье японца! Оно всегда связано с выполнением древних обычаев.
Муцикава радостно посмотрел на О'Кими. Она улыбнулась ему. Они поднимались по крутой тропинке. Муцикава подошел к девушке и протянул руку, чтобы помочь ей подняться на камень. О'Кими благодарно взглянула на него.
От ощущения нежной теплоты ее руки сердце Муцикавы заколотилось. Он смотрел по сторонам, и все казалось ему иным. Солнечный закат казался восходом, приближающаяся ночь — самым ярким, радостным днем. О'Кими, ступавшая рядом, О'Кими была теперь совсем другой! Он напрасно ее подозревал. Он сам, сам отравлял себе минуты счастья, которых могло быть так много! Кими-тян, милая маленькая Кими-тян!.. Вот ее теплая рука. Как счастлив он!
Муцикава наслаждался своим торжеством.
— Представьте себе, Кими-тян, — сказал он смеясь, — этот русский инженер… Нет, это просто смешно и, извините меня, это, право, забавно… этот русский инженер, потопив свое сооружение, захворал какой-то подозрительной болезнью.
С сияющим лицом Муцикава продолжал рассказывать, видя около себя только свою — да-да, теперь уже свою, он понял это, — О'Кими.
— Его разбил, извините меня, паралич. Не правда ли, забавно? Какой авантюрист! Сумел-таки увлечь и русских и американцев на выставке. Ха-ха! Теперь он безвреден для общества, и это хорошо для него, уверяю вас. Его бы просто следовало посадить в сумасшедший дом.
О'Кими смеется, ей тоже весело. Фудзи-сан, священная гора, ты действительно приносишь счастье!
Муцикава начал беспокоиться, не устала ли его маленькая Кими-тян. Они сильно задержались в дороге, стало уже совсем темно. Нужно лишь последнее усилие. Скоро станция, уже видны огни, всего лишь несколько поворотов отделяют их от домика. Но Кими-тян смеялась. Она уверяла, что боится темноты только в комнате, и то лишь потому, что там есть мыши. А здесь, когда они идут вместе…
Но вот и домик станции. Около него — столб с фонариком, бросающим на землю светлый круг.
Усталые путешественники уже ступают по освещенной земле; на ней тени в форме знаков. Ведь это иероглифы. Их можно прочесть.
Встретились с ним мы
Впервые, когда осенью
Падали листья;
Снова сухие летят,
Летят на его могилу!
О'Кими резко остановилась читая.
«Паралич, труп, могила», — мелькнуло в голове у Муцикавы.
Он взглянул в лицо О'Кими, попавшее теперь в свет фонаря, на стенках которого были написаны стихи.
И Муцикава увидел выражение почти суеверного ужаса, исказившее личико О'Кими. И он увидел еще, что по этому личику текут слезы…
Кими-тян отбежала в тень. Но Муцикава уже все понял. Он готов был упасть на землю, рвать на себе одежды и грызть камни.
Проклятие! Священная гора Фудзи-сан отняла у него его счастье — счастье, которого не было.
Глава четвертая. КАНДИДАТЫ
Инженер и политик Ричард Элуэлл возмущенно поднялся. Его благородное лицо дышало гневом.
— Сэр! Мне рекомендовали вас как человека, могущего провести техническую работу по предвыборной кампании, и я согласился платить вам за это огромную сумму — пятьсот долларов в неделю. Но то, что я услышал здесь от вас… Вы ошиблись во мне, мистер Кент. Вы видите перед собой не карьериста, желающего любым путем достигнуть высот поста в одном из главных штатов Америки, а человека, преданного интересам нации. Вам следовало бы понять, что я не только политик, но и инженер, которого уважают рабочие, техники и капиталисты, которого обожают студентки и студенты. Я не только владелец судостроительных верфей, но и публицист американской прессы, выступающий с международной трибуны со всей ответственностью истого американца. Я не могу позволить себе выслушивать вас, сэр. Для меня Америка — символ Благополучия, Религии и Порядочности.
Рука мистера Элуэлла готова была подняться, чтобы указать на дверь.
Мистер Кент соскочил с края стола, на котором бесцеремонно сидел, и успел поймать руку разгневанного мистера Элуэлла, крепко придавив ее к столу.
— Прошу прощения, сэр, — политический босс постарался растянуть мешки под глазами в улыбку, — я не хотел оскорбить вас. Я лишь изложил вам некоторые приемы своей профессии. У каждой фирмы есть свой секрет. Можно упрашивать избирателей, чтобы они избирали губернатором кандидата потому, что он умен, справедлив и жаждет блага стране. Не спорю, были случаи избрания кандидата таким бездарным способом. Но оставим эту старинку нашим противникам. У меня другой стиль. Я прежде всего учитываю вкусы избирателей. Это мой патент. Словом, сэр, насколько я понимаю, вы нужны партии, а вам нужно кресло и провожатый к нему. Я к вашим услугам. Мы с вами прискачем к столбу первыми.
Мистер Элуэлл нервно барабанил холеными пальцами по столу. Казалось, что еще мгновение — и он выгонит бойкого политического импресарио.
— Что действует на толпу, сэр? — продолжал, не смущаясь, мистер Кент. — Искусство, сэр, только искусство! Живопись, сцена, кино, музыка. И важно не то, что они затрагивают умы зрителей и слушателей, но то, что они действуют на их чувства. Овладейте чувствами избирателей, сэр, и, клянусь честью, мы победим. А для того чтобы овладеть сердцами людей, нужен драматический жест, нужен, как мы, политики, говорим, «хокум». Его ждут ваши избиратели.
Мистер Кент снова комфортабельно устроился на письменном столе Элуэлла.
— Итак, прежде всего — зрелище. У вас подходящая фигура, сэр. Глядя на вас, мог бы напиться со злости любой кандидат в президенты. — Мистер Кент картинно протянул руку к мистеру Элуэллу. — Посмотрите, джентльмены, на это лицо без единой морщины, лишь с двумя глубокими складками, выражающими мужество и энергию! Посмотрите на эти седые виски, так красиво оттеняющие смуглый цвет кожи уроженца юга! На светлые прямодушные глаза! А ваша безукоризненная манера одеваться, сэр! Дуг, сэр, дуг! — Мистер Кент выговаривал слово «гуд» — хорошо — наоборот, что на его залихватском жаргоне должно было означать двойное одобрение. — Мы придумаем вам хокум. Есть у вас порванные носовые платки? Нет? Дэб — плохо. Надо завести. Мы условимся с вами так: произнося перед избирателями предвыборную речь, вы в соответствующий момент вынете из кармана выглаженный, но порванный платок. Смущайтесь и говорите, что виновата миссис Элуэлл, что у вас, конечно, есть дюжины целых платков, но ваша жена очень рассеянна. Но она прекрасная женщина и умеет зато хорошо воспитывать детей. Ах, эти детишки, прелестные малютки! — Мистер Кент взял со стола фотографию с двумя кудрявыми головками, красовавшуюся на столе Элуэлла. — Вы передадите в толпу несколько таких фотографий и начнете болтать с парнями по-приятельски. Это даст вам не один миллион голосов. Все скажут: «О, Элуэлл? Это свой парень!»