Президент прекрасно понял Ревича и сокрушенно вздохнул:

— Мало, ах, мало у нас молодых и энергичных академиков, которым под силу создать крупный научный центр на голом месте. В принципе вы, конечно, правы, Геннадий Александрович. Но думаю, что первые же работы нового центра под руководством его директора дадут ему основания (и немалые!) на избрание действительным членом академии.

Ревич был умным человеком. Он быстро оценил ситуацию, поняв, что. ему предлагают шанс, который может и не повториться в жизни.

— Я считаю предложение президиума за высокую честь для себя. Меня тревожит лишь один вопрос. На кого оставить институт во время отсутствия почтеннейшего Николая Алексеевича, чтобы достойно продолжать начатое им дело?

— Мы рассчитываем на ваш совет, Геннадий Александрович, а также на совет партийного руководства института, — и он посмотрел в сторону Нины Ивановны.

Озорная мысль сверкнула в мозгу Ревича и тотчас отразилась его золотой улыбкой:

— Хотя Нина Ивановна присутствует здесь как секретарь партийной организации, я решусь заверить вас, что она лишь по недоразумению, принимая во внимание ее заслуги в деле научного обоснования имитации вкуса и запаха, до сих пор не удостоена заслуженных ею званий доктора наук и профессора. Не будь этого препятствия, я, не задумываясь, указал бы на нее, как на достойного заместителя Николая Алексеевича. Ее административный талант и проявленное ныне партийное чутье, — Нина Ивановна опустила голову, но Ревич и глазом не моргнул, продолжая, — подтверждают мое убеждение в обоснованности такой кандидатуры, если бы…

— Я знаю о многолетнем сотрудничестве Нины Ивановны с Николаем Алексеевичем, — сказал президент. — Мы в президиуме вспомнили об этом, когда обсуждали ваше выдвижение, Геннадий Александрович…

«Ах вот как!» — зло подумал Ревич и расплылся в улыбке.

— Насколько я понял вас, Геннадий Александрович, вы выдвигаете на пост и. о. директора института кандидата химических наук Окуневу?

— Да… — промямлил Ревич. — Но не раньше, я полагаю, чем будут оформлены заслуженные ею звания, о которых я говорил. Все-таки такой институт должен возглавляться формально признанным авторитетом.

Говоря это, Ревич прикидывал, что на всякий случай полезно потянуть время. Он еще не знал, как будет реагировать его модная «от парика до туфель на платформе» супруга на переезд из столицы в Якутск. От одной мысли об этом он поежился.

— Словом, — принужденно продолжал он, — мне кажется целесообразным решиться на эти перестановки не раньше, чем пройдут выборы. Ведь Нина Ивановна человек выборный.

— Вы имеете в виду партийные выборы?

— Ну, вероятно, не только партийные, но и академические.

Ревич ловко поставил свои условия. Не раньше, чем он пройдет в Академию наук членкором или даже академиком! Что же касается отдаленного Якутска, то при современной авиации его можно рассматривать почти как Подмосковье. Предполагаемый научный центр будет «удален» (по времени!) от Москвы не более, чем скажем, институт ядерных исследований в Дубне. Оттуда ехать поездом до Москвы почти столько же времени, сколько из Якутска лететь на сверхзвуковом лайнере, не говоря уже о готовящемся регулярном сообщении через космос. Кроме того, прежде чем открыть в Якутии институт, надо его построить, как и академический городок, типа новосибирского.

— Ну что ж, Геннадий Александрович, мы обсудим ваше предложение, но прежде надо спросить, как сама Нина Ивановна относится к этому? — заключил президент, обращаясь теперь к Окуневой,

Нина Ивановна, в продолжении всего разговора не проронившая ни слова, теперь густо покраснела:

— Я все-таки занимаю партийный пост, пусть и незначительный…

— По партийной линии мы сумеем договориться, — заверил президент.

Ревич насторожился. Почему президент говорит так уверенно, словно уже беседовал обо всем этом где следовало?

— Так как, Нина Ивановна? Или страшновато? — дружелюбно спросил президент.

— Конечно, страшусь, — призналась Нина Ивановна. — Но будет ли согласен Николай Алексеевич?

— Понимать ли это как ваше согласие в случае такой просьбы со стороны академика Анисимова? Кстати, он уже вне опасности.

«Ах вот как!» — снова пронеслось в мыслях Ревича.

— Я соглашусь выполнить любое партийное поручение, если такое будет, — выдохнула одним духом Ника Ивановна.

— Вы, конечно, понимаете, Нина Ивановна, что я не решился бы обратиться к вам с подобным вопросом, если бы не заручился поддержкой.

Ревич забеспокоился. Как так? Он только что надоумил президента рассмотреть кандидатуру Окуневой, которая, конечно же, как кандидат наук не имела никаких шансов пройти на столь высокий пост, а президент говорит о какой-то поддержке. И он уже готов был упрекнуть себя за слишком поспешное согласие. Впрочем, академическое звание, маячившее впереди, определяло многое. А вот то, что он выдвинул кандидатуру Окуневой, выставляет его, Ревича, в выгодном свете. Нет лучшего способа угодить начальству, чем, высказать его собственное мнение.

— Итак, прошу вас, Геннадий Александрович, обсудить с Ниной Ивановной вопрос о незамедлительной передаче дел в институте Анисимова. Что же касается Якутского научного центра, то жду вас в понедельник с утра, когда нас посетят по этому вопросу партийные руководители Якутии. Вам теперь придется работать с ними. Поймите, я верю в вас прежде всего как в незаурядного ученого.

Ревич поднялся. Нина Ивановна тоже встала, но президент снова усадил ее, любезно провожая Ревича до дверей кабинета.

Идя к своей автомашине, где вышколенный шофер открывал перед ним дверцу, чего никогда не делал при Анисимове, Ревич внушал себе, что возвращается с признанием своих заслуг и уже близкими теперь академическими званиями, за которые, правда, придется заплатить работой на периферии. «Но по счетам надо платить! Однако ничего! Аэрофлот выручит».

И ехал в институт Ревич вполне успокоенный, не позаботясь о том, как доберется из Академии наук Нина Ивановна. Важно иметь в жизни единую стратегическую линию, а тактика… тактика может быть различной в зависимости от обстоятельств.

Но блаженная золотая улыбка с лица Геннадия Александровича слетела бы, знай он, что все детали сегодняшнего разговора с президентом были обсуждены им по радио с академиком Анисимовым, находящимся в Антарктиде на ледоколе «Ильич».

Глава девятая. ДАР СЧАСТЬЯ

В полярную полночь, в «ясный лунный день», когда в середине антарктической зимы полная луна всходила в дневные часы, академик Николай Алексеевич Анисимов женился на Аэлите.

На ледоколе отпраздновали это событие шумно. Гремело радио, лучи прожекторов отплясывали в небе так же, как участники экспедиции на палубе. Космонавт Федор Иванович запустил запасную ракету торможения, которую не использовал в космосе. И она умчалась на огненном хвосте к звездам, на время став одной из них.

Аэлита светилась счастьем. Ей трудно было представить себе, что этот былинный богатырь с лицом мыслителя, сбривший себе бороду и помолодевший лет на двадцать, — ее муж!..

Анисимов же, кроме юношеской радости, ощущал и безмерную благодарность к той, которая дважды самоотверженно прилетала к нему, чтобы спасти его, и теперь стала его женой. Анисимов был твердо убежден, что любовь возникает у человека помимо воли и расчета, она зарождается как бы в подсознании, а потому неуправляема и необъяснима. И должно быть, верно будет сказать, что «любят не на шутку лишь без помощи рассудка». И он любил именно так.

Рассудок, вмешиваясь в его любовь, до сих пор сковывал и угнетал. И только теперь, когда все «разумные оковы» были отброшены, Николай Алексеевич ощутил в себе рядом с Аэлитой неизведанную внутреннюю свободу и небывалый взлет всех своих способностей, какого не знал и в молодые годы. И он был счастлив.

Оставаясь наедине, они с Аэлитой любили вспоминать все то, что сблизило их.

— Ты помнишь мои стихи о памяти сердца? — как-то спросил Николай Алексеевич.