«Она была пленительна и красива, как мелодия Брамса». (Д. Х. Чейз, «Гроб из Гонконга».)
— Привет, Кучемоин! — крикнула Лизоля бывшему мужу. — Принес кроссовки?
— Кхы… — тот заулыбался, снова замахал руками. — Ты не представляешь, Лиз, какая у нас нынче радость, какая встреча! Сам господин Кошкодоев, понимаешь?..
— А! «Час смерти!..». — глаза опытной кинодамы прожгли детективщика и фантаста. — Как же, как же… Мефодий Иваныч, здрассьте… Читала, читала письмо Солженицына к вам. Ах, он просто прелесть!..
Поэт осклабился жирною пастью. Он был знаменит еще тем, что писал письма известным людям, и такую частную переписку публиковал в местной прессе.
Но как изменился Кучемоин! Ведь только-только, мягко ступая, он кружил подле писателя, трогал за локоть, подрагивал веками, наводя на мысль о нетрадиционных сексуальных ориентациях, — но вдруг так глянул на Лизолин бюст, так хищно блеснул белок. Если бисексуал — то очень крутого замеса. Только такие должны ходить в лидерах любых партий. «Надо поддержать парня, — подумал Вадим Ильич. — Однако шутишь… девочку я тебе не отдам…».
— Сейчас у меня важная встреча в галерее… Но если вечером… Почему бы не пообщаться?..
Хм. Конечно, не Васичка Лановой, не Сережка Шакуров, — но все же, все же…
— Нет, — сказала она. — Нет.
— Ах, Лизка! — вскричал партийный лидер. — Ты совсем сошла с ума — с этим вашим Гуру, с этими радениями… Вернись на землю, вглядись пристально в жизнь! Впитай в себя народную боль, — но впитай и радость! Пока можешь — черпай ее ладонями из чаши бытия!
«Ну, нахватался мужик! — удивилась Конычева. — Чешет как по-писаному, даже не запнется. А давно ли жил в общаге, бегал в худой одежонке, у знакомых до получки трояки сшибал?.. Что значит работать над собой». И еще мелькнула мысль, что этот человек вполне мог бы заменить ее по старой профессии, режиссера массовых зрелищ. Чтобы крикнул слово — и масса присела, выкрикнул другое — люди выбросили белые флажки в правой руке, сделал жест — одни опрокинулись на руки других, третьи — приникли лицом к траве…
— Нет, — сказала она. — Нет.
ФОРМУЛА ЛЮБВИ — С Н N
(выведена австрийским физиологом Герхардтом Кронбахом)
Хранительница галерейных фондов Алла Витальевна Мизяева — Аллочка, разумеется, для близких и знакомых — была женщиной со сложной личной жизнью. Хотя, хотя… да для кого она не сложна в тридцать два года! Хватает всего и на работе, и в семье, и на прочих фронтах. Любовь, конечно… С одной стороны, допустим, муж, кропотливый и заботливый старший преподаватель технологии неорганических веществ, тихий лирик с уклоном в изощренную эротику; с другой — грубый, абсолютно невозможный по своей грубости миленок Валера Здун, майор внутренних войск. Много раз говорила себе: все, хватит, сколько можно унижать женщину! — однако стоило лишь услыхать по телефону: «Ну что, стерва, побарахтаемся?..» — или увидать его, стройного, в зеленой форме, в заломленной над стриженой шишкастой башкою фуражке, — и голосок ломался, пощипывало небо: ах, Валерка, негодник, наездник неугомонный!
Теперь Валерка должен был со дня на день появиться с каких-то восточных фронтов, — и у Аллочки холодком овевало сердце: ну сколько же может здоровая, все на месте и при ней, женщина, обходиться без настоящего мужчины? Нет уже никакого терпежа. Только бы не убили, шишкастенького… Тогда — гроб, в гробу простреленный воин, накрытый знаменем, подушечка с наградами, караул в парадной форме, медь, серебро, мощные звуки полкового оркестра, залп холостыми, птицы над кладбищем. Нет, не надо!..
Она скуксилась, сдернула трубку с трещащего телефона.
— Але-оу?..
— Это я, писатель Кошкодоев. Через пятнадцать-двадцать минут я появлюсь в галерее. Какой у вас нежный, чистый голос! С нетерпением жду встречи. А вы, Алла Витальевна?
Какой игривый! Хранительница хмыкнула, пожала плечиками. Что ж, знаем и таких. Тоже не бином Ньютона.
Посторонний народ, допускаемый в запасники, фильтровался довольно тщательно; Кошкодоев удостоился такой чести в первый раз. Надо было рваться туда в звездные минуты — например, когда «Час смерти придется уточнить» попал на просмотр в минуты отдыха к самому Генеральному Секретарю, — и тот был так растроган, плакал чуть не навзрыд, и пытался выяснить, есть ли у героев реальные прототипы, чтобы тут же подписать Указ о награждении. Сценарист с режиссером плучили Госпремии, их осыпали милостями, областное емелинское начальство срочно вспомнило, что Кошкодоев — их земляк, присвоило ему титул Почетного гражданина. Вот тогда и нагрянуть бы, и хватануть еще и здешний золотой дождик!
Нет, надо было скакать по Москве, заливать глотки себе и нужным людям в ресторанах ЦДЛ и Дома кино, выбивать зарубежные поездки, командировки; когда же выбрал, наконец, время, прикатил, — поезд ушел: умер Генсек-благодетель, пришли другие лица, времена, имена; в обкоме его принял всего-то навсего зав отделом культуры, свинья брыластая, передал инструкторше, высокой и молодой, бравой такой, с отличным бюстом. А с той что взять? — у нее свои уровни, и с них не было выхода на галерейские запасники. С премиями, с большими гонорарами к Кошкодоевым прикатил ведь иной образ жизни, вместе с ним — и мышления, более красочного и масштабного, и — вроде мелочь, а деться некуда! — надо было менять и квартирные интерьеры, вместо худосочного модерна шестидесятых-семидесятых ставить солидное, красивое, крепкое, европейского дизайна барокко. Вместо дешевых репродукций — масло, причем качественное, пусть даже копии — но хорошего исполнения. Лучше всего смотрятся старые пейзажи и портреты, жанровые сценки: их полно по провинциальным музеям и галереям. И через приятеля в Министерстве культуры Кошкодоев еще из столицы наладил связь с родною глубинкой: так, удалось узнать, что молодячка-инструкторша с внушающим вольные мысли бюстом с исчезновением партийных отделов отнюдь не исчезла; даже наоборот — вознеслась в начальники областного управления культуры. Вчера был визит; приняли достойно, вежливо, хоть и без особенных восторгов: мало ли что, мол, было там, раньше, и какие были мы сами! Кое о чем уместно забыть, кое о чем уместно и помолчать.
— Запасники?.. Какие запасники? Ах, вот вы что… Н-ну… это непросто, непросто…
— Ах, я прошу вас! Что такое, ей-богу — ведь не секретный же склад! Новые времена, даже в Москве гораздо меньше проблем на этот счет, а здесь — такие строгости…
Вот этого говорить ему не сделовало.
— Какие новые времена? О чем вы говорите? Где вы их видели? Причем здесь запасники?..
— Да, извините…
Молчали, молчали… И вдруг большая начальница вкрадчиво сказала:
— Я понимаю ваши проблемы… Но… вот какой нюанс, Вадим Ильич: поведайте откровенно, чему посвящен ваш приезд? В чем его, так сказать, основной пафос? Малая родина, запасники… Это же мелочь, ерунда — в такое роковое время! Личность ваших масштабов… не скрывайте от меня! — с задором старой обкомовки выкрикнула она, прижав к горлу ладонь.
«Э, крутая коза! — подумал Кошкодоев. — Неймется тебе…». Однако, оценив ситуацию, обвел быстрым взором кабинет и сказал вполголоса:
— Тише, тише… У меня ряд конфиденциальных встреч. Конкретно — с товарищем Кучемоиным, и так далее… по той же линии.
Она быстро закивала; ухватила трубку, набрала номер:
— Галерея? Ай, Нина Пална! Узнали? Добрый, добрый день…
Вошедший был недурен, хоть и трачен уже временем и разными аспектами литературного бытия. Но — статен, улыбчив, с приятными манерами. Они церемонно представились, поклонились, оглядели друг друга… Тут природная Аллочкина егозливость взяла верх, и она заблажила:
— Ой, как я рада! Вы правда сняли «Час смерти…»? Я балдею от этого фильма! Нет, правда?!
— Вы ошибаетесь, — скромно ответил Вадим Ильич. — Я не снял в своей жизни ни одной картины. Я лишь пишу сценарии, — вам известно, надеюсь, что это такое? Ведь главное — это сюжет, структура, литературная основа…