— Тогда я надену, можно?

— Почему же нет? Даже нужно.

— Н-но… А теперь что?

Пху уселась на табуретку по другую сторону стола, воззрилась на Васю.

— Вот какая, Зинаида, штука… Ты ведь знаешь, что музей ограбили?

— Ну как же!

— А то, что его заведующая пропала?

— Невеста ваша. Как же не знать!

— Пойдем дальше… Ты ведь ту ночь в райотделе провела?

— Ага. Меня Илья Степаныч оставил. Он меня с утра в ИВС хотел подсадить, к одной мохнатке. Которая в гостинице две шали стырила. Чтобы я ее на сознанку уговорила. А я выпивши была, да и домой далеко идти: дай, думаю, останусь, заночую в «байдарке». Поспала там, потом с Калямом в Ленкомнате в папки-мамки играли…

— Подожди. А рататуевский парень был?

— Я же говорю: спала. А как проснулась, мы с Калямом в Ленкомнату пошли, в папки-мамки играть. И вот, лежу под ним и слышу: кто-то вроде пришел. Потом встали, я и спрашиваю: кто это там ходит? А он: да это Никола Опутя, он в музей бегал, там сигнализация сфурычила. А сама я его не видела, уснула опять на стульях. Илье Степанычу сказала, правда, что ночью вроде выходили на сигнал, дак он меня наругал: это, мо, не твое и не мое дело, чего ты суешься? Кому надо, тот и разбирайся. Ну, не мое дак не мое…

— Вот, значит, как… — Вася разжал крепко сцепленные пальцы. — Вот, значит, как…

— Что еще: пока Калям свет не зажег, я подходила к окну, глянула на улку из-за шторочки. Дак вот: там около столба человек стоял. Кто — не знаю, не разглядела. Но стоял, это точно. Видно, с Опутей пришел, его и ждал.

— Задала ты мне, Зинуха, задачу, — оперативник перевел дыхание. — Это же… черт знает что…

— Что знала, то и сказала, — с достоинством отвечала бывшая супруга вьетнамского гражданина. — А кто врет, тот сам умрет.

— Ладно, ложись спать. Да закрывайся, а то опять какой-нибудь гость нагрянет.

— От вас закроешься! Последнюю дверь сломаете, окошки перебьете…

Какое хорошее лето. Над городком снова мерцали звезды и летали легкие ветерки. Куда теперь идти? Вася остановился, привалился к забору какого-то огорода. По идее — надо бы к Опуте. Если снова нет дома — дождаться, схватить мерзавца, и — в отдел. Это, безусловно, вариант. Конкретный. Но самый ли лучший? Почему этого Опутю прикрывают, к примеру, Помуевич с Калямом? Все замешаны в ограблении? Взяли втроем картину и булаву? Нет, там — есть что брать и покруглее: тот же склад… Однако его не тронули, а где-то без двадцати восемь этот рататуевский слуга заходил в музей, когда там была Зоя… Тут надо мотать, мотать и мотать. А с чего начинать? Есть ли смысл кидаться сейчас к Опуте? Тем более ночью, без наручников. Можно все испортить. Надо посоветоваться с утра с Тягучих, с начальником уголовки Семенищиным, все им рассказать, составить план, и по нему уж начать отработку… Допросить отдельно Зойку и Каляма, свести их на очную ставку. Калям вряд ли расколется, — ну, так ведь хоть что-то! Не сидеть же пеньками, надо работать, искать Зою. Главное — ее найти, провались он, этот музей, вместе со всеми причиндалами! А пока надо идти домой. Отдыхать. Завтра будет очень тяжелый день. Завтра он начнет с утра жучить эту свору.

Бяков жил в общежитии пуговичной фабрики: это был старый двухэтажный барак, как и большинство маловицынских казенных жилищ, — правда, с отоплением от фабричной котельной. Из родни у него остались лишь младшая сестра да тетка по материнской линии. Эта тетка и приютила их, когда мотоцикл с отцом и матерью раздавил пьяный тракторист. Но у нее самой были проблемы с личной жизнью, и она сдала ребят в детдом, там они и выросли. Сеструха потом окончила ПТУ на штукатура-маляра, вышла замуж за такого же бездомного, и они уехали в Чечню, в совхоз, где строителям сразу давали жилье. Она еще писала брату в милицейскую школу, но вот уже полтора года — ни звука. И не поедешь туда узнавать, что случилось, сдерут еще кожу, или повесят вниз головой. Прошлый год он просился туда с отрядом — отказали: здесь, мо, тоже своих проблем хватает. А тетка — тетка куда-то сгинула, в поисках своей личной жизни. И он очутился здесь в поисках своей жизни, протекающей в борьбе с разными неконкретными типами, мечтая найти в глубинке довольство и семейный покой.

Он мягко ступал по пыли, тяжелой в ожидании утренней влаги. И уже видел окна своей общаги: где темные, где светлые. Но так и не дошел до нее: парень, дыбающий у калитки дома, возле которого он проходил, вдруг развернулся за его спиною и ударил в голову чем-то мягким и оглушающим…

Очнулся он в полной темноте, и застонал от страшной боли в затылке. Тотчас легкие пальцы коснулись его лица, и тихий голос сказал:

— Лежи спокойно, Васенька. Все пройдет, пройдет…

— Зоя, Зоюшка! — встрепенулся он. — Зоя, Зоюшка! — встрепенулся он.

— Эй ты, кобра! — кричал вор Ничтяк, высунувшись из окна крячкинского дома. — Нашла клад, кобра непутняя?..

Крики его относились к Мелите Набуркиной, которая как раз шествовала мимо, щелкая каблуками по деревянному тротуару. Она негодующе вскидывала голову, и готова была испепелить взглядом мерзкого обидчика.

А Ничтяку было скучно, и он развлекался, как мог. Хозяин подошел сзади, глянул на улицу, вздохнул:

— Весь ты, парень, дурью измаялся… Шел бы лучше да помог ребятам: они как раз опил на крышу таскают, тяжелая работа!

— Не рабатывал, и не буду! — каркнул вор.

Зашумела, остановилась машина, кто-то взбежал на крыльцо. Крячкин прошел к двери, встал у засова.

— … Квартиранта твоего!.. — послышался голос. Ничтяк изменился в лице, узнав своего пленителя. Высунул в сени голову, кивнул обреченно.

— Н-ну и заняли вы тут оборону, — Опутя окинул взглядом большую горницу. — Ну, так ведь нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики. Собирайтесь оба, надо прокатиться.

— Да ты кто такой?! — возмутился хозяин. — Чего пришел тут, заприказывал?!

— Не возникай, старичок, — ласково сказал ему Никола. — Зачем возникаешь? Ты не возникай.

— А то что?

— А то глазки выну.

Крячкин глянул на его бесстрастное лицо, короткую, ежиком, прическу, и потопал к выходу.

За рулем пропыленной «девятки» сидел Сивый.

— Кто же вашего босса сегодня бережет? — пробовал пошутить Ничтяк.

— Ты бы не за босса боялся… — обронил Опутя, и вор умолк.

В доме Эргарта их сразу провели в рататуевский кабинет. Митя был мрачен, неприветлив.

— Что мне с тобой делать, шкодник?! — сразу заорал он на вора. — В пруд кинуть с грузом, в асфальт закатать?.. Никакого проку от твоей наводки! А сколько ходов я по ней уже сделал, и все опасные!.. Нет обратно пути, понял, ты, хмырюга?!.. И все по твоей вине. Приласкать бы тебя горячим утюгом…

— Вы обождите, не грозитесь, — Крячкин вновь овладел собою, и обрел достоинство. — Давайте, во-первых, познакомимся. Мы ведь друг друга не знаем, верно? Что вы с Аликом-то разговариваете, чего от него хотите? Ему сказали — он делает. Сказал я — он одно делает, сказали вы — делает другое. Может быть, лучше так вопрос поставить: соединить умы, чтобы разнобою не было? Два-то всегда лучше, чем один.

— Может быть, может быть… — Рататуй внимательно оглядел старика. — Немного я о вас знаю… со слов Алика, понятно… Но думал, часом, что вы одного поля ягоды. Вы ведь вместе отбывали срок, там и познакомились?

— Мало ли что было… За что я сидел, теперь за это уж не судят. А за то, за что он сидел — будут судить всегда. Так что разница есть…

— О-о, вот какого полета вы птица! — в голосе хозяина послышалось уважение. — В таком случае, не грех и вправду вместе покумекать. Никола! Уведи этого Алика, и побудьте где-нибудь там, — он махнул рукою. — Мы тут пока чаи погоняем…

Но, включив самовар, достал из холодильника бутылку, налил в фужер и выпил залпом.

— Нервы устали! Далеко зашли с этим делом, а куда было деваться: и ставка высока, и отступать не хочется! Вы в курсе дела с этим портретом? Ах да, были наводчиком… Я не имел, к сожалению, возможностей для длительных, осторожных подходов к решению главного вопроса, — и переоценил, каюсь, свои возможности. Вас как зовут, кстати?