Удивительно, сколь много я вынес из такого общения…
Я понял, чем он отличается от остальных трех стихий. Самое существенное отличие — он всегда смотрит вверх. Земля лежит инертным грузом. Вода льется, угодливо принимая любую форму или растекаясь плоско, бесформенно. Воздух летит во все стороны, он везде и нигде. А огонь, братишка мой, тянется в небо. Если что-то сказать или дунуть или от окна повеет сквозняком — он отклонится, вильнет в сторону, но лишь на краткий миг — и тут же возвратится в исходную, трепещущую вертикаль. Если он не тянется вверх, значит, он умер.
(У меня возникло одно давнее воспоминание в связи с этим. Вспомнил, кого напоминает мне язычок огня. Еще будучи студентом, ехал как-то в метро, и в вагон на тележке вкатился безногий юноша. До этого людей на тележках я видел лишь на вокзалах, спившихся стариков. Ему было лет двадцать семь. Светлые глаза на сухом, собранном лице, неподвижном, словно теплый, обожженный солнцем камень. Он смотрел мимо всех, впереди себя. Или в себя. Мимо. Если б ему захотелось взглянуть на кого-нибудь из пассажиров, ему пришлось бы задрать подбородок. Его глаза приходились на уровне людских поясов. Дырочек на ремне.
Я неприметно разглядывал его и не мог оторваться. На остановке «Невский проспект» он оттолкнулся и выехал в распахнувшиеся двери. Я — следом, хотя мне надо было дальше. Как завороженный, поднялся на эскалаторе на две ступени ниже его. На улице он понесся очень быстро, отталкиваясь крепкими руками от асфальта, наращивая скорость, под ровный скрежет подшипников. Уверенно лавируя в людском потоке, словно в шагающем суматошном лесу. Не то что угнаться, даже проследить взглядом его худую плечистую спину стало невозможно. Последний раз он мелькнул за Домом книги и растворился в ногах толпы…
Что меня так поразило в нем, повлекло? Только сейчас понял: ощущение вертикали. Он был лишен середины, этот юноша: либо совсем плашмя, в слякоть и пыль, либо — струной, антенной, готическим шпилем. Вечным преодолением.)
Он был прекрасен, мой язычок огня. Высок и прекрасен, как… самая чистая моя медитация. Как Зойка.
Еще я увидел, вглядываясь, что тело его неоднородно. Внизу, там, где он вырастает из черного сучка фитиля, он прозрачен. Виден дальний краешек свечи и темнота, за нею. Словно низ — это плоть, физическое тело, побежденное и сквозное.
В средней, самой широкой части — очень четкие края. Режущие темноту по обе стороны, словно бритва. Светло-оранжевая, тончайшая, ласковая бритва. Середина — астральное тело, тело эмоций. Здесь — четкость и определенность, бритвенная неколебимость: есть добро и зло, верх, и низ, Сатана и Бог. Он не колеблется в этом.
А самый верх, закругленный язычок, самая горячая и движущаяся точка, непрерывно ощупывающая темноту над его головой, — с размытыми, нечеткими краями. Верх — это ментал, рассудок, неутомимый, танцующий и неистовый. И края его не могут быть четко очерчены, потому что ментальной, последней, окончательной истины — нет. Ум — в вечном движении и никогда не остановится. Нет окончательной истины, что бы ни писали, что бы ни воображали о себе теософы всех мастей. Нет и не будет.
Я даже задрожал, когда это понял. За десять минут маленький язычок света объяснил мне главное.
Медленно сказал ему: «Ты — это я. Я — это ты. Войди в меня, стань мною. Мы — единое». Раскрыл себя полностью, чтобы он мог войти в меня без помех. Закрыл глаза. Язычок пламени под прикрытыми веками превратился в малиновую светящуюся каплю. Она медленно плыла сверху вниз, закручиваясь вокруг своей оси, и напоминала планету с розовой атмосферой и бордовыми материками. Замерла в центре поля зрения, став зрачком глаза. Сияющий, вертящийся, разгоняющий окрестный мрак зрачок…
«Стань мною», — попросил я его еще раз. Открыл глаза и снова закрыл. И почувствовал язычок пламени у себя в горле, в самом его основании, в ямке между ключиц. Он горел точно посередине ямки и резал бритвенными краями, не жег, а именно резал. Я ощущал тепло, движение и боль. Почему он вошел в горло? Должно быть, потому что у меня эта чакра закрыта. Работает голова — непрерывно, постоянно пульсирует. Раскрывается сердце — порой, потом снова захлопывается. А горло — центр самоутверждения, личности, радости — всегда съежено.
Огонь разрезал меня, грел и непрерывно двигался.
Я чувствовал, что не борьба со своей натурой нужна мне, не муки самоограничения, не суровая аскеза, а — наличие язычка пламени внутри, верность вертикали, которая выстроит, вылечит натуру постепенно, сама собой.
Я просил его, чтобы он стал больше, чтобы вырос из горла и заполнил меня целиком. Но он не вырастал, к сожалению. Только кроха огня могла поселиться во мне — слишком много внутри мрака, и влаги, и грязи… Он не терпит того.
Вчерашнее занятие на группе расстроило и вымотало меня. Обычно бывает наоборот — медитация дает силы влачить следующую неделю. Четверг и суббота, группа и семинар — два гвоздика, скрепляющие прежде расхристанную телегу моего бытия, два пика активности, две точки радости и познания. А вчера было не так.
И сегодня, проснувшись, долго раздумывал, чем разогнать утренний пароксизм тоски.
«Тоска — это не я. Это демоны, которые питаются мною. Тоска — это не я. Это мерзкие астральные отродья, бурые клочья тьмы, слетевшиеся на внятный зов моего одиночества. Пошли вон, ненасытные твари. Убирайтесь, подыхайте с голоду».
Рой элементалов тоски, злорадный, прожорливый, кружил вокруг меня, подобно июньским комарам. Не желал рассеиваться.
Все из-за того, что вчера Нина принесла амбарную книгу, в которую при прослушивании заносили наши эзотерические данные. Оказывается, это вовсе не тайна, напротив, каждый должен знать свою стадию. А также и соседа, если сосед не возражает. И все смотрели, на каком плане, под-плане и под-под-плане находятся, на какую ступеньку лестницы взобрались за предыдущие тысячи жизней и кусочек этой.
Бухгалтерия, от которой мне стало скучно и грустно.
Не оттого скучно, что меня вписали в клеточку не ахти, чуть повыше той, на которой обитает сейчас большинство человечества. В конце концов, многие в группе оказались примерно там же. Дело не во мне. Дело в той серьезности, благоговейности, с которой народ отнесся к этому канцелярскому учету.
Я наблюдал за Ольгой. Она с живым интересом рассматривала значки в журнале напротив своей фамилии и, кажется, была рада, что клеточка ей досталась не из последних. Ну и дурочка. Я обиделся на нее, словно она подвела меня в чем-то, не оправдала моих надежд. Те девочки, на которых она похожа… на которых была похожа в самом начале, те славные подростки посмеялись бы над этим журналом, сострили, усмехнулись с детской важностью и выбросили эту заумь из головы.
Впрочем, тут я кривлю душой. Я ощутимо расстроился из-за того, что поляризация у меня записана астральная, а не ментальная. «Ты ментал?» — «Ментал». — «И я. Поздравляю», — радовались наши мужики.
«Астралов», кроме меня, оказалось только двое: Тамара и тренер по у-шу, симпатичный, дружелюбный парнишка, очень одаренный энергетически, но с трудом облекающий мысли в слова.
Я пытался было возразить, что тоже «ментал», что на прослушивании произошла ошибка. (Какой я, к черту, «астрал», или человек, живущий чувствами, если всю жизнь моя несмолкающая башка не дает мне покоя, если девять десятых своего времени я разрешаю в уме абстрактные вопросы?!) Но Нина твердо сказала, что ошибки быть не могло. На прослушивании происходит диалог с Учителем, и именно он определяет статус принимаемого ученика. К тому же там был не один человек, а семеро, семеро ошибиться не могли.
Утешая меня, ребята стали убеждать, что и «астралом» быть не так плохо, тоже можно добиться больших высот, вот и Рерихи были «астралами»… Чтобы не акцентировать внимание на своей персоне, я закрыл тему. Но вопрос остался. Ну ладно, пусть я не дотягиваю до синтеза, до «ментала», в конце концов, эмоции и впрямь играют не последнюю, говоря мягко, роль в моей жизни. Но как может быть «менталом» милиционер? И член КПСС? Который к тому же не собирается уходить ни оттуда, ни оттуда (я специально спрашивал)?.. Объясните. Но вопросы эти я задавал в пространство и объяснений не расслышал.