В России после поражения в Крымской войне сложилось положение, очень похожее на ситуацию в Пруссии полстолетием раньше. Освобождение крестьян от крепостного права назрело и перезрело, и царь Александр Второй провёл в 1861 году реформу, несмотря на яростное сопротивление крепостников. Тут надо оговориться, что своего Штейна в России не нашлось. Все искренние сторонники реформы занимали в бюрократической табели о рангах весьма незначительные посты. А наверху оставались старые николаевские сановники — все до одного махровые крепостники, к тому же в большинстве своем явные казнокрады. Именно из них состоял Главный комитет по крестьянскому делу. Царь-освободитель, как человек добрый и мягкий, боялся обидеть хотя бы одного из представителей старой номенклатуры и потому держал их на занимаемых должностях до конца жизни, даже если они впадали в маразм (что действительно произошло с председателем Комитета министров, бывшим шефом корпуса жандармов А.Ф. Орловым). Оттого крестьянская реформа и получилась в России достаточно кривой. То же можно сказать и о Пруссии, но там вина падала на Наполеона. По всей вероятности, если бы аграрные реформы XIX века в Германии и России удалось довести до ума, ни одной из двух стран не пришлось бы пережить ужасы тоталитарных режимов в следующем столетии. Но что толку в запоздалых сожалениях?

По Манифесту от 19 февраля 1861 года на крестьян возложили тяжёлые выкупные платежи. Ежегодная сумма платежей достигала 10% тогдашнего государственного бюджета России. Для их обеспечения затруднили выход крестьян из общины. К тому же в русских губерниях у мужиков отрезали в пользу помещиков от 11 до 35% тех наделов, которыми они владели до реформы[36]. Интересно, что в украинских, белорусских и литовских губерниях, где преобладало политически неблагонадёжное польское дворянство, землю отрезали не у крестьян, а у помещиков! Так что крепостники-бюрократы из Главного комитета защищали даже не классовые, а скорее групповые или клановые интересы: свои, своей родни и своих знакомых.

Но при всех этих характерных уродствах освобождение крестьян от крепостной зависимости стало для России огромным шагом вперёд. Впервые за два с половиной века самое многочисленное в стране сословие могло считать себя людьми, а не рабами. Стоит отметить, что после реформы 1861 года в Российской империи значительно ускорился рост населения. У свободного населения прирост и раньше был высоким, а у крепостных — низким из-за очень высокой смертности. И, конечно, нельзя забывать о необычайном культурном подъёме в России 1860-1870-х годов.

П.А. Столыпин начал свои преобразования тоже с аграрной реформы. До сих пор не перевелись противники его курса. Вот и г-н Паршев утверждает, что принявший в годы столыпинской реформы массовый характер уход крестьян на хутора будто бы не подходит для России. Якобы «предлагавшаяся Столыпиным "хуторская система" (по опыту Виленского края) в России не прижилась — далековато получалось жить. Россия — Россией, но и другие народы Восточной Европы тоже что-то хуторами не живут, а всё довольно большими сёлами» (с. 398).

Однако жизненность хуторского расселения убедительно доказали годы нэпа. Тогда власти отнюдь не насаждали хутора (как иногда случалось при Столыпине), но и не препятствовали их возникновению. И переход крестьян на хутора во многих губерниях принял массовый характер. Хуторян стало едва ли не больше, чем в царское время.

Что касается расселения крестьян в средней полосе России «довольно большими сёлами» и деревнями, то оно отнюдь не изначальное. Историки давно доказали, что с древнейших времён и по XVI век жители средней полосы в основной массе селились малыми деревнями в 1-3 двора. По сути, это хутора, хотя в средневековой Руси именно такие малые поселения назывались деревнями. Положение коренным образом изменилось в XVII веке. Малые деревни вдруг почти все исчезли, и возникли довольно крупные сёла. Что это? Победа начал общинности и соборности? Увы, всё гораздо проще и гораздо хуже. В конце XVI века в России установилось крепостное право, окончательно узаконенное Соборным уложением 1649 года. Крестьяне перестали распоряжаться своей судьбой. За них теперь всё решали помещики. А барам было куда удобнее надзирать за мужиками, собранными вместе в одно большое село рядом с господской усадьбой. Так произошла первая в русской истории коллективизация. Так же как и позднейшую (и куда более разрушительную) большевистскую коллективизацию, её произвела внешняя по отношению к крестьянству сила.

На Русском Севере, где крестьяне остались вольными людьми, расселение малыми деревнями, иногда — хуторами, сохранялось долго. Во многих местах на Севере малые деревни и хутора пережили даже сталинскую коллективизацию. Их добил Хрущёв. С 1955 года он начал кампанию по укрупнению деревень. Она велась принудительными и чисто варварскими методами. Жителей «неперспективных» деревень просто насильственно выселяли на центральные усадьбы колхозов. Побудительные причины этой кампании ничем не отличались от мотивов помещиков XVII века: чиновники хотели держать крестьян под более пристальным надзором и при этом не ездить по бездорожью в отдалённые малые деревушки.

Так что идея Столыпина потому и оказалась жизненной, что предполагала возврат к естественному для лесной зоны Евразии типу расселения. Но мы отвлеклись от основной темы — аграрных реформ как стержня любых глубоких социально-экономических преобразований.

Особенность Японии 1945 и ряда последующих лет состояла в том, что инициаторами реформ выступали американские оккупационные власти. Неизвестно, до чего додумались бы сами американцы. Свойственная им прямолинейность очень часто к добру не приводит. Но, к счастью для японского народа, правительство США догадалось поручить проведение аграрной реформы в Японии изгнаннику из России Вольфу Исааковичу Лодыженскому. (Он был не эмигрантом, а именно изгнанником, высланным из Советской России на «философском пароходе» в 1922 году.) Лодыженский действовал быстро и решительно. Помещичье землевладение было ликвидировано сразу и без остатков. Все излишки земли сверх максимального надела в 3 гектара подлежали изъятию и раздаче безземельным и малоземельным крестьянам. Результаты реформы сказались очень быстро. Ещё в конце 1940-х годов значительная часть японцев по-настоящему голодала, но уже в 1955 году страна полностью обеспечила себя продовольствием. Современные японцы неохотно вспоминают имя Лодыженского. Для них это напоминание о поражении и последовавшей затем оккупации. Но без нашего бывшего соотечественника никакое «экономическое чудо» не могло бы состояться.

Не составляет исключения из общего правила и Западная Европа первых лет после Второй мировой войны. Её восстановление началось с программ возрождения сельского хозяйства, в основу которых была положена стабильность продовольственного рынка и обеспечение промышленности сырьём.

И в Китае путь наверх из глубокой ямы, в которую страна угодила вследствие «большого скачка» и «культурной революции», начался опять-таки с аграрных преобразований. Упразднение «красных коммун» (это китайская, притом ухудшенная, разновидность советских колхозов) и возврат к единоличному крестьянскому хозяйству начались по инициативе снизу. Но её сразу же поддержал один из высокопоставленных деятелей компартии Китая Чжао Цзыян, а затем и фактический руководитель партии и государства Дэн Сяопин. Для упразднения «красных коммун» во всей Поднебесной хватило двух-трех лет. И ещё примерно столько же понадобилось для резкого увеличения урожаев и перехода к самообеспечению страны продовольствием.

В России 1990-х годов необходимость коренных изменений в аграрном строе вроде бы и доказывать было не надо. Раз страна зависела от импорта продовольствия и притом не имела средств его оплачивать, значит, надлежало действовать, и действовать быстро.

Но наши «радикальные реформаторы» почему-то считали иначе. Они начали с того, что посадили на сельское хозяйство генерала А. Руцкого. Генерал этот, вообще-то, ничем, кроме неоднократной сдачи в плен, не прославился. А его взгляд на сельское хозяйство оказался и вовсе бесхитростным. Руцкой считал колхозно-совхозный строй совершенным и ничего не желал менять. То есть неизвестно, что он думал на самом деле, да и думал ли вообще. Речь ведь идёт о классическом тушинском перелёте, который сегодня говорит одно, а завтра — прямо противоположное. Но что бы генерал ни думал, факт состоит в том, что он ничего не делал. Впоследствии Руцкой этим очень гордился. Если его послушать, выходило, что именно он спас колхозно-совхозную систему от погибели, которую ей якобы готовили треклятые реформаторы.