Аристократка
Георгий Иванович икнул два раза подряд, вытер подбородок рукавом и сказал:
– Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ей на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место. А в свое время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ей и в театр водил. В театре то все и вышло. В театре она и развернула свою идеологию во всем объеме. А встретился я с ей во дворе дома. На собрании. Гляжу стоит этакая фря. Чулочки на ей, зуб золоченый.
– Откуда, говорю, ты, гражданка. Из какого номера. Я, говорит, из седьмого. Пожалуйста, говорю, живите. И сразу она мне как-то понравилась. Зачастил я к ей. В седьмой номер. Бывало приду, как лицо официальное. Дескать, как у вас, гражданка, в смысле порчи водопровода и уборной. Действует.
– Да, отвечает, действует. А сама кутается в байковый платок и ни мур-мур больше. Только глазами стрижет. И зуб во рте блестит. Походил я к ней месяц – привыкла. Стала подробней отвечать. Дескать, действует, водопровод, спасибо вам, Григорий Иванович. Дальше – больше, стали мы с ей по улицам гулять. Выйдем на улицу, а она велит себя под руку принять. Приму ее под руку и волочусь, что щука. И чего сказать – не знаю и перед народом совестно. Ну, а раз она мне и говорит. Григорий Иванович, меня все по улицам водите. Аж голова закрутилась. Вы бы, говорит, как кавалер и у власти, сводили бы меня, например, в театр. Можна – говорю. И как раз на другой день комячейка прислала билеты в оперу. Один билет я получил, а другой мне дал Васька слесарь. На билеты я не посмотрел, а они разные. Который мой – внизу сидеть, а который Васькин, а на самой галерейке. Вот мы и пошли. Сели в театр. Она села на мой билет, я на Васькин. Сижу на верхотуре и ни хрена не вижу. А ежели нагнуться через барьер, то ее вижу. Хотя и плохо. Поскучал я, поскучал, вниз сошел. Гляжу – антракт – а она в антракте ходит.
– Здравствуйте, говорю, здравствуйте. Интересно, говорю, действует ли тут водопровод.
– Не знаю, говорит, и сама в буфет прет. Я за ней. Ходит она по буфету и на стойку смотрит. А на стойке блюдо. На блюде пирожные. А я этаким гусем, этаким буржуем нерезаным вьюсь вокруг нее и предлагаю:
– Ежели, говорю, вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я заплачу. Мерси, говорит. И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом и жрет. А денег у меня – кот наплакал. Самое большое, что на три пирожных. Она кушает, а я с беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег у меня – с гулькин нос.
Съела она с кремом – цоп другое. Я аж крякнул и молчу. Взяла меня этакая буржуйская стыдливость. Дескать, кавалер, а не при деньгах. Хожу я вокруг нее, что петух, а она хохочет и на комплименты напрашивается. Я говорю:
– Не пора ли нам в театр сесть? Звонили, может быть.
А она говорит:
– Нет.
И берет третье. Я говорю:
– Натощак-то не много ли? Может вытошнить.
А она:
– Нет, – говорит, – мы привыкшие.
И берет четвертое. Тут ударила мне кровь в голову.
– Ложи, – говорю, – взад!
А она испужалась, открыла рот. А во рте зуб блестит. А мне будто попала вожжа под хвост.
– Ложи взад, гадюка, – говорю, – ложи взад, говорю.
Положила она назад. А я говорю хозяину:
– Сколько с нас за скушанные три пирожные?
А хозяин держится индифферентно, ваньку валяет.
– С вас, – говорит, – за скушанные четыре штуки – столько-то.
– Как, – говорю, – за четыре? Когда четвертое в блюде находится.
– Нету, – отвечает, – хотя оно и в блюде находится, но надкус на ем сделан и пальцем смято.
– Как, – говорю, – надкус, помилуйте! Это ваши смешные фантазии.
А хозяин держится индифферентно, перед рожей руками крутит. Ну, народ, конечно, собрался, эксперты. Одни говорят – надкус сделан, другие – нету. А я вывернул карманы. Всякое, конечно, барахло на пол вывалилось, народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги считаю. Сосчитал деньги – в обрез за четыре штуки. Зря, мать честная, спорил. Заплатил. Обращаюсь к даме:
– Докушайте, говорю, заплачено.
А тут какой-то дядя ввязался.
– Давай, – говорит, – я докушаю.
И докушал, сволочь. За мои-то деньги. Сели мы в театр, досмотрели оперу. И домой. А у дома она мне и говорит:
– Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег, не ездют с дамами.
А я говорю.
– Не в деньгах счастье, извините за выражение.
Так мы с ней и разошлись. Не нравятся мне аристократки.
Собачий нюх
У купца Еремея Бабкина сперли енотовую шубу. Взвыл купец Еремей Бабкин. Жалко ему, видишь ли, шубы.
– Шуба-то, говорит, больно хороша, граждане, жалко. Не пожалею, говорит, денег, а уж найду преступника, плюну ему в морду.
И вот вызвал Еремей Бабкин уголовную собаку – ищейку.
Является человек в кепочке, в обмотках и при нем собака. Этакая собачка, морда вострая и несимпатичная.
Ткнул этот человек собаку свою в следы возле двери, сказал «пс» и отошел. Понюхала собака воздух, повела по толпе глазом и вдруг к бабке Фекле из 5 номера подходит и нюхает ей подол.
Бабка за толпу, собака за юбку. Бабка в сторону и собака за ней. Ухватила бабку за юбку и не пущает.
Рухнула бабка на колени перед агентом.
– Да, говорит – попалась. Не отпираюсь. И, говорит, 5 ведер закваски – это так. И аппарат этот действительно верно. Все, говорит, находится в ванной комнате. Ведите меня в милицию.
Ну народ, конечно, ахнул.
– А шуба, спрашивают.
– Про шубу, говорит, ничего не знаю и ведать не ведаю. А остальное – это так. Ведите меня.
Ну увели бабку.
Снова взял агент собачищу свою, снова ткнул ее носом в следы сказал «пс» и отошел. Повела собачища глазом, понюхала пустой воздух и вдруг к гражданину управдому подходит.
Побелел управдом, упал навзничь.
– Вяжите, говорит, меня, люди добрые, сознательные граждане. Я, говорит, за воду деньги собрал, а те деньги на прихоти свои истратил.
Ну, конечно, жильцы разозлились на управдома, стали вязать. А собачища тем временем подходит к гражданину из 7 номера и теребит его за штаны.
Побелел гражданин, свалился перед народом.
– Виноват, говорит, виноват. Я, говорит, подлец и мазурик. Я, говорит, это верно в трудовой книжке год подчистил. Мне бы, говорит, жеребцу в армии служить и защищать отечество, а я живу в 7 номере и пользуюсь электрической энергией и другими коммунальными услугами. Хватайте меня.
Растерялся народ. Что, думает, за собака.
А купец Еремей Бабкин заморгал очами, глянул вокруг, вынул деньги и подал их агенту.
– Уводи, говорит, уводи. Уводи, говорит, свою собачищу к свиньям собачьим. Пущай, говорит, пропадает енотовая шуба, пес с ней.
А собачища уж тут. Стоит перед купцом и хвостом вертит.
Растерялся купец Еремей Бабкин, отошел в сторонку, а собака за ним. Подходит к нему и его галоши нюхает.
Заблекотал купец, побледнел.
– Ну, говорит, бог правду видит, если так. Я, говорит, и есть сукин кот и мазурик. И шуба-то, говорит, не моя. Шубу-то, говорит, я у брата своего зажилил. Плачу и рыдаю.
Бросился тут народ в рассыпную.
Опустел двор. Остались только собака, да агент. И вот подходит вдруг собака к агенту и хвостом виляет.
Побледнел агент, упал перед собакой.
Вяжите, говорит, меня. Кусайте меня, гражданка. Я, говорит, на ваш собачий харч три червонца получаю, а два себе беру.
Чего дальше было – неизвестно. Я поскорее ушел.