Прошло довольно много времени. Света пожалела, что не прихватила кофту, — все-таки по вечерам прохладно, а тут ещё гроза вроде собирается. Ветер налетал порывами, и дерево размахивало ветвями, словно отгоняло кого-то. Под световым колпаком фонаря бились, метались мошки, бабочки, мелкие жучки, как если бы и в самом деле существовало невидимое стекло и они не могли вырваться на волю.

«Вот глупые!» — подумала Света. Но судорожные движения мошкары завораживали, и, глядя на колпак света, падающий от фонаря вниз, она снова почувствовала знакомое волнение, когда кажется, что вот сейчас поймешь что-то важное, нужное, и стала торопить себя: «А ведь и люди так же... Мечутся, суетятся, а что их влечет, что удерживает — не отдают себе отчета. Свет фонаря они тогда принимают за свет истины...» Волнение перешло в гордое сознание своей значимости, отделенности от других, особенности, потому что, осознавая это, она вроде бы выпадала из плена попавших в такой вот обманчивый колпак, и на какой-то миг Света даже забыла, зачем пришла сюда, почему стоит у перекрестка и смотрит на фонарь. Оклик шофера заставил ее вздрогнуть.

— У кого это здесь белая горячка? — весело спросил он, неожиданно выруливая прямо к Свете.

Она ничего не ответила, но подошла к машине.

Дверца открылась, и она села.

— Куда ехать-то? Что же ты молчишь? — все так же весело спросил шофер.

«Почему это «ты»? — подумала про себя Света, сердясь на шофера за неуважение и грубость. — Надо бы ему сказать, а то думает: если к пьянице вызвали, так уже и не люди!» И ещё больше сердилась на себя за то, что растерялась и сразу не оборвала его, теперь поздно. Вот Вика не заставила бы себя долго ждать... Так бы отбрила, что он бы язык прикусил.

— Прямо, потом направо... Я скажу, где остановиться.

Впереди сидела женщина-врач. Поверх белого халата она накинула тёплый — какого-то мышиного, арестантского цвета. Её очки в тонкой золотой оправе вызывали у Светы недоверие. Она вспомнила, как ходила в поликлинику к невропатологу, и у того врача были вот такие же белые, выкрашенные перекисью волосы, светлые глаза и очки в тонкой золотой оправе. Свете тогда кто-то сказал, что у невропатолога можно взять направление на принудительное лечение, и она решила, что, если отправить лечиться мать, отец испугается и бросит сам.

Когда Света записывалась на прием и брала карточку, ей казалось, что медсестра в регистратуре уже догадывается, зачем она идет к врачу. «Ведь про меня не скажешь, что я псих», — думала она. Увидев очередь в кабинет № 17, Света удивилась. Там не было ни одного, кто был бы похож на психа. Скрюченная старушка, молодой парень, явно с завода — руки так и остались чёрные; пожилая таджичка с длинными косами, как у молоденькой девушки, — они совершенно не вязались с ее плотным, круглым лицом; еще одна пожилая женщина с хозяйственной сумкой — сумка все время падала, женщина поднимала ее, ставила у ножки стула, и сумка сразу же начинала медленно сползать, потом плюхалась на пол. Женщина без всякого выражения поднимала ее и снова ставила рядом. Это почему-то раздражало Свету. «Вот дура! — думала она про себя. — Не может хорошо установить, так хоть держала бы на коленях».

Наконец подошла ее очередь, и Света зашла в кабинет, который в этот раз особенно ошеломил чистотой и белизной, села на указанный стул, взглянула на врача, которая листала ее тощую карточку, и никак не могла представить, как можно начать в присутствии чистой, строгой женщины говорить о пьянке, о дебошах, о всей грязи, которую собиралась вычистить Света с помощью этой самой женщины.

«На что жалуетесь?» — сухо спросила врач, встала и подошла к ней.

«М-м-м… — растерянно промычала Света, не зная, с чего начать.

«Следите за кончиком карандаша», — все так же сухо приказала врач.

Света обрадовалась тому, что можно хоть на время отложить немыслимый разговор, и принялась добросовестно следить за кончиком карандаша. В душе она надеялась на то, что сейчас врач всплеснет руками, заохает и скажет, что у неё нервы совершенно никуда не годятся. Вот тогда Света объяснит: родители ведут такой образ жизни, что никаких нервов не хватит... И все уладится.

Потом врач заставила Свету высунуть язык, постучала молоточком по колену, нога дернулась (как в книге у Марти Ларни, которую в третий раз перечитывала Вика и цитировала на каждом шагу).

Обследование кончилось неожиданно быстро. Не выказав ни удивления, ни осуждения, ни сочувствия, врач села за и так же молча, по-прежнему не обращая особого внимания на Свету, принялась что-то писать в карточке.

«Господи?! Что она там пишет? — изумилась Света, понимая, что сейчас надо будет встать и уйти, так ничего и узнав, — Второй раз ведь ни за что не пойду. Такое позорище…» И, собравшись с духом, Света произнесла: «Я вообще-то по-другому... Мне сказали, что здесь отправляют... Я хочу отправить на принудительное лечение мать...»

Врач бросила короткий взгляд, словно она и без того знала: причина не в болезни (Света внутренне дернулась, как удара), постучала карандашом о стол и, глядя в карточку стала объяснять, что это ошибка, она такую бумагу дать не имеет права, не может, для этого нужно...

Лицо у женщины оставалось невозмутимым, и Света почувствовала, как в ней растет непонятная неприязнь к чисто вымытой, опрятной женщине. Зачем она дает советы? Ясно ведь, что девочка одна не сможет все эти бумаги оформить!

Чувствуя ту же самую неприязнь, Света вела врача «скорой помощи» через двор, веранду, стараясь всем своим видом показать, что она лично не имеет никакого отношения ко всему.

Мать лежала, запрокинув голову, тяжело дыша, и даже не посмотрела, кто вошел.

«А я-то думала, что во время белой горячки человек должен метаться, бегать, прыгать. Вот как я ошибалась!» — подумала Света и одновременно почувствовала странное удовлетворение.

Может, это и к лучшему, что так получилось. Увезут мать лечиться, Света спокойно сдаст экзамены, соберется и уедет. А потом пусть как хотят, ей дела нет. Сопьются окончательно. Скорее всего. Но хоть не у нее на глазах, хоть не придется ей переживать из-за этого.

Врач, придерживая одной рукой полу теплого халата, наброшенного на плечи, другой щупала пульс; заглянула в глаза, приподняла веки. Мать даже не пошевельнулась. Строгость ее черт немного пугала Свету. Но рядом был врач, и она старалась не выказать беспокойства. Пусть думают, что Света соседка или знакомая.

— Как ее зовут? — обратилась врач к Свете.

— Настя…

— А по отчеству?

— Ивановна...

— Анастасия Ивановна!.. Анастасия Ивановна!..

Врач похлопала мать сначала по руке, потом по щеке. Окликнула еще раз. Но мать все так же тяжело дышала и не открывала глаз. Света усмехнулась: «Да она трезвая не поняла бы, что это к ней обращаются. А когда так упилась!.. Если врач хочет узнать, реагирует больная или нет, позвала бы ее просто, по-человечески, как к ней обычно все обращаются. Но им не положено. А на вежливое обращение мать, конечно же, не откликнется. Может, мне ее позвать?!» Света уже было открыла рот и наклонилась над кроватью. Но грязное одеяло, на котором лежала мать, ее помятое платье, запах — все это вернуло Свету к происходящему. Произнести при враче слово «ма-ма»… «Ма-ма!» — вот к этой упившейся до бессознательного состояния женщине?!

Врач стояла, придерживая полу халата (и как Свете казалось, в этом жесте было что-то брезгливое — не задеть бы чего), и о чём-то думала, потом сказала:

— Знаете, у нее не горячка. Вы ошиблись. Похоже, что у неё отравление. Тут нужна другая машина, другая бригада.

Света никак не могла понять, в чем тут разница: отравление от водки или же белая горячка? Ну только что не бегает по дому.

— Вы посидите с ней. Я сама схожу, — неожиданно мягко сказала врач. — Здесь легко найти? Какой у вас номер дома?

Света почувствовала острый приступ признательности, когда она не ждала помощи или сочувствия, а они приходили неожиданно.