Женщина шла мне навстречу по пирсу медленно-медленно, как будто боялась слишком рано дойти до того конца его, где стоял наш «охотник».

Уже поднимаясь наверх, в гору, по широкой циркульной лестнице, которую хорошо знают все, кто бывал в Полярном, я не удержался и оглянулся.

Внизу по пирсу строем шли разведчики, а на оставшемся позади их пустом куске пирса совершенно одна стояла женщина. Она стояла одна, и я почему-то целую минуту не мог оторвать от нее взгляда, стоял как дурак, смотрел на нее и думал о всяких несчастьях в своей собственной жизни. Потом я увидел, как на пирс поднялся Иноземцев. Женщина шагнула к нему и вынула руки из карманов, как мне показалось, ожидающе. Но он не обнял ее, а остановился, руки по швам, словно стоял перед строем, что-то сказал и пошел мимо нее по пирсу. Она несколько секунд простояла не поворачиваясь, как стояла, лицом к морю, потом повернулась, заложила руки в карманы полушубка, догнала его и пошла с ним рядом. Они шли там, внизу, прямо на меня, на фоне моря, и я хорошо видел, что они идут, не касаясь друг друга плечами...

На узле связи меня ждала телеграмма от редактора. Он требовал, чтобы я в первую очередь написал о летчиках-истребителях, прикрывавших от налетов Мурманск. Видимо, материал срочно понадобился в связи с обстановкой под Москвой. И мне пришлось писать свой очерк о морских разведчиках не в Полярном, а в Мурманске, одновременно с корреспонденцией о летчиках.

Истребители, охранявшие Мурманск, были великолепные ребята, но в самолет к ним на спину не залезешь, а писать с чужих слов всегда трудно. Я за одни сутки написал о них, как вышло, отправил по телеграфу и только после этого, дописав очерк, вернулся в Полярное и пришел в морскую разведку.

Я открыл дверь в комнату, где два раза бывал у Иноземцева, и, к своему удивлению, увидел не Иноземцева, а Рындина. Он сидел не за столом, а на столе, взгромоздясь на угол толстой ляжкой, и, дымя самокруткой, всей лапой, страницу за страницей, с хрустом листал какой-то иллюстрированный журнал. Наверное, американский, с пришедшего недавно конвоя. Махорочный дым стоял над ним до самого потолка.

– Вот какие у нас дела, – сказал он, увидев меня и слезая со стола. – Вот какие дела... – повторил он еще раз и, не пожав, а коротко рванув и отпустив мою руку, как-то не похоже на себя, воровато шмыгнул носом. Потом прошелся по комнате, сгреб со стола журнал и сунул мне. – Посмотрите! И откуда они, дьяволы, столько красивых баб берут? А главное, сниматься в таком виде соглашаются... – Бросил журнал и опять заходил по комнате.

Он был явно не в себе. Все, о чем он мечтал, очевидно, вдруг накрылось – начальство взяло обратно свое согласие на его перевод в морскую пехоту под Москву, и он теперь бесится. Я пожалел его и не стал расспрашивать, пусть, если захочет, заговорит сам.

– А где Иноземцев? – спросил я.

Он так резко повернулся ко мне всем своим массивным телом, что пол затрещал.

– А вы что, не в курсе наших дел?

И, увидев по моему лицу, что не в курсе, сказал:

– Застрелили Иноземцева. Только что с поминок вернулся. Еще не спал и не брился...

И словно надо было мне доказывать, что он еще не брился, потрогал толстой волосатой рукой сначала одну, потом другую щеку.

– Видите...

Потом опять сел на стол и рассказал, как все получилось. Его самого, оказывается, на три дня задержали, чтобы ввести преемника в курс дела, а Иноземцев в это время пошел на катере в Норвегию в условленном месте принять на борт двух наших, уже месяц находившихся там. Они не вышли в назначенное время. По закону уже надо было отвалить, но он еще ждал, и в это время в скалах, в километре от фиорда, началась перестрелка. Услышав ее, Иноземцев пошел на риск: взял с собой группу и углубился на берег, навстречу выстрелам. Отходивших к берегу разведчиков спасли, а перехвативший их немецкий патруль перебили, но в этой перестрелке Иноземцев был убит наповал.

– Вот сюда пулей, – сказал Рындин и ткнул себя пальцем в переносицу между бровями. – Тело, конечно, не оставили, вынесли. Тем более что с ним Чехонин был... И старшину второй статьи Андреечева тоже убили, и тоже тело вынесли. Да вы его знаете, – вдруг посмотрев на меня, сказал он.

Я смотрел на него, стараясь вспомнить эту фамилию.

– Знаете, – повторил он. – Когда мы с вами ходили, помните, вы сорвались, где сильно переметено было, а краснофлотец, что с вами рядом шел, помогал вам обратно подняться. Помните?

– Помню, – сказал я.

– Вот это Андреечев и был. Ему Иноземцев с самого начала приказал вас страховать. Он и страховал. Вот так... – помолчав, сказал Рындин и опять слез со стола и заходил по комнате. – Выпили крепко и покойника ругали, когда выпили.

– За что? – спросил я.

– За то, что умер... Инструкция строгая – раз в назначенный срок люди на тебя не вышли, отваливай! А нарушил, пошел на риск – умер!

Услышав это от него, я сказал, что при первом знакомстве Иноземцев не показался мне человеком, способным идти на риск, нарушая инструкции. Он, Рындин, да, а Иноземцев – нет. И только потом...

Но Рындин перебил меня, не дав договорить:

– Вот и ерунда. На риск, если хотите знать, он чаще меня шел. Только я любил об этом трепаться, а он никогда. – И, посмотрев на меня усталыми, красными, еще пьяными глазами, добавил: – Все пишете, пишете о нас... Пишете, что первое на ум пришло, а кто из нас какой, так и не знаете...

Потом заходил еще по комнате и, уже глядя не на меня, а себе под ноги, сказал:

– Жена его как предчувствовала... Ни за что уезжать от него не хотела. Страстно его любила. Трижды ей литер оформлял, даже разговаривать с ней перестал. Дождалась все-таки... На поминках ни слезы не уронила. Это я понимаю – горе. Я бабьим слезам не верю.

– Наверное, уедет теперь к детям, – сказал я.

– Не знаю, не спрашивал... – по-прежнему глядя себе под ноги, сказал Рындин.

– А вы когда теперь едете? – спросил я.

– А я не еду. Рапорт обратно взял. Мое место уже занято. Назначили на его... – кивнул на стол. – Вы чего пришли-то?

Я объяснил, что договорился с Иноземцевым показать ему свой очерк.

– Давайте мне, – сказал Рындин, протягивая руку.

Но когда я вынул из полевой сумки и протянул ему очерк, он покачал головой и сказал:

– Я насчет этого ненадежный, если складно написано – обязательно увлекусь и какую-нибудь военную тайну не вычеркну. За одну статью в «Красном флоте» уже имел выговор. Пойдем прямо к Сидорину, он через свои очки ничего не проморгает...

Он сунул в карман своих черных флотских, заправленных в сапоги брюк кисет с махоркой, и мы пошли на второй этаж, к капитану первого ранга Сидорину.

Жена приехала

«Разные дни войны» (главы XX и XXI)

Глава двадцатая

...С вечера предполагалось, что мы вчетвером: Высокоостровский, я и два фотокорреспондента – Бернштейн и Темин – вылетим под Елец двумя самолетами назавтра, с самого утра. Однако утром на аэродроме, как водится, сначала не были готовы «У-2», потом задержался где-то кто-то из летчиков, потом не было погоды, потом в снегу никак не могли сдвинуться с места лыжи, на которых стояли самолеты, но все-таки наконец мы поднялись и при довольно сильном ветре, качаясь над самыми крышами московских домов, полетели.

Мы летели через Рязань и попали туда только к трем часам дня. Пока машины заправлялись горючим, а летчики обедали, выяснилось, что сегодня вылетать на Елец уже поздно. После обеда, поговорив на аэродроме с командиром и комиссаром БАО, мы легли отдыхать. Вылет предполагался ранний.

Летчики тоже легли спать, не позаботившись перед этим проверить, как поставлены и закреплены наши самолеты на аэродроме. За ночь разыгралась чудовищная метель, а утром, когда летчики пошли на летное поле, самолетов там не оказалось. Они бегали, искали самолеты и наконец вернулись в панике, заявив, что кто-то угнал их самолеты. Как бывает в таких случаях, появились даже различные версии, что кто-то видел, как какие-то самолеты поднимались в воздух, и так далее и тому подобное.