Нам известно только одно: для того, чтобы знания наши совсем незначительно умножились, потребовались тысячелетия, и еще больше времени, полного ожесточенной борьбы, ушло на то, чтобы в большей или меньшей степени признать и окружить уважением понятие личности, которое теперь считается у нас основой человеческого достоинства.

Итак, наступил XX век, но беспокойств у нас больше, чем когда бы то ни было.

Вы, врачи, пришли к таким открытиям, на которые нельзя было и надеяться, и теперь от тех, кто трудится в лабораториях и клиниках, ждут самых дерзких предвидений.

Страдание почти побеждено. Болезни, наводившие ужас на наших отцов, исчезли, по-видимому, навсегда; сокращение детской смертности, увеличение продолжительности жизни ставят ныне серьезные задачи перед социологами и экономистами.

Параллельно с этим триумфом медицины мы видим, что человеческая свобода достигла такой стадии, которая вчера еще казалась фантастической. Не говоря уж о том, что нам представляется отвратительным само понятие рабства или дискриминации, теперь все дети, независимо от того, кто их родители, имеют право на такое лечение, которое было недоступно императорам, на получение образования, соответствующего их способностям, на физическую безопасность на протяжении всей жизни.

За личностью признается столько прав, что она не требует еще и права на здоровье, а у самого государства не возникает соблазна гарантировать ей это право, — и это вполне справедливо.

Я даже думаю, не придем ли мы в конце концов к такой парадоксальной ситуации, при которой врачи, на протяжении множества поколений боровшиеся за физическое и духовное достоинство человека, могут оказаться первыми жертвами этого раскрепощения.

От них ждут столько чудес, личность и общество так нуждаются в их помощи, что они подвергаются опасности завтра оказаться сведенными в нечто вроде армии и таким образом первыми утратить ту самую свободу, которую сами же с таким усердием добывали для других.

А другие — не придется ли им также ступить на этот путь? Если каждый член общества станет необходим окружающим и зависим от них, сохранит ли он право жить и работать по своему усмотрению?

И наконец, если каждый будет знать, что он платит другим членам общества и получает плату от них, не станет ли он требовать, чтобы сосед отчитывался перед ним?

К примеру, долго ли еще общество будет позволять не вполне полноценным людям производить на свет неполноценных детей, которые потом дорого обойдутся тому же обществу?

Разрешат ли девушке, будь она хоть светоч ума, получить образование, на которое уйдет много времени и будет потрачено много средств — ведь потом, после двух-трех лет «производительного труда», она может выйти замуж и ограничиться ролью матери семейства?

А безобидный персонаж карикатур — пьянчужка, а герой модных романов и кинофильмов, хлещущий виски, — не станут ли они восприниматься как вызов обществу, для которого каждая бутылка столового красного, каждая рюмка спиртного рано или поздно обернется лечением в клинике, сложными анализами, изощренными операциями? А тот, кто обжорством повышает содержание холестерина у себя в крови, не есть ли он потенциальная обуза на шее у общества?

Из-за автомобилистов, которые по воскресеньям не отказывают себе в удовольствии гнать машину на большой скорости или попросту позволяют себе засмотреться на пейзаж, приходится в каждой стране содержать тысячи полицейских, машин «скорой помощи», санитаров, доноров и хирургов.

А как быть с пилотом реактивного самолета, наделенным поэтической рассеянностью и мечтательностью? Что, если того, кто производит атомные бомбы, начнут обуревать шекспировские страсти?

Не станут ли всех нас в один прекрасный день рассматривать с точки зрения нашей пригодности к профессии космонавта?

О какой свободе можно будет в таком случае говорить?

Как видите, я не позволяю себе напрямик затронуть важнейшие темы ваших ученых споров.

Я осмелился только — притом не слишком всерьез — бросить взгляд со стороны, пусть даже с известным преувеличением, на этого самого человека XX века, которого вы собираетесь тщательно анализировать.

Не предвосхищая ваших выводов, выскажу только уверенность в том, что вы, во всяком случае, еще раз выразите свое доверие к нему, как поступали по отношению к своим современникам ваши предшественники с тех самых пор, как появились люди, считающие своим долгом сделать существование себе подобных немного менее мучительным, немного более достойным.

Быть может, слишком преуспев в своем труде, вы породили новые проблемы?

Ну что ж, если так — вы опять впряжетесь в работу, памятуя, что высшая доблесть не в том, чтобы преуспеть, а в том, чтобы снова и снова возобновлять попытки.

Шестьдесят четвертая статья[151] (перевод Е. Боевской)

Это статья Уголовного кодекса, рассматривающая случаи, когда ответственность преступника ограниченна или даже сводится к нулю.

Вот ее точный текст: «Преступление не имеет места в случае, если подсудимый действовал в состоянии невменяемости или под влиянием силы, которой он был не в состоянии воспротивиться».

Быть может, все это годилось во времена Наполеона (Уголовный кодекс датируется 1810 годом), но уж в наши дни…

В наши дни мы располагаем куда более обширными научными знаниями в области человеческой психологии. Наибольших успехов за последние сто лет медицина достигла именно в сфере психиатрии. Мы ушли далеко вперед от Шарко[152]. Подумать только, до него курс психиатрии вообще не читался! Были профессора неврологии, а психиатрия рассматривалась как фантазия, ненаучная дисциплина!

Широкая публика очень мало еще разбирается в таких вещах, но, как только это ее затрагивает, она сразу же начинает понимать: что-то тут не так. Едва разыгралась драма в Сеста[153], и наутро уже вся Франция почувствовала, что с правосудием у нее не все ладно.

Вернемся к этой самой 64-й статье:

Когда в суд приглашают психиатра, который обследовал обвиняемого, и задают ему вопрос о невменяемости, что он может ответить? Ни один психиатр в мире не в состоянии дать точный ответ, потому что не знает, в каком состоянии был человек в момент совершения действия. Возможно, он находился в состоянии временного помешательства, возможно, действовал хладнокровно.

Вдобавок, такой вопрос ставится, как правило, спустя год или два после того, как преступление совершилось.

Следовательно, вопрос этот по сути своей антинаучен.

Еще хуже обстоит дело с продолжением статьи:

Не растолкуете ли вы мне, что это за сила такая, которой невозможно воспротивиться?

Как поступают в этом случае психиатры? Им хорошо известно, что суду, для того чтобы признать наличие смягчающих обстоятельств, необходим психический изъян или нарушение. Раньше, к примеру, считалось, что эпилепсия — предпосылка к психическому расстройству. Теперь мы прекрасно знаем, что эпилептик может обладать как телесным, так и психическим здоровьем, а также, что, для того чтобы избегнуть ответственности, вовсе не обязательно обладать физическим изъяном!

Эта шестьдесят четвертая статья — коварная штука!

Сумасшедший, который год назад убил проститутку, был приговорен к семи годам тюрьмы.

Поразительней всего то, что председатель суда со всей откровенностью объявил: преступника придется отправить в тюрьму только за неимением более подходящего заведения.

Во Франции нет исправительных заведений, предназначенных для лиц с ограниченной ответственностью, которых все же нет необходимости держать под замком всю жизнь. В других странах имеется конкретный опыт, там существуют психиатрические лечебницы, в той или иной степени находящиеся под охраной полиции, но по сути являющиеся медицинскими учреждениями: такие заведения вполне себя оправдывают.