Вот, пожалуй, все, что я могу вам сказать. Мы пересекли великолепный край. По левую руку угадывались очертания Вьена, Кондриё, других городов. По правую — горы. И знаменитые виноградники.

Указатели скрыты листвой или вовсе отсутствуют. С тревогой читаем:

Но ни 63-го, ни 64-го километра мы так и не находим!

У Буль ни кровинки в лице:

— До моста Святого духа еще далеко?

Это самая «горячая» точка.

Проход судов возможен через одну-единственную арку. Вода устремляется туда, как в водослив. А в метрах ста от этой арки, ниже по течению, из-под воды торчат чуть заметные скалы.

Необходимо произвести следующий маневр: идти справа (рискуя быть отброшенными водоворотами на опору моста), затем как можно резче повернуть влево.

Скорость катера — десять километров в час. Скорость течения — двадцать пять. Мы затаили дыхание. Еще немного — и заденем опору. Под мостом темно. Слышу прерывающийся голос жены:

— Левее! Еще левее!

Я поворачиваю штурвал до отказа влево. Вот они, скалы, перед нами. Все ближе, ближе. Вода разбивается о них: буруны достигают одного метра в высоту.

— Лево руля!

Ну вот и все! Мы прошли почти впритык к ним. Это может показаться смешным, но, сознаюсь, на глазах у меня выступили слезы.

Авиньон… Мы стрелой проносимся мимо. Это последний опасный участок пути. Через час мы в Бокере, там принимаем решение идти каналом через Камарг[17]. Только входим в шлюз — скрежет. Полетел карданный вал двигателя.

Впоследствии я проехал по тем же местам на автомобиле, не спеша, всюду делая остановки.

Людскому потоку не видно конца. Приходится только удивляться, как это еще не снесли нашу палатку. Одна из мам заталкивает к нам внутрь троих своих малышей.

— Посмотрите, как там интересно…

А сколько мальчишек, девушек да и взрослых ныряют с моего катера, пробуют матрасы, пытаются поднять якорь! За всем надо приглядывать.

Тем не менее я охотно съездил бы снова туда на месяц! Ведь, кроме воскресений, есть еще и другие дни недели, в нашем распоряжении утренние часы, и сумерки, и целые ночи!

Катер остался стоять на якоре в пятидесяти метрах от пляжа. Мы с женой по-прежнему ночуем на борту, так что каждый вечер в одиннадцать часов нам приходится лезть в воду.

Буль вместе с собакой — в палатке. Ее утренний сон так крепок, что мы будим ее громогласными звуками трубы с борта катера.

Море бороздят рыбацкие лодки. Ждем завтрака. И вот уже Буль входит в воду, держа в руках поднос с жарким и кофе. Она погружается все глубже. В конце концов рука с подносом оказывается у нее над головой.

— Может, мне еще надеть белый передник и чепчик? — иронизирует Буль.

Месяц пролетел быстро, слишком быстро. Несколько раз на море штормило. Наше суденышко совершало невообразимые скачки, и нам казалось, что оно дрейфует на якоре, унося нас в открытое море.

Тогда мы лезли в воду. Матрасы расстилали прямо на песке.

Нередко мы просыпались со вздутой щекой или заплывшим глазом. Комары! Но в конце концов мы привыкли к ним или, может быть, они привыкли к нам.

Как только двигатель починили, мы гордо поплыли вдоль берега по атласной глади моря, и я, перечитывая судовые бумаги, обнаружил, что имею право в случае надобности выдать свидетельство о рождении.

Но в тот день так никто и не родился, а вечером мы уже входили в залив То, по которому должны были выйти к каналу.

Если у вас есть желание не разумом, а чувством постичь душу канала, его жизнь и смысл существования, вам нужно пройти по Южному каналу.

От Безье он взбирается вверх, проходит вблизи Каркасона, достигает Кастельнодари.

Мы в горах. Каменной тумбой отмечен водораздел. Все, что попадает на левый склон, устремляется к океану. Дожди, приходящиеся на правый, пополняют Средиземное море.

До этой отметки мы поднимались по шлюзам. От нее нам предстоит спуск.

В Безье их девять-десять шлюзов, которые буквально налезают один на другой, так что между ними совсем не остается свободного пространства; это не простая лестница, а приставная. Если взглянуть на гору снизу, она кажется почти отвесной. Но вот по ней взбирается одно судно. За ним еще. И еще.

Чуть позже, когда, казалось бы, их разделяет друг от друга меньше метра, разница в их уровнях составляет десять метров.

Воздух пропитан солнцем. Ряды кипарисов придают еще большую неподвижность окружающему пейзажу. И на всех судах бочки, одни только бочки, наполненные тяжелым вином.

А вот суда, идущие вниз по течению, — те, что возвращаются из Бордо, — почти все будут загружены углем.

Но для дружеского обмена в шлюзах это не помеха: за ведро угля дают цыпленка, утку или голубя.

На Севере все делается скрытно. Жизнь там суровая. Сказывается конкуренция. К тому же зерно, например, требует иного обращения. Нужно раздвинуть нити мешковины, вставить в отверстие железную трубку. Мешок наклоняют, и из него струйкой сыплется зерно. Когда его таким образом высыпалось достаточное количество, нити стягивают шилом. Пломба на мешке остается нетронутой.

На Юге бочку, чтобы из нее просочилось вино, поднимают на палубу и бьют по ней кулаком.

Баржа скользит меж платанов, растущих по обоим берегам и дающих самую что ни на есть светлую тень. Обедать в полдень располагаются часто прямо на берегу рядом с лошадьми, на шею которых привязывают торбы с овсом. Поодаль устраиваются другие странники — цыгане; их босоногие ребятишки околачиваются возле судов, высматривая, что бы такое стянуть.

Между теми и другими — речными бродягами и бродягами с большой дороги — нет ничего общего.

Действительно, в наши дни почти все речные бродяги — это собственники. За свою баржу, если она из железа и оснащена двигателем, они заплатили триста тысяч франков, которые ссудил им банк.

Если у них есть дети и, как следствие этого, им не нужно тратиться на матросов, они вернут себе эти деньги за десять лет, иногда раньше.

Как все мелкие собственники, они питают страсть к украшательству. А также к названиям типа «Вилла “Моя мечта”».

На воде название «Моя не хуже!» встречается так же часто, как и между Бекон-ле-Брюйером и Ри-Оранжи.

Эти баржи вы узнаете сразу: почти всегда стекла кают на них цветные. Внутри — внушительная медная люстра с массой розеток и хрустальных подвесок.

Башмаки оставляют на палубе. Бочка с водой красится в белый цвет, с синими или красными кругами.

В воскресное утро речник, совсем как мелкий рантье в Жуэнвиле, поливающий свой сад, бродит по судну, вооружившись толстыми кистями: где-то освежит краску, здесь добавит полоску, там — стилизованный цветок, нарисует побольше завитушек на руле.

На борту одна-две собаки, куры, кролики, ручные голуби. Иногда в ящике выращивают петрушку, кервель, лук-шалот.

Это напоминает мне один шлюз на самом старом канале Франции — Южном. Некоторые деревянные ворота там заменены. Другие до того обветшали, что прямо на них растут цветы.

Так вот я вижу, как один речник останавливается со своим судном перед шлюзом, спускает сходни, высаживает на берег жену и троих детей, передает им какой-то кожаный предмет и клетку с канарейкой и, оставшись один, проводит судно через шлюз. Я расспрашиваю его.

— Эти ворота не продержатся и года! Рано или поздно, но авария будет. Лучше, чтобы ни моей семьи, ни моих денег в тот момент на борту не было.

Смотритель шлюза пожимает плечами, но в спор не вступает. Он с покорным видом вертит рукоятку затвора.