Если теплоход не опоздает, она проводит меня до порта. А если задержится, я приглашу ее на ужин. Я ничем не рисковал: выиграю или проиграю, не важно, все равно хорошо проведу время. Пари я успешно проиграл. Как раз пришла Нинина сменщица, и, так и не разгадав мою хитрость, Нина пошла со мной ужинать.

Мы сели в углу гостиничного ресторана, где сегодня утром я пил чай. Нина достала из холодильника заиндевевшую бутылку водки. Вместо закуски я разложил на столе свое угощение, купленное у старухи-кореянки. Как мне объяснили, в ресторане нет меню – все безропотно едят то, что приготовит повар, а он, как всегда, пьянствует в одиночку у себя на кухне. Я все же поинтересовался, что он может приготовить. Из кухни эхом отозвался сиплый голос:

– Пельмени.

Любимое блюдо сибиряков, похожее на вареные китайские гёдза.

На Сахалине со мной не происходило ничего хорошего. На таможне все мои деньги пересчитали, чемодан с нижним бельем переворошили, отвели в какой-то кабинет, где заставили ждать полчаса, а потом настойчиво расспрашивали о цели приезда. Я подумал, что мне намекают на взятку, и попытался сунуть двадцатидолларовую бумажку, но это, похоже, только оскорбило гордую сотрудницу таможни.

Говорят, когда Чехов жил на Сахалине, острове ссыльных, у него тоже постоянно выпытывали, зачем он сюда приехал. Врач тюремной больницы, у которого остановился Чехов, рассказал ему одну легенду.

Когда русские пришли на Сахалин и стали истреблять гиляков, гиляцкий шаман проклял остров, чтобы от него никогда никому не было прока.

Наверное, неизлечимые тоска и скука – непременные спутники жизни на проклятом острове. Но что в этом хорошего: методично наводить тоску на всякого путешественника, проходящего через таможню, и его же использовать как лекарство от скуки? Мне хотелось высказать все, что я думаю, но я удержался даже от вздоха.

Я поделился своими мыслями с Ниной.

– Неужели? – Она не восприняла их всерьез, подняла рюмку с холодной водкой, вязкой, как глицерин, и произнесла тост: – Давайте выпьем за то, чтобы от вашего путешествия был прок.

Следуя обычаям проклятого острова, она осушила рюмку до дна, щеки ее тотчас раскраснелись; казалось, ее смутило, что я это заметил. Я счистил сметану с пельменей, полил их соевым соусом, выпил водку и закусил.

– Ты не будешь спрашивать меня, зачем я еду на Итуруп?

– А вы хотите, чтобы я спросила?

– Нет, дело не в этом. Просто все спрашивают, а ты – нет.

Уже стемнело, но Нина щурилась, будто от яркого света. Ее взгляд и румянец на щеках выдавали ее смущение, и тем не менее она откликалась на каждое мое слово. Ее молодость бросалась в глаза. Казалось, она нарочно привлекала к себе внимание, как будто говорила: «Посмотрите на меня. Это я, Нина, сижу здесь». Похоже, интуитивно она догадывалась о мотивах моего поведения.

– Японцы обычно поливают пельмени соевым соусом. А русские всюду кладут сметану. Вы не боитесь ехать на Итуруп?

– Боюсь. Но я должен там кое-что разузнать. В этом моя миссия.

– Что разузнать?

– Что за люди живут на острове, смогли бы там жить японцы. Я должен проверить это и сообщить.

Нина загадочно улыбнулась одними губами – кажется, она не очень-то мне доверяла. Ее кожа, словно луковица, с которой сняли шелуху, светилась в лучах люминесцентных ламп.

– Кому сообщить?

– Политикам, любимой женщине, с которой расстался.

– Вы на самом деле хотите поселиться на Итурупе?

– Каждый свободен выбирать, где ему жить. Было бы обидно не воспользоваться этой свободой. К тому же, когда живешь в Токио, забываешь об уважении к людям и к природе. Чтобы восстановить в себе это чувство, нужно отправиться туда, где природа сурова, а люди незнакомы. Тем более в Японии я – человек конченый.

– Что вы имеете в виду?

– Меня преследуют, хотя со стороны это незаметно. Есть люди, которые хотят стереть меня в порошок и я вынужден спасаться бегством. Поэтому я, как японский подержанный автомобиль, решил начать вторую жизнь на Итурупе.

– Вы совершили какой-то ужасный поступок?

– Я полюбил.

– Почему же из-за любви вы оказались в изгнании?

– Потому что я полюбил ту, любить которую не дозволено. Я стал помехой с тех пор, как она остановила свой выбор не на певце, а на принце. Оставаясь в Японии, я мешал ей. Я никак не мог отказаться от нее. Чем больше я хотел к ней приблизиться, тем дальше меня прогоняли. Мы родились и выросли в одном городе, но сейчас она недостижима для меня. И я не могу этого принять. Незаметно Япония стала для меня самой далекой страной.

– Как все запутано. Что должно произойти, чтобы вы вернулись в Японию?

– Наверное, я смогу вернуться, если принцесса приедет за мной. Пока я не откажусь от мыслей о ней, моему возвращению не обрадуются. А значит, у меня остается единственный выход: достичь чего-то в своей второй жизни и вернуться, получив прощение. Например, внести вклад в развитие дружбы между Японией и Россией. Разумеется, если благодаря этому с меня будет снята вина за запретную любовь. Мои друзья тоже не бездействуют – они трудятся не покладая рук, чтобы восстановить мою репутацию. Но все наши планы будут лишены смысла, если я не проживу на Итурупе хотя бы год. Так что моя первоочередная задача – закрепиться на острове. Если на Итурупе будет жить хотя бы один японец, это станет демонстративным политическим актом: «Вот она, наша исконная территория». Таков мой план. Я не исполняю ничей приказ, просто один мой приятель детства, ставший политиком, подкинул мне эту расплывчатую идею. «Хуже от этого не будет, – пообещал он. – Хотя ты и не вратарь, но тебя или как героя будут носить на руках, или ты проскучаешь у ворот, так ни на что и не сгодившись. Впрочем, разница невелика». Мне очень хотелось поделиться с кем-нибудь из жителей портового, города, оказавшегося на моем пути, своей тайной, рассказать, зачем на самом деле я еду на Итуруп. Я вынужден покинуть Японию и отправляюсь на остров, так и не сумев отказаться от любви к одной женщине… Если об этом хоть кто-то узнает, Итуруп и Сахалин свяжет тонкая ниточка. Она протянется от порта Корсаков через пролив Лаперуза, на противоположный берег. Там, в Вакканае, хозяйка закусочной «Дрейфующая льдина» предупреждала: «Только не останавливайся в гостинице с привидениями!» Слушая мою историю, она смеялась: «А ты забавный». Она проводила меня, не задавая лишних вопросов. Так умело вела себя с клиентом, будто и раньше ей встречались чудаки, добровольно отправлявшиеся в ссылку на остров, где свирепствуют холодные ветры.

– Я не понимаю вас. Зачем вы хотите попасть на Итуруп? Там холоднее, чем в любой части Японии, и ветер сильный. – Почему-то Нина сочувствовала мне. Может, потому, что на моей спине написано что-то вроде «Одинокий мужик» или «Пожалейте меня!».

– Ты никого не знаешь на острове? – Я воспользовался ее сочувствием и решил хоть немного облегчить себе жизнь.

– Есть одна женщина. Ее зовут Мария.

– Что за Мария? – спросил я. Седая Мария со вставной челюстью, шлюха Мария – дает всякому, Мария в памперсе – тянет в рот что ни попадя, Дева Мария, ведьма Мария… Где только не встретишь этих марий! И в церкви, и в порту, и на Итурупе. Весь мир – сплошные марии.

– Моя мать.

– Вот как? Так, значит, ты родом с Итурупа?

Нина кивнула, прикусив губу, буркнула что-то себе под нос по-русски и сказала, видимо стараясь перевести свои слова на японский:

– Итуруп проколот.

Проклят?! Та же история, что рассказал Чехову врач тюремной больницы? Я спросил ее, почему она так считает, и Нина ответила:

– Я знаю, потому что сама родилась на Итурупе. Я прожила там восемнадцать лет.

– Больше на остров не вернешься?

– Мне надо вернуться. Некому присматривать за больной матерью. У меня есть младший брат, но придет время, и он уедет с острова поступать в университет. Честно говоря, я не хочу туда возвращаться. Я мечтала жить в Саппоро. Там тепло.

Значит, Саппоро по сравнению с Итурупом – курорт? Лучше уж тогда на Окинаву поехать.