— Почему тебя это беспокоит? — спросила я. — Учительница среднего возраста с десятилетним ребенком после всех лет чувственной неумеренности цветущей и изобретательной миссис Пэт Дэбни. Что в этом плохого? Мы для них так скучны, что они падают в обморок.

— Это меня и беспокоит. Я подумал, что ты можешь волноваться. Мне не хотелось бы, чтобы Хилари пришлось выслушивать гадости из-за меня. Дети могут быть злобными и испорченными — тебе и ей это хорошо известно. И некоторые взрослые тоже. Мисс Дебора не будет молча терпеть такое положение вещей, особенно если это положение счастливое.

Я потянулась так сильно, что мои коленные и плечевые суставы захрустели, как смятая фольга. Пух так легко плавал по моему нагому телу, что мне хотелось громко смеяться от удовольствия. Но, однако, в одну из ночей на той же неделе мне приснилось, что это был дикий, тайный вес меха, давивший мне на живот и грудь.

— Не могу представить себе, что хоть один человек может чувствовать что-либо иное, кроме радости, от того, что рядом с Хил есть мужчина, который любит ее и нежно заботится, — заметила я. — А что касается детей в ее школе, то у половины из них есть „дяди", которые остаются на ночь с мамашей. Ну а если говорить о мисс Деборе, то, Картер, будь серьезней. Что она может мне сделать? Если она попытается уволить меня за то, что я живу с тобой, то колледжу придется уволить половину факультета.

— Не недооценивай ее, — предупредил Картер. — В свое время она потопила много невинных душ.

— Ходят ли разговоры обо мне и Картере? — через неделю спросила я у Тиш по дороге домой с собрания клуба пэмбертонских дам.

— Весьма незначительные. Ты и Картер тихие. Пэт Дэбни в ее самый ленивый день — лучший предмет для пересудов, чем вы. Но, между прочим, я слышала пару намеков о тебе и Томе.

Я уставилась на подругу. Она не повернула головы, чтобы посмотреть на меня, но широко улыбнулась, веснушки на ее лице слились вместе, как патока.

— Я была у него только один раз, — заявила я с негодованием. — Один раз, и это было две недели тому назад. Хилари была на ручье пару раз, Том забрал ее после школы и привез к обеду, он даже не входил в наш дом, просто высаживал ее, сигналил и ехал дальше. Он подарил Хил маленькую козочку, которую держит там, у себя… Слушай, Тиш, ты это выдумала сама!

— Нет. Все слышала своими ушами. Может быть, и был всего один раз, но ты вернулась после полуночи, и мне известно из надежных источников, что на заднице твоих брюк была грязь от земли и травяные пятна. Это послужило предметом разговора в химчистке.

— Тиш… — Я не отрываясь смотрела на подругу. Жгучая ярость кипела в груди. — Мы ходили в лес смотреть оленей. Господи, Хилари была с нами все время!

— Успокойся. — Тиш улыбнулась. — Однажды я села на красное вино, которое Чарли разлил во время званого обеда, и на следующий день весь город говорил, что у меня был выкидыш. Ведь наш город очень маленький. И, в сущности, никому ни до чего нет дела. Просто всем доставляет удовольствие посплетничать по поводу того, кто с кем встречается.

— Я не встречаюсь с Томом Дэбни.

— Я знаю. Дело в том, что он, ну как будто любимый сын Пэмбертона. Все хотят видеть его вновь с хорошей женщиной, особенно после мрачной дамы-юриста из Таллахасси. Вернемся к твоему первому вопросу. Между вами с Картером есть что-нибудь, о чем стоит говорить? Кроме того, что он, очевидно, переселился к тебе в коттедж. Мы все предполагали, что он сделает это рано или поздно. Мне бы хотелось знать первой.

— Ты узнаешь первой, если будут какие-нибудь новости, — заверила я подругу. — Сейчас я просто счастлива тем, что есть.

— Не становись слишком счастливой, — предупредила Тиш. — Природа не терпит пустоты.

За неделю до Рождества мой колледж и школа Хилари закрылись на продолжительные праздники, и сезон в Пэмбертоне переключился на самую высокую скорость. Я ходила на кофе, бранчи,[68] чаи, приемы, обеды и балы. Я вынула из целлофановых пакетов вечерние платья, бывшие моей зимней униформой для приемов в дни Криса и Бакхеда, и надевала их, чувствуя себя элегантной, наконец-то равной со всеми окружающими меня людьми и в то же время предательницей, будто облачившись во все это богатство, я изменила хрупкому началу чего-то нового и драгоценного. Шелка, атлас и бархат, касающиеся моих ног, вызывали одновременно ощущение и чего-то знакомого, и чужого. Я не знала, сама ли я кивала и улыбалась, принимая комплименты Пэмбертона.

Рядом со мной гордо улыбался Картер в великолепном консервативном вечернем костюме. Люди прищелкивали языками и суетились вокруг нас, словно каждая вечеринка устраивалась в нашу честь.

Однажды вечером, когда мы оставляли Хилари в сверкающем, переполненном детьми доме Марджори, девочка сказала:

— Я помню тебя, когда ты ходила в гости и выглядела так же, как сейчас. Это было дома. И пахло от тебя так же. Ты теперь приходишь домой смеясь. А раньше ты плакала, возвращаясь из гостей. И я тоже плакала, после того как ты целовала меня на ночь и гасила свет. Мне было страшно, когда ты выходила. Мое сердце сжалось.

— Но теперь никаких слез, крошка, — обещала я, — только улыбки. И так будет всегда. Ведь ты не боишься теперь, когда я ухожу?

— Нет, — ответил мой выздоравливающий ребенок. — Так было, когда я была маленькой.

21 декабря Пэт Дэбни устраивала ежегодный вечер с эгногом[69] в своем миниатюрном кирпичном Малмезоне,[70] выстроенном стариком Бельведером для дочери и Тома Дэбни.

Я пошла на вечер с Картером, надев короткое вечернее платье из белого шелкового джерси, которое всегда было моим любимым нарядом для Рождества. На нем спереди и сзади были глубокие вырезы в форме буквы V, под бюстом материя была схвачена брошью из слоновой кости и золота в греческом стиле и дальше свободно спадала к зубчатой кайме на подоле. Платье вышло из моды уже несколько лет назад, но оно мне шло. Когда я покупала его, мне пришла на ум мысль, что я выгляжу в нем настоящей древней гречанкой с волевым лицом и густыми, непокорными темными локонами. По внезапному порыву я купила ободок для волос из искусственных белых и золотых листьев, похожий на лавровый венок, и надела все это на вечер в сочельник, который давала моя свекровь. Я увидела эффект, который произвела, на лицах миссис Колхаун и ее подруг — худых блондинок, когда вошла в дом на Хабершем-роуд. Все они широко заулыбались и отпрянули от меня незаметно, но так решительно, как девственницы от вампира. „Язычница!" — звенело в воздухе вокруг меня.

— Великолепное платье, — сказал мне Крис, лениво усмехаясь. После этого он настаивал, чтобы я надевала его каждый сочельник, который мы проводили у его матери. Не знаю, что заставило меня вынуть этот наряд для вечера у Пэт Дэбни, но я чувствовала, что выбор сделан правильно. У меня было ощущение, что я в доспехах выхожу на арену против львов. Или львиц.

Все, с кем я была знакома в Пэмбертоне, и многие, кого я не знала, присутствовали в тот вечер в изящных гостиных и столовых комнатах Пэт. Они пили эгног, черпая его из самой большой серебряной шеффилдской чаши для пунша, какую я когда-либо видела, брали ветчину и пышные бисквиты, ломтики таящей во рту вырезки, уложенные между маленькими булочками, с подносов, подаваемых чернокожими мужчинами в белых куртках. Через вращающуюся дверь кухни я мельком увидела чернокожих женщин в белых фартуках и вновь вспомнила о моем „выступлении" на вечере у Каррингтонов и о том, что я сказала матери и сестре Тома Дэбни по поводу их горничных. „Много мне было от этого пользы! — подумала я. — Дина все еще там, в кухне".

У одной из женщин было узкое лицо цвета жженого сахара, очень характерное и такое знакомое, что я стала пристально рассматривать ее, пока не вспомнила, что Том говорил мне о дочери Скретча Первиса, иногда работающей у Пэт. Не было сомнения, что эта женщина и была дочерью старика. Это вызвало у меня некоторое неприятное чувство — видеть ее работающей в кухне белого человека, в то время как ее отец постоянно присутствует как гость в доме другого белого.