Имена, какие-то намеки на события из собственной и чужой жизни, морализующие размышления, откровенная брань, циничные разоблачения — все эти отголоски разнообразной и разноголосой жизни, которая оставила здесь свой полуистершийся и не всегда понятный для нас отпечаток, свидетельствуют о том, что басилика была местом, которое посещали самые разнообразные слои: от образованных людей, легко справляющихся с античным стихосложением, до рабов, которые трудились над своими надписями с полным неведением орфографии и далеко не всегда умели справиться с выражением своих мыслей и чувств.
Басилика в Помпеях относится к числу древнейших построек этого типа — к концу II в. до н. э. По форме это продолговатый прямоугольник, обращенный узкой стороной к форуму (,рис. 7 Б). Здесь находился и вход: пять решетчатых дверей, разделенных прямоугольными пилястрами из туфа, вели в портик, служивший для басилики как бы прихожей. Отсюда посетитель входил уже в самое здание ее; пять внутренних входов соответствовали пяти наружным. Внутренность здания разделена была двумя рядами высоких ионических колонн (10 м высоты каждая) на три пролета, или нефа; из боковых стен выступали коринфские полуколонны, высота которых, однако, была почти вдвое меньше высоты серединных колонн (5,9 м). Обломки, валявшиеся здесь, дали возможность реконструировать здание: над нижней стеной с ее полуколоннами стояли цельные колонны, перемежавшиеся для прочности со сплошной стеной, где были прорезаны только оконные отверстия.
У задней стены, прямо против входа, находилось возвышение (около 2 м), украшенное колоннами. Здесь заседали судьи, тяжущиеся стороны стояли внизу. Пустое пространство внутри этого возвышения использовано было, вероятно, частью для персонала, обслуживающего суд, частью для хранения разных хозяйственных принадлежностей, вроде тряпок, щеток, ведер — всего, что было необходимо для поддержания чистоты в помещении.
Раскопки последнего времени установили два периода в истории басилики. Первоначально это был «форум в миниатюре»: большой прямоугольник, обведенный двухэтажными портиками, между которыми лежало открытое пространство. Затем, когда поставили мощные кирпичные колонны, равные по высоте портикам, средний неф был закрыт крышей.
Интересно, как сделаны эти колонны (ил. 16). Они сложены из плоских пятиугольных, напоминающих по виду погоны, кирпичиков, которые укладывались рядами (по десять штук в ряд) так, чтобы острым углом они приходились наружу; при такой кладке на колонне получался ряд каннелюр. Колонны затем покрывались стукком, создающим полное впечатление мрамора.
Помпеи могли гордиться своей басиликой: изящные, легкие, несмотря на свою высоту, колонны; стены, со вкусом отделанные под пестрый мрамор; потоки света, лившиеся сверху сквозь окна и в свободные проемы между верхними колоннами, — это здание оказало бы честь и не такому маленькому городку.
Было бы очень ошибочно думать, что торговля в Помпеях происходила только на форуме и в больших, специально для разных видов торговли устроенных рынках. Лавки, похожие на наши ларьки, с широко открытым фасадом, были на всех главных улицах, а улица Изобилия (особенно в своей восточной части, на «Новых раскопках») имела вид настоящего базара: лавки и мастерские, где не только изготовляли определенный товар, но и торговали им, следуют одна за другой непрерывным рядом; некоторых из торговцев и хозяев мастерских мы знаем даже по имени. За мастерской знакомого уже нам Верекунда и за красильней помещался торговец железным товаром Юниан. В его лавке нашли много сельскохозяйственных орудий: серпов, кос, ножей, которыми пользовались виноградари, много бронзовых украшений для наборной сбруи, удил и т. д. Неподалеку — лавочка с задней комнаткой и мансардой; здесь жил землемер, занимавшийся в то же время изготовлением разных технических приборов. За пекарней некоего Бетития Плакида — лавка старьевщика Тигилла, а дальше мастерская, где нашли вязанки растения, из которого и поныне в Италии плетут маты. Между мастерскими — множество всяких лавок и харчевен.
Торговый и деловой люд в Помпеях располагался по довольно широкой шкале. На самой нижней ступеньке стояли мелкие торговцы, которые продавали свой незатейливый товар, раскладывая его прямо на тротуаре. Свое место они обозначали надписями; на «Новых раскопках» между двумя домами нашли надписи: «место Сатурнина», «место Гафира». За ними шли люди, снимавшие лавку, а в лучшем случае имевшие и собственное помещение и совершавшие более или менее крупные торговые обороты. К таким относился горшечник Зосим, в лавке которого на стене имелся список базарных дней в Помпеях, Нуцерии, Ателле, Ноле, Кумах, Путеолах, Капуе и даже в Риме. Предприимчивый грек, по-видимому, не довольствовался торговлей на месте, а разъезжал со своим товаром, забираясь иногда довольно далеко.
Самыми видными людьми в этом мире были, конечно, крупные купцы, занимавшиеся преимущественно заморской торговлей. В Помпеях эта торговля имела давние традиции. Италийские купцы на Востоке во время расцвета Делоса[57] были преимущественно кампанцами; в морской торговле с Западом и Востоком при империи они продолжают принимать участие. В Помпеях ряд аристократических семей торговал с заморскими странами. Черепица с кирпичного завода Епидия и его вольноотпущенника Феодора широко была распространена по побережью Адриатического моря — от Истрии[58] до Аквилеи.[59] Лоллиев мы встречаем на Делосе в III в. до н. э. и в Сицилии в I в. до н. э. Их помпейский дом полон воспоминаний о морских путешествиях, которые, как это обычно для античного времени, переплетались с мифологическими образами: бронзовый руль и тут же изображение Нептуна; выложенные мозаикой фигурки дельфинов, корабельных носов и рядом сказочные морские чудовища. В доме упоминавшегося уже Марка Лукреция нашли символическое изображение Александрии:[60] женщина, украшенная слоновыми клыками, наступила ногой на голову слона; по левую руку от нее сидит лев. Вместе с египетскими товарами в Помпеи проник и культ египетской Исиды, насчитывавшей в городе многочисленных поклонников, имевших свой храм и выступавших на городских выборах как особая самостоятельная корпорация.
В торговых и промышленных кругах Помпей особенно привлекают к себе внимание люди, вышедшие из низов, сумевшие собственной энергией и умением добиться независимого и обеспеченного существования. Это были частью свободные, проложившие себе дорогу собственной работой, частью бывшие рабы, отпущенные на волю. К первым принадлежал уже известный нам Умбриций Скавр, успешно торговавший гарумом. Мы не знаем его общественного положения, но то, что он стремился попасть в ряды городской знати или, по крайней мере, провести туда сына, это для нас несомненно. Его аристократическая фамилия «Скавр» подсказана была ему, вероятно, той рыбой, с которой ему приходилось иметь дело и которая по-гречески называлась «scombros». Сыну своему он доставил широкие возможности блеснуть щедростью и любовью к родному городу: молодой Скавр дал роскошные гладиаторские игры, оказал еще какие-то услуги городу, был выбран в дуумвиры и скончался еще молодым, удостоившись от городского совета погребения на общественный счет и конной статуи на форуме. К этому же классу людей относился и Секст Аттий Амп, которому на Стабиевой улице принадлежала лавка, где были найдены плитки красок с его клеймом. Дело пигментария, т. е. мастера, изготовляющего краски и торгующего ими, было, видимо, наследственным в его семье; по крайней мере, Цицерон в одном из своих писем от 46 г. до н. э. упоминает «красочника Аттия».
В доме Терентия Неона, выступившего на выборах незадолго до гибели города, сохранился портрет, вероятно, его родителей (ил. 19). Вглядимся в него — он интересен тем, что передает не только наружный, но до некоторой степени и внутренний облик человека, выбившегося из низов: перед нами простое грубоватое лицо; такие лица, вероятно, часто встречались в деревнях. Этому человеку пришлось многое передумать — недаром же лоб его прорезала такая глубокая морщина. Можно с уверенностью сказать, что он не ломал себе голову над философскими системами и отвлеченными вопросами, но нелегко, видно, давалось учение и несладко складывалась его жизнь. Едва уловимый отпечаток грусти оставило прошлое на этом спокойном здоровом лице с твердым и несколько недоверчивым взглядом человека, которого жизнь научила не открывать широко ни своего сердца, ни своего кошелька. Он держит свиток с красивым красным ярлычком (эти ярлычки служили для того, чтобы писать на них заглавие произведения написанного в свитке) — любому ученому не зазорно взять такую книгу — и сильной, грубой рукой деревенского парня зажимает его, как победное знамя, которое наконец добыто и отныне будет осенять его жизнь. И жену выбрал он под стать этой новой жизни: скромно и гладко причесанная, по манере августовского времени, женщина эта, с живыми и умными глазами, отнюдь не деревенская простушка, знающая только веретено да иглу; в руках у нее дощечки и грифель для писания; она, как и муж ее, причастна отныне к городскому образованному кругу.