— Мое рассуждение насчет «Стерегущего» такое: в остатную минуту, если она придет, откроем в машинном кингстоны. Слово мое свято.
— Это уж, конечно, — согласился Бабкин, крепче сжимая винтовку, на которую опирался, и посмотрел на Бухарева внимательно, приязненно и даже весело, всем сердцем ощущая, что нашел в нем единомышленника, одинаково с ним понимающего необходимость предстоящего шага.
Батманов, только что возвратившийся в машинное отделение с верхней палубы, возился у плохо захлопнутой двери, поминутно хватаясь за раненую ногу. Звеня железом, он громоздил друг на друга бесформенные обломки металла, складывая из них баррикаду. Кочегары Осинин и Кузьма Игнатов, которого в отличие от другого Игнатова команда звала не по фамилии, а просто Кузьмой, безразлично присматривались к его работе и, осторожно придерживая заряженные винтовки, отрывисто разговаривали между собой. От холодного металла руки Батманова застывали, пальцы сводило судорогой. Он с самого утра работал с металлом: давеча заделывал пробоину, сейчас закладывал дверь. Работа у него не спорилась. Иззябшее, израненное тело настоятельно требовало покоя. Кузьма, приглядевшись к морщившемуся от боли Батманову, вдруг крикнул, вытаскивая из кармана смятое и мокрое полотенце:
— Эй ты, башкир уфимский, на, завяжись! У тебя кровь из ноги хлещет!
Батманов недоуменно посмотрел на него, провел рукой по своему мокрому насквозь бушлату, потрогал набрякшую кровью штанину.
— Верно, — удивился он. — Где это меня наградили? Должно, у вельбота, когда со старшим офицером стоял. То-то я смотрю, мне вдруг на японцев наступать несподручно сделалось, сюда стрелять потянуло.
В его голосе слышалась явная досада. Он отодвинулся в сторону от неоконченной баррикады и ловко поймал брошенное ему Кузьмой полотенце.
— Утиральник? — удивился он, рассматривая полотенце, вышитое узорами из петухов, клюющих зерна, инициалами «И. К.» и украшенное кружевом. — Откеда взял такое?
— В Уфе мне зазнобушка одна вышивала, когда на службу шел. Наказывала: «Вытирайте свое светлое личико, Кузьма Захарыч, если заплачете когда, меня вспоминаючи. А вернетесь, над иконой венчальной повесим. Буквы на нем наши одинаковые…» Ирина Коновалова ее зовут, а меня Кузьма Игнатов. Значит, что вышитое «К. И.» одинаково нам с нею приходится.
— Ну, спасибо, земляк, — дрогнувшим голосом сказал Батманов, перетягивая на ноге полотенце мертвым матросским узлом. — Видать, крепко я ранен, силенок у меня что-то не стало. — И Батманов улыбнулся Кузьме слабой, извиняющейся улыбкой, словно ему было стыдно, что он растерял свои силы.
— Ничего, ничего, — ободряюще сказал Кузьма. — Ты покрепче перетяни ногу-то утиральником, тогда обойдется. Кость в тебе, видать, цела.
Осинин строго и осуждающе поглядел на них: «Нашли время лясы точить, словно в лазарете сидят! Какие тут разговоры, если „Стерегущему“ конец приходит!»
Всего несколько минут назад пронзила его горячая пуля в ногу и от взрыва шимозы лопнула барабанная перепонка уха. От сверлящей боли в голове, от недоуменного ожидания, что будет дальше, хотелось кричать о помощи, бежать к Алексееву, у которого были йод и бинты, вообще делать, что делают люди, попавшие в бедственное состояние, а вот он молчит и, стиснув зубы, сидит с винтовкой в руках.
И, гордый своим терпением, выносливостью, он выжидающе оглянулся на возвратившихся из обхода Бабкина и Бухарева.
— Эка чего нагородил! — усмехнулся Бухарев, увидев баррикаду Батманова. — Помрешь тут, так и душе вылететь некуда.
— Через котлы душа ваша в рай попадет, — буркнул Хасанов.
— А твоя через что?
— Мне рай без надобности, грехов много — не пускают.
— Ну, братцы-кочегарцы, что делать будем? — спросил Бабкин.
— Кто его знает, — ответил один только Кузьма, недоуменно пожав плечом.
Разговор не клеился. Его вели просто так, для видимости. Произносимое слово никак не вязалось с тем, что прочно уже засело у всех в мыслях: умереть вместе со «Стерегущим».
Глава 16
БЕЗ ОФИЦЕРОВ
Приняв участие в тушении пожара, трюмный машинист Новиков поднялся на верхнюю палубу, чтобы доложить о положении в машинном отделении Анастасову, но инженер-механика в живых уже не было. На палубе в это время шел бой с японцами, сумевшими в разных местах взобраться с помощью абордажных крючьев и багров на корабль. Заметив, как поредели ряды защитников «Стерегущего», Новиков вспомнил, что в машинном отделении есть еще люди, и, свалив ударами приклада двух преградивших ему дорогу морских пехотинцев, заторопился назад.
— Открыть дверь! — гаркнул он, как только очутился у машинного отделения.
Повелительный возглас был так решителен, что Кузьма Игнатов поспешил выполнить приказание.
— Гузки себе у котлов греете? Думаете, офицеров поубивало, и начальства на вас нет? — разъяренно выкрикнул Новиков, останавливаясь у входа. — Живо на палубу!
— Ты что… сказился? Небось думаешь, струсили, спрятались? — спокойно спросил Батманов.
— А то нет? — запальчиво возразил Новиков. — Вон сколько железа вокруг себя наворотили, — откинул он сапогом в сторону какие-то обломки.
— Ты, дядя, насчет трусов полегче, а то и по маковке заработать можно, — сердито шагнул к нему Бухарев.
— Не меня бей, японца бей! — зло закричал Новиков. — Чего тут разговаривать! Марш на палубу!
Сквозившая в нем решительность подействовала на всех. Каждый из находившихся здесь не уклонялся от боя, нужно было только позвать их, а Василия Новикова нельзя было не слушать, сам его вид звал вперед. Его фуражка была разодрана пулей, по правой щеке бежала струйка крови, руки, державшие за дуло винтовку, прикладом которой он только что сбил двух врагов, дрожали от возбуждения. Этот человек знал цену жизни!
Бабкин наскоро рассказал, почему они с Бухаревым задержались здесь. Батманов заявил, что отсюда ему сподручнее бить японцев, но если это надо делать на палубе, пусть на палубе, ему все равно. Осинин, Хасанов и Кузьма, ни слова не говоря, взялись за винтовки.
Новиков понял, что все подозрения были напрасны. Его окружали люди, не прятавшиеся от опасности, но отыскивавшие выход, как бы лучше справиться с нею. Вместе с тем он видел, что они верят ему и готовы подражать его поведению и примеру. Он торопливо соображал, не нужно ли крикнуть им «вперед», «за мною» или что-нибудь подобное, но их полная готовность и решимость идти в бой остановила его от этого. Он просто выскочил из машинного отделения, даже не повернувшись посмотреть, идут они за ним или нет. Но он слышал за собой их напряженное дыхание и лязг железа разбрасываемой ими баррикады.
Первым за Новиковым двинулся Бухарев. Отставив к стенке винтовку и привычным движением послав вперед голову и ноги, он протолкнул себя в узенькую дверь и быстро выскользнул на палубу.
Навстречу выскакивавшим из машинного отделения со стороны кормы по железу зашаркали пули. Квартирмейстер понял, что стреляют в него. Стало не по себе. Не то от возбуждения, не то от холода застучали зубы. Он на мгновение приостановился, ожидая следующих выстрелов, но они переместились куда-то в сторону. Потом как-то вскользь, необычайно быстро, Бухарев увидел, как в него целится морской пехотинец, чуть-чуть передвигая мушку карабина, и как проворно нагнулся, словно споткнулся Новиков, чтобы поднять с палубы винтовку. К этим стремительным, едва уловимым, обгонявшим бег времени впечатлениям у Бухарева еще добавилось удивление перед Новиковым. Движения трюмного машиниста были подобны колебаниям сгибавшейся и распрямлявшейся пружины, и весь он был какой-то порывистый и упругий.
— Не бойся, не бойся! — ободряюще закричал Новиков. — Из укрытия бей! — И, приостановившись, ткнул, почти бросил квартирмейстеру заряженную винтовку.
«Да я и не боюсь вовсе», — мысленно запротестовал Бухарев, инстинктивно падая за груду обломков; и только сейчас, зажав в руке принятую от Новикова винтовку, сообразил, что выскочил на палубу безоружным. И вновь подивился быстроте восприятий и находчивости трюмного машиниста.