В кочегарке было еще дымно, в углах и под потолком клубились облака пара, как в деревенской бане, но главнейшие повреждения были уже устранены.

Зацепилин встретил инженер-механика радостно. Он был изумлен счастливым концом своего обморока и поэтому словоохотлив. Он доложил Анастасову, что старший офицер, прибежавший в кочегарку вместе с несколькими матросами на звуки взрыва, здорово ругал его и обещал вздрючить.

— За что ругал?

— Как их благородие вошли, я уже прочухался. Хочу встать, ан не могу, а пар жгет лицо, жгет, силов нету! Пополз к двери, слышу ветром оттуда тянет. А навстречу их благородие. Споткнулись на меня и закричали: «Кто здесь, что здесь?..» Говорю: «Кочегар второй статьи Зацепилин». А они: «Зацепа ты, вот кто! Зачем пару напустили? Париться вздумали?» Я им все объяснил, а тут они уже сами без меня около котлов справились. Иван Семенович да Иван Михайлович, — повел он глазами на Алексеева и Бухарева, — тоже им подмогнули.

Зацепилин повернулся к топке, подбросил несколько лопат угля. В его движениях проявлялась лихорадочная торопливость, неизбежная при сильном возбуждении.

Такое же возбуждение ощущал сейчас и сам Анастасов.

Принимаясь за осмотр повреждений «Стерегущего», он по давней привычке вынул записную книжку, чтобы занести в нее все, что нужно немедленно выполнить.

Алексеев искоса поглядывал на инженер-механика.

«Ровно дитя малое, — думал он. — И без книжки видать, чего японцы натворили. Чего писать? Дай бог без писанины до Артура дотопать».

Анастасов уловил на себе почтительно-иронический взгляд машинного содержателя, сразу догадался, чем он вызван. Улыбаясь, повертел в руках книжку и невольно подивился автоматизму памяти, в самой необычной обстановке подсказывавшей обыкновенные привычные действия, так не вязавшиеся сейчас со всем, что происходило вокруг.

Все-таки записную книжку он не спрятал. С нею в руках он проходил медленной походкой раздумывающего и все замечающего человека по своим владениям. Он осматривал повреждения одно за другим со спокойной сосредоточенностью инженера, который верит в свой ум и знания, и быстро отмечал что-то в книжке. Это была понятная ему одному регистрация наблюдений. Записывая их, он не только соображал, что надо делать немедленно, чтобы восстановить нарушенную жизнеспособность «Стерегущего».

«Безусловно, прав адмирал Макаров, — проносилось в его мозгу. — Флот должен иметь достаточное число маленьких, как моя „Муха“, суденышек, быстрых, увертливых, удобных для нападения. Вот когда жизнь подтверждает теорию. Да, будь мои кораблики тут сейчас, от японцев и следа не осталось бы!»

Эти горделивые мысли окончательно вернули Анастасову полное самообладание. Инженер-механик пришел к заключению, что нанесенные «Стерегущему» повреждения, пожалуй, уж и не так страшны.

— Алексеев, — распорядился он. — Сейчас же пустить вторую динамку через машинное отделение. Подожди, — остановил он машинного содержателя, двинувшегося выполнять его приказание. — Пустишь динамку, отыщи Булдакова. Возьмешь двух-трех квартирмейстеров, которые побойчее. У правого борта пробита и заполнена водой средняя угольная яма! Поставите помпу, быстренько подведете пластырь. Чтобы быстро мне! А то вместе купаться будем, — пошутил он.

«Э, да ты дошлый!» — с уважением покосился Алексеев на записную книжку. И, отдавая честь, громко сказал:

— Не извольте беспокоиться, ваше благородие.

— Не извольте!.. — машинально повторил Анастасов, глядя вслед уходившему Алексееву. — А кто же беспокоиться будет? Вот в первом котле перебиты трубки, и котел выведен из строя. Думай не думай, а сделать ничего нельзя. Говорил ведь всем в Дальнем, что трубки ни к черту не годятся, хоть и английские, но старые, ненадежные. Надо свои делать. А мне Гиппиус в ответ: «Молоды еще и учить и делать. Англия обладает самой старой морской культурой в мире. Ее трубками пользуется даже японский флот…»

Инженер-механик окликнул Батманова, показавшего себя на работе прекрасным слесарем.

Грохот орудий наверху усилился до сплошного заглушенного воя, изредка распадаясь на отдельные группы взрывов. Оттого, что картина боя тут оставалась незримой, казалось, что скрежещет, свистит и шипит верхняя палуба «Стерегущего», и находившаяся внизу команда поглядывала вверх с опаской: а вдруг эта видимая твердь, сейчас закопченная и запотевшая и от этого привычно успокоительная, развалится?

Батманов, также то и дело поглядывая вверх, внимательно слушал Анастасова, кричавшего ему в ухо во всю мочь, что нужно делать в затопленном погребе. Кочегар держал в руках железный ящик с инструментами и зажженный аварийный фонарь. Из слов Анастасова он понимал, что на его долю выпала тяжелая судьба. Но свойственное ему чувство ответственности побуждало его безропотно браться за все, что ему поручали.

В это мгновение новый снаряд с минного крейсера разорвался во второй кочегарке. Против котла появилась огромная пробоина, сквозь которую в миноносец хлынула вода.

— Готовь помпу! — гаркнул Анастасов, обрывая на полуслове свои наставления Батманову.

— Ничего, вашбродь, мы его законопатим, конопатого! — стремглав бросился Батманов в пробитое отделение. Он на минуту остановился перед дышавшей оттуда на него холодом морской водой, сердце екнуло от страха спуститься в нее, но он переборол себя и отважно шагнул в закрутившийся перед ним мрачный водоворот.

Тощий фитиль масляной лампы едва-едва освещал железные стенки кочегарки, усеянные серыми заклепками и гайками. Жиденькие желтые блики огня слабо скользили по воде, совсем черной от темноты. Батманов брел в ней, сжав зубы. Здесь, на дне «Стерегущего», была последняя частица русской земли, крайняя межа. За ней уже не было ничего и никого. Эту конечную черту русской земли нужно было защитить, отбить от японских миноносцев.

Цепенея от мертвящего холода, Батманов, привыкший к людям, работавшим с ним локоть о локоть, чувствовал заброшенность и одиночество. Мысли об этом были тем более ощутимы, что холод, мрак, хлюпающая вода внезапно вызвали в памяти совсем близкие и в то же время страшно далекие дни «вольной» жизни на Одесщине. Солнечные улички прибрежного села Дофиновки, сбегавшие к морю по глиняным кручам в пахучей пене белых акаций. На одной из уличек, в зелени молодых фруктовых деревьев, недавно собственноручно построенная им веселенькая низенькая хата под черепичною крышею. Солнце, врывающееся в только что остекленные небольшие оконца и растекающееся прозрачным лаком по новому, чисто оструганному полу. Нежные и лукавые от молодости и беспричинной радости глаза жены, веселые крики и смешной топот малютки-сына, начинающего самостоятельно ходить на толстых ножках со складочками, точно перетянутыми невидимыми ниточками!..

Бороться против нахлынувшего личного было трудно, но это не помешало работе Батманова. Он вдруг подумал, что от спасения «Стерегущего» теперь зависит спасение родной земли, на которой стояла его хата, где жили его Наташа и сын.

Побуждаемый этой высокой мыслью Батманов умело и ловко пустил в ход ключи, отвертки, щипцы…

Из воды он вылез весь синий, но пробоина была заделана. Он дрожал и не мог владеть собою, чувствовал, что промерз до мозга костей. Все тело онемело, пальцы не сгибались, ноги болели от колен до ступней.

— Ну и зябко! — ляская зубами, бросил он встретившемуся Лемешко. — Инженер-механик где? Доложиться надо.

— У минеров хлопочет.

Шурша заледеневшей одеждой, Батманов пошел отыскивать Анастасова.

То, что Шумаров выбыл из строя, достигло сознания Кудревича не сразу. Но когда он увидел его, лежащего без движения на рундуке с флагами, в памяти вспыхнул параграф морского устава: «В случае выбытия рулевого вахтенный начальник обязан заменить его». Мичман сейчас же побежал на командирский мостик к штурвалу.

Рядом с бортом тяжело шлепнулся в воду заряд мелинита.[16] Желтым дымом он почти отравил мичмана. Его глаза закрылись, словно кто с силой нажал на веки. Кудревич едва держался на ногах, судорожно вцепившись в медную решетку задраенного люка. Снова заныла рука и заломило голову. Немного отдышавшись, он с трудом открыл глаза. Матросы устало размазывали по запачканным от дыма и копоти лицам сердито-холодные брызги моря.