Сквозь рассеивавшиеся по воде клубы дыма и пара стало видно, как корабль разломился на две неравные части, и каждая из них быстро пошла ко дну под восторженный гул матросских голосов на «Стерегущем».

— Пошел крабов ловить, — сказал Степанов.

— Отплавался! — степенно отозвался Черемухин, скрывая за малозначащим словом гордое чувство победителя.

Бой смыкался вокруг «Стерегущего» плотным кольцом. Огни на неприятельских бортах вспыхивали так часто, что образовывали одну непрерывную линию, выстрелы сливались в сплошные залпы. Миноносец получал жестокие удары. Каждая минута боя вырывала новые жертвы, палуба покрывалась ранеными и убитыми.

— Эти морские разбойники пытаются во что бы то ни стало оставить сегодня наших жен вдовами, — хмуро пошутил Сергеев.

— Попытка с негодными средствами, — хотел было, в свою очередь, отшутиться Головизнин, но успел произнести только половину фразы. Снаряд «Акаси» снес на «Стерегущем» прожектор, убил на месте матроса Карпухина и старшего минера Денежкина. Головизнин побледнел, начатая шутка показалась ему сейчас кощунством.

Огромный, отвалившийся при ударе об орудие осколок, уже видимый на излете простым глазом, рикошетом ввалился в рубку, сшиб с ног рулевого и швырнул к ларю с флагами. Шумаров раскинулся на крышке, из его раздробленной ноги бежала на палубу кровь.

В ту же минуту сбило верхушку грот-мачты. Реявший на ней флаг оторвался и, подержавшись минуту в воздухе, как парящая в полете птица, опустился в море и утонул. Сигнальщик Иванов встревоженно взглянул на командира.

— Подними другой стеньговый флаг! — отрывисто приказал Сергеев.

Иванов приподнял крышку, пугливо и жалостливо косясь на стонавшего на ней Шумарова, достал из ларя новое полотнище. Пока осторожно опускал крышку, стараясь излишне не беспокоить раненого, кровь рулевого оросила свернутый флаг.

«Вон оно дело какое! — озабоченно подумал Иванов, ловя на себе нетерпеливые командирские взгляды. — Флаг остатний, а я его в крови искупал. Как поднимешь теперь?!»

К удивлению сигнальщика, гневного командирского окрика не последовало.

— Поднимай! — с тихой твердостью приказал Сергеев. — Все русские флаги окроплены кровью русских. Без нашей крови в них не было бы славы. Поднимешь и прибьешь гвоздями к мачте. Видишь, что кругом делается, какие вихри кружат!

Иванов бросился выполнять приказание. Он ловко взбирался на мачту и глаза всего экипажа неотрывно следили за каждым его движением. Когда же поднятый и прибитый гвоздями флаг развернулся и заполоскался по воздуху, раздалось громовое «ура» экипажа.

Мичман Кудревич стоял, вытянувшись во фронт, приложив руку к фуражке.

Неожиданно вспомнились слова: «Где раз был поднят русский флаг, там он никогда не опускается…» Кто их сказал именно так или почти так? Ну, конечно, Петр Великий на заре нашего флота.

Восторженное состояние мичмана требовало поступков и слов задушевных, небудничных. Он посчитал нужным воздать должное Астахову, перед которым все еще чувствовал себя слегка виновным.

— Молодец, что стреляешь метко! — дружелюбно произнес он.

— Попривыкло ко мне орудие, — скромно ответил комендор, — хотя первый раз я сегодня с него стреляю. А оно с характером, его понимать надо, а не фыркать на него — фрр да брр!..

Кудревич почувствовал, что разговор переносится на личную почву. В голосе комендора прозвучали простодушные, почти интимные нотки, как в разговоре с близким товарищем.

— Ну-ну, в час добрый, — весело сказал мичман и заторопился отойти.

— Не нравится, — проводил его насмешливыми глазами Максименко.

— Нет, он парень хороший, — с убеждением произнес Астахов. — Снять бы с него офицерские погоны, надеть наши лычки, справный бы с него матрос вышел.

Взрывы около и на самом миноносце раздавались чаще и чаще. В узких помещениях машинного отделения стало трудно держаться на ногах. Ежеминутно «Стерегущий» со страшным креном валился то на один, то на другой борт. Это падавшие близко снаряды обрушивали на него с грохотом огромные пласты воды. Она низвергалась на миноносец со всех сторон с такою яростью и силой, что корпус его беспомощно трещал, как ореховая скорлупа. У котлов стоял невообразимый шум, словно тысячи кувалд били по чугунным наковальням. Стрелки приборов прыгали неверно и без толку, со стен сыпалась краска. То и дело с треском разлетались электрические лампочки и гасло освещение. Наконец, в довершение зол, лопнул водопровод.

Быстро распространяясь повсюду, по отпотевшим стенам пополз смрадный дым неохлаждаемых угольных газов. Один за другим, надышавшиеся дымом, выбывали кочегары. Первым свалился в обмороке Зацепилин, за ним Пономарев. Они долго не приходили в сознание. У Комарова и Коростина начались судороги, такие сильные, что нельзя было держать лопат. Коростин, прислонившиськ стенке, ругался. Алексеев, исправлявший водопровод, чувствовал, что вот-вот упадет.

Шальной осколок сбил стопорный клапан котла. Кочегарка стала быстро наполняться паром.

Анастасов приказал всем выходить. Распоряжение выполняли под страшные стоны Пономарева. Осколок, сбивший стопорный клапан, имел еще силу оторвать руку у лежавшего в беспамятстве кочегара. Зимин и Алексеев подняли Пономарева, чтобы вынести на палубу. Зацепилин остался лежать, где упал, и густое облако пара быстро покрыло его туманом от головы до пят.

Пропустив вперед кочегаров, очумело выскакивавших из котельной, инженер-механик поднялся наверх. Воздух как-то особенно пахнул морем и вместе с тем пороховой гарью. Смесь этих запахов не мешала ему оставаться живительным. Кочегары втягивали его в легкие с такой жадностью, что Анастасов даже взволновался: удастся ли ему заставить людей вернуться вниз к котлам?

Сам он тоже дышал часто и ненасытно, тревожно озираясь вокруг. Он никак не ожидал, что здесь, наверху, так страшно. Непривычными и ужасными были нестерпимый визг летевших снарядов, завывающий гул разрываемого ими воздуха, причудливые султаны дыма, всплески взбудораженной воды, лопающийся треск тонувшего в море металла.

Казалось, чья-то дьявольская рука прочертила непреодолимую преграду между «Стерегущим» и крепостью, мешая ему идти в Порт-Артур.

Анастасов на момент прикрыл глаза, как вдруг услышал озорной голос мичмана:

— Как ваши тылы, инженер-механик? Не подведут ваши милые трубки?

Насмешливое ухарство мичмана задело Анастасова. Захотелось ответить в таком же тоне, но инженер не успел вымолвить слова, как Кудревич уже снова затараторил:

— Вы что здесь, наверху, делаете? Проветриваетесь после своего подземелья? Как? Понравилось вам мое приглашение к танцам?

Анастасов улыбнулся. «Приглашением к танцам» флотская молодежь окрестила боевую тревогу.

— Еще бы не понравилось… С пробоинами идем. Будет что заделывать.

Инженер-механик оглядывался вокруг, словно отыскивал для себя работу. И вдруг жарко, озабоченно покраснел. Сейчас наверху самым уязвимым местом был командный мостик, усиленно обстреливаемый японцами. И на нем стояли командир и вахта, совершенно беззащитные против бушевавших здесь вихрей осколков.

«Как же это я позабыл устроить вокруг мостика защиту из пенькового перлиня? Конструктор называется!» — упрекнул себя инженер-механик.

Досадуя на свою оплошность, он поманил к себе пальцем минера Ситкова, скороговоркою объяснил, что надо делать. На помощь ему послал кочегара Кобеля, все еще жадно глотавшего у трубы свежий воздух. Кобель и Ситков стремглав бросились к мостику, но не добежали еще до второй трубы, как послышался взрыв. Оба покачнулись, окутанные черным дымом, и рухнули на палубу мертвыми.

Спотыкаясь и скользя по палубе, загроможденной массой обломков, Анастасов побежал в машинное отделение. В глубине души, таясь от себя самого, он заранее ужасался тому, что здесь все разбито, уничтожено, исковеркано.

К его удивлению, первым, кого он увидел в отделении, был Зацепилин. За ним виднелись фигуры машинного содержателя Алексеева, машинного квартирмейстера Бухарева, хозяина трюмного отсека Булдакова и нескольких кочегаров, фамилии которых в его голове прочно не задержались, но лица были хорошо знакомы.