Через несколько минут исступленного движения вперед десять больших миноносцев соединенного отряда, держа направление на маячившие перед ними огни эскадры, бросились в атаку на русские корабли. Наступил момент, когда каждый командир должен был обнаружить ожидаемую от него смелость, быстроту ориентировки.

Беспрепятственно проскочив на внешний рейд, «Сиракумо» остановился. Масадзиро несколько побаивался за молодых командиров, впервые участвовавших в боевых действиях и не имевших должной тренировки. Надо было лично убедиться, все ли истребители прорвались в порт-артурский бассейн и вошли в соприкосновение с неприятелем. Он успокоился лишь после того, как приложил к глазам бинокль, узнавая свои суда одно за другим. Вот вынесся вперед «Акацуки», быстро приближавшийся к какому-то трехтрубному броненосцу. Пробирался к «Цесаревичу» юркий «Ассасиво». Со всех сторон окружали «Ретвизана», словно закутавшегося в темноту, «Икадзучи», «Усугомо», «Сазанами» и «Синонимо».

Но его наблюдения были прерваны русским пушечным выстрелом. За первым последовал другой, третий. На крейсерах, стоявших концевыми, вспыхнули боевые фонари, как бы помогая врагу лучше увидеть цель. Масадзиро ощутил непередаваемое волнение. Зашелестело дыхание войны. Он стал лицом к лицу со своей судьбой.

Японец с ненавистью глядел на черный корпус «Ретвизана», похожий на огромное здание. Внезапно заплясало ослепительное сияние и его боевых фонарей. Как выхваченный из ножен клинок, оно разрубило сверкающим блеском ночную тьму, замахнулось над «Сиракумо». Предназначенные «Ретвизану» две мины «Сиракумо» пустил на авось.

В ответ, гулко шлепая по воде, совсем близко начали рваться снаряды. «Сиракумо» вздрогнул всем корпусом, с трудом выпрямился. Вслед за взрывом сейчас же послышался настойчиво-назойливый звук воды, упорно заливавшей палубу. Он делался все слышнее и слышнее.

Командир «Сиракумо» пришел в себя после того, как ему облили голову холодной водой и дали понюхать какую-то едкую соль. Первым делом он взглянул на часы. Они показывали четверть первого. Значит, он был без сознания минут двадцать. Что же за это время произошло?

— Что со мной? — спросил он у хлопотавшего около него фельдшера.

— Должно быть, сильная контузия, — ответил тот.

Когда Масадзиро поднялся на ноги, от головы до пят его пронизал острый зигзаг боли. Преодолевая ее, он сделал несколько шагов. Он никогда не думал, что это может быть так трудно. Едва разогнувшись, он застыл на месте, вытер рукавом пальто выступивший на лице обильный пот. Так простоял он несколько мгновений и только сейчас по-настоящему оценил происходившее вокруг. Истребители делали совсем не то, что было предусмотрено инструкцией. Их командиры портили хорошо задуманный план: вместо согласованного его осуществления каждый командир действовал порознь, вразброд, по-волчьи…

Масадзиро обошел свой корабль. Палуба была исковеркана снарядами.

Машина «Сиракумо» едва работала, его скорость была очень мала. Он тяжело осел, накренившись на левый борт. Как боевая единица «Сиракумо» уже не существовал. Он оставался на воде только для того, чтобы кто-нибудь из русских прикончил его, так как вымпел японского флота все еще развевался над грот-мачтой истребителя.

Невдалеке Масадзиро увидел «Синонимо», плывшего с «Сиракумо» в одном направлении. «Синонимо» шел малой скоростью, заставлявшей думать, что он тоже серьезно поврежден. Обходя «Синонимо» и обгоняя «Сиракумо», на всех парах неслись обратно от Порт-Артура японские миноносцы. Они поспешно уходили от предательски раненного ими противника, ужасного сейчас в своей ответной ярости, которая, казалось, все нарастала и нарастала.

Дежуривший на «Петропавловске» Леонтий Иванов считался одним из лучших сигнальщиков Тихоокеанской эскадры. Про него говорили, что он на двадцать верст кругом видит. Был он из той породы приморской молодежи, что выросла среди портовых грузов, у бортов огромных пароходов, степенно и важно стоявших на причалах Одессы, Херсона, Николаева. Звуки моря были для него колыбельной песнью, шум гаваней — музыкой детства. Ребенком прятался он в катакомбы смоленых канатов, тугими «бухтами» наваленных у одесской эстакады, деля там с другими такими же сорванцами только что добытые из полуразбитых ящиков кокосовые орехи, апельсины, бананы и коринку. Подростком рыбачил он на плоскодонной неуклюжей шаланде, потом коптил и солил «баламут» в Очакове. Черное море с детства просолило и прокоптило и его самого насквозь морскими брызгами, запахами, ветрами и солнцем; наделило удалью, смекалкой и выносливостью. И когда пришел Леонтию положенный срок, забрали его в Балтийский флот, ибо был он моряк от рождения и создан для службы только на море.

Но скоро из пасмурного Кронштадта жизнь перебросила его по двенадцати морям и двум океанам к проливу Ляотешань, в Порт-Артур. Здесь-то и получил Иванов свою специальность сигнальщика. В совершенстве изучил он это нелегкое дело, овладев безошибочно всем, что было потребно для сигналов. Красиво и быстро орудовал он флагами, флажками и фонарями, стремительно и верно передавая смысл приказов с обычного языка на условный морской. Но подлинную славу Леонтию доставили его поразительное внимание и исключительная зоркость, ценившиеся во флоте очень высоко, так как сигнальщик — глаза военного корабля и должен видеть сквозь ночную темь, пелену тумана, завесу ярких солнечных лучей. Этим редким даром природы он был наделен со всей щедростью. Неоднократно было проверено: стоит появиться на горизонте самой крошечной точке — Иванов мгновенно ее разглядит и доложит.

Сам командующий эскадрой адмирал Старк знал Иванова в лицо и даже сегодня, всего с полчаса назад, отбывая с «Петропавловска» на Адмиральскую пристань, как-то непонятно сказал вытянувшемуся у трапа сигнальщику:

— А, это ты, черт остроглазый! Ну смотри, смотри в оба, как бы преждевременно чего не случилось.

И пока адмирал спускался по трапу к своему катеру, Иванов слышал, как тот вполголоса повторял:

— Преждевременно, преждевременно… Ах ты, путаник!

После командующего эскадрой Леонтий проводил с «Петропавловска» еще трех адмиралов и человек пять старших офицеров.

И опять слышал, как командир порта Греве, ожидая своей очереди ступить на трап, громко сказал:

— Н-да!.. Для наместника это последняя новость, а кое-кто об этом «преждевременно» уже прочирикал повсюду. В Порт-Артуре все дамы знают.

Когда все присутствовавшие на заседании съехали с «Петропавловска» на берег, Иванов снова принялся внимательно всматриваться в горизонт. У входа на рейд мелькали какие-то неясные тени, мерцали слабые огоньки. Потом чуткое ухо Леонтия уловило ряд знакомых звуков. Сначала он услышал вкрадчивую скороговорку миноносцев, резавших воду на полном ходу, потом всплески и бормотанье воды, бурлившей за их кормою, и, наконец, ему удалось разглядеть позывные огни.

«Наши! — решил Иванов. — Не иначе, как „Стерегущий“ и „Беспощадный“ домой сыпят».

Он продолжал поглядывать то на горизонт, то на рейд, исполосованный серебристой паутиной, сотканной из света корабельных фонарей. Сонная вода отражала легкие снопы электрических лучей. Чуть колеблясь, как разнежившаяся кошка, она играла с ними, то зажимая в сгибах волны, то снова отпуская на простор.

От Адмиральской пристани, ритмично шлепая веслами, плыла шестерка. С соседнего «Севастополя» донесся резкий окрик недремлющего сигнальщика: «Кто гребет?»

— Мимо! «Решительный»! — прокричали с шестерки, и снова стало тихо.

Вскоре на створах рейда блеснули позывные огни — белый с красным.

— Что за черт? Когда же это «Стерегущий» с моря успел вертануться? — удивился он. Его удивление еще больше возросло, когда вслед за юркнувшими на рейд двумя миноносцами через несколько минут полным ходом промчалась еще пара.

Леонтий поспешил доложить о виденном вахтенному начальнику.

— У тебя, часом, в глазах не двоится?.. В околотке давно был? — спросил вахтенный, намекая на известное ему пристрастие Иванова к посещению корабельного лазарета. А ведь там, не секрет, санитары-дружки и манерку спирту поднесут и припрятанной жареной картошечкой из офицерского камбуза угостят в знак уважения к заслугам прославленного сигнальщика.