— Дисциплина! — тоном своей мамы, преподавательницы физкультуры, сказал Гоша.

— Дисциплина? И поэтому Нину Петрову заставляют играть на пианино, а он ей противней акулы, которую приходится гладить по зубам! Нина хочет выучиться на парикмахершу и делать красивые причёски. А слова, которые утешают человека, где их находят? Они тоже стопочкой приготовлены на полке — бери, других не выдумывай.

— Ну и напридумала ты, говори какие хочешь слова — кто мешает! — сказал Гоша.

— Да?! За что же мне влепили четвёрку по поведению? И за это и за то, что хотела утешить Васю Иванова? Он же здорово соображает по математике, а спортсмен из него никакой. Сам знаешь, прыгнет Вася через «козла», и упадёт, и потом никак очки не отыщет. И все над ним смеются. Думаешь, приятно ему? Стишки я для него написала, думала немного развеселить. И всегда-то взрослые заставляют детей делать совсем не то, что им хочется, и сами делают соовсем не то, что им хочется!

— Не расстраивайся, — сказал Гоша. — В этом году буду тааскать твой портфель после уроков и на переменке занимать очередь в буфете.

— Спасибо! Пожуй ещё немножко травки, а мне пора уходить.

— Приходи завтра! — крикнул ей вслед Гоша.

Шао тихонько вздохнула и помахала от двери рукой.

Назавтра Гоша напрасно прождал Шао весь день — она не пришла. Вечером брат нарядился в праздничный костюм, побрызгался одеколоном и отправился «по делам», наказав Гоше не вставать с кровати, как велел врач. Нога у Гоши совсем не болела, но ему почему-то не хотелось рассказывать брату о чудесной травке Шао, о том, как она умеет гулять по лунным лучам и научила свою собаку разговаривать. У Гоши появилась тайна — первый раз в жизни.

После ухода брата он ещё немного подождал, а потом не выдержал, спустился на первый этаж и позвонил в квартиру Шао. На звонок никто не отозвался, Гоша вышел из подъезда и глянул на окна квартиры — они были тёмными. «Наверное, уехала на каникулы куда-нибудь со своей бабушкой», — решил он.

К началу учебного года Шао не появилась. Гоша надеялся, что она приедет немного позже, возможно, задержалась у своих родителей, которые ищут в горах целительные травы. Но некрасивая девочка Шао так и не пришла в школу, а в квартиру на первом этаже переехали другие жильцы. Как-то на уроке Аделаиды Петровны ученица Нина Петрова, та, которую насильно заставляли играть на пианино, подняла руку и спросила:

— Скажите, Эртоиз болеет или перешла в другую школу?

— Кажется, она уехала к родителям в Ташкент, — сказала Аделаида Петровна.

— И неправда… — громко заявил Гоша.

Аделаида Петровна рассердилась:

— Почему ты грубишь?! Если говорю, что уехала, значит…

— Не грублю. А инопланетянка не может уехать в какой-то там Ташкент…

— Что за ерунду ты выдумываешь?! — совсем рассердилась Аделаида Петровна. — Откуда такое взял?

Гоша ничего больше не сказал. У него первый раз в жизни появилась тайна.

АНТЕЙ

Сова неясыть выбралась из глубокого дупла — наступал час охоты. Совин, отец трёх её птенцов, вылез следом и бесшумно на мягких крыльях скользнул в глубины ночного леса. Неясыть же замерла на краю дупла, широко распахнув чёрные, будто незрячие глаза — вдали, за деревьями, приглушённо протарахтело, пробежал светлый отблеск и скатился за обрыв к реке. В лесу появились люди. Птица знала: на свету летучие мыши становятся беспомощными, слепнут, их легко поймать и принести ещё тёплую добычу голодным птенцам, но она, чутко прислушиваясь к ночным звукам, осталась на месте…

В избушке, сколоченной из горбыля, стояла мутная предрассветная мгла и яркими пятнами выступали только репродукции, вырванные из каких-то журналов и пришпиленные кнопками к корявой стене. На одной обнажённая розовая Вирсавия сидела на краю бассейна, на другой краснорожий Гаргантюа пожирал корову, обжаренную на вертеле.

Михайлов лежал на топчане, прикрытом тощим матрацем, под головой была каменно жёсткая подушка с застарелым запахом пота. Лицо и шея зудели от комариных укусов — подвижная стайка занудливо пищала, вилась над топчаном. Михайлов вытянул из кармана измятую пачку сигарет и закурил, стараясь больше напустить дыма. Комары отступили, но один всё же нагло прорвался сквозь дымовую завесу. Михайлов прихлопнул его на щеке и брезгливо вытер липкие пальцы о матрац.

«С этой поганью тоже на «вы», престарелый маразматик?!»— недоброжелательно вспомянул он седовласого мотоциклиста.

Вчера Михайлов плохо рассмотрел это убогое жилище. Приехали они поздно, и седовласый сказал:

— Освещения, извиняйте, нет. Летние ночки, они коротки, зачем освещение? — Он сбросил тяжёлый рюкзак на земляной пол, а «тулку» аккуратно пристроил в угол.

Ружьё одолжил Игорёк:

— Будешь чувствовать себя увереннее…

На это седовласый с осуждением покачал головой:

— Опасности нет, уверяю… Зря же палить нехорошо, с Природой надо на «вы». Удочка складная припасена, ловите себе рыбку, однако жадничать не следует.

Игорёк называл старика каким-то дремучим именем, не то Лазарь, не то Лаврентий — Михайлов не запомнил.

В дороге они почти не разговаривали, мчались на бешеной скорости, мотоцикл вроде не касался колёсами асфальта. Михайлов отрывочно дремал в коляске мотоцикла, и наверное поэтому дорога показалась совершенно незнакомой. Лазарь — Лаврентий внезапно свернул с асфальта в лес, завилял между деревьями, не сбавляя скорости, и тормознул только около избушки. В темноте по тихому плеску и влажному запаху угадывалась близость реки. Лазарь — Лаврентий сразу уехал, а Михайлов свалился на топчан и крепко заснул.

Он встал, откинул на двери ржавую щеколду и вышел в сырую прохладу раннего утра.

На каменистый берег набегали медленные пологие волны, дальше на них белыми комками качались сонные чайки. За избушкой, на крутизне, из прозрачного тумана проступал лес. Корневища ближних деревьев, перепутавшись с клочками сухой травы, неопрятно свисали вниз, глинистый обрыв был отвесным. Михайлов решил, что съехать на мотоцикле с него невозможно и спуск где-то есть в стороне — он ещё отыщет его.

Разувшись, он вошёл в реку по колено и поплескал из пригоршней на лицо и шею, вода в контрасте с прохладным воздухом показалась приятно тёплой. Умывание взбодрило и успокоило зуд от комариных укусов. В рюкзаке Лазаря — Лаврентия нашлись четыре буханки хлеба, консервы, соль в баночке из-под майонеза, сахар, пачка чаю и кулёк с карамелью.

«Не густо на неделю! — решил Михайлов. — Впрочем, любитель «земных красот» через неделю никого не обнаружит, кроме комаров, — на реке всегда много лодок, какая-нибудь сегодня же причалит к берегу…»

…Лето с самого начала было томительно жарким. Михайлов долго размышлял, где провести отпуск.

Все варианты отпадали, всё было изведано за прошлые отпуска и надоело. На юг ехать не хотелось: там приходится обходить обширные лежбища распаренных солнцем курортников, прежде чем доберёшься до морских волн, там придётся круглые сутки слушать завывание транзисторов и раздражаться длинными очередями в кафе и столовые. На загородной тёщиной даче придётся что-то подрезать и перекапывать под её неусыпным осточертелым надзором, а вечерами за долгим чаем на веранде выслушивать сообщения о базарных ценах на ягоду и молча злиться, понимая, что так она напоминает о своём благодеянии, снабжая семью Михайлова вареньем.

Последнее время он почти всегда был в состоянии раздражения, объясняя это однообразием существования. Казалось, жизнь не удалась, могла быть какой-то более интересной, но какой, он не знал, и привык изливать свою желчь в подтрунивании, временами злым, над окружающими его людьми.

Жена тоже пошла в отпуск и собралась с дочерью на загородную дачу. На прощанье они поругались.

— Нет, это невозможно! — заплакала жена. — Что, в конце концов, тебе нужно, чего ты хочешь?!