Лишь в греческих полисах появляется понятие «свободы» (элевтерия) как состояния отсутствия господства кого бы то ни было над данным человеком — понятие, завещанное греческим полисом всему человечеству. Всякое наличие над человеком господства было дулосюнэ — рабством. Греческий полисный «свободный» — прямой преемник «сына общины» ранней древности; но тот еще не чувствовал, что над ним нет никакого господства, и не называл себя свободным. Гражданин полиса не только чувствовал себя свободным, но и считал всякого, кто имеет над собой какое бы то ни было господство, рабом — дулос. Поэтому вне греческого мира, в восточных империях, с его точки зрения, царило поголовное рабство, а попасть под царскую власть было для «свободного» равносильно обращению и рабство. Всякий, кто живет под царской властью,— раб по своей природе; всякий варвар (т.е. по-гречески попросту чужеземец) — раб по своей природе, говорит даже Аристотель, и с точки зрения полисного определения свободы он прав. Разумеется, и в греческих полисах не всякий был свободен: сама свобода граждан полиса была основана на эксплуатации рабов, но ведь при отсутствии долговой кабалы единственным источником рабства была покупка или вооруженный захват человека за рубежом, а чужестранец для полисного гражданина именно и был «рабом по природе», так что не о чем было беспокоиться.
Существовали, конечно, в греческих полисах и лица, не являвшиеся ни гражданами данного полиса, ни рабами. Это были приезжие и случайные переселенцы, главным образом из других греческих же полисов. Как бы долго они ни прожили в этом полнее (иногда многие поколения), они не приобретали в нем гражданских прав и нрава собственности на землю. Но поскольку они в принципе были гражданами какого-то полиса, то не были «рабами по природе». Если же попадался приезжий, происходивший из «варварской», чужеземной страны, то он, чтобы не оказаться лишенным всех прав и обращенным в рабство, должен был быть ксеном, т. е. «гостем» какого-нибудь гражданина («гостями») могли быть между собой граждане разных полисов).
И в восточных империях (пока только восточных — империи на Западе возникнут в конце второго периода) число рабов в это время значительно умножилось и место патриархальных заняли «классические» рабы. Однако здесь состав эксплуатируемого класса был не столь однородно-рабским, как в греческих полисах. В результате завоеваний царский земельный фонд стал необъятным, и даже при новых, более эффективных средствах насилия не было никакого смысла выделять большую часть армии на то, чтобы держать все население в собственно рабском состоянии.
Оно оставалось «царскими людьми», т. е. подневольными людьми рабского типа, и не более того[8]. Существование огромного множества царских людей не могло не влиять и на характер отношений между рабовладельцами и «собственно» рабами: ясно, что земледельческое хозяйство, обрабатываемое классическими рабами, в данных условиях было бы менее производительно, чем обрабатываемое царскими людьми, например на земле, арендованной у государства частным хозяином: в большом хозяйстве царские люди требовали меньшего надзора и работали с большей охотой. При этом, если в ранней древности царского или храмового работника в отличие от раба нужно было снабжать пайком (или наделом) на него самого и на его семью, то теперь об этом никто не заботился: крестьянин имел то, что имел, платил собственнику земли и средств производства — царю и работал на своего непосредственного хозяина, а сколько сверх того оставалось на него с семьей — это уж была его собственная забота.
Рабы здесь находили поэтому иное применение, чем в античном мире того же времени: основная фигура здесь — раб на оброке, занимающийся ремеслом, мелкой, а иногда и не мелкой торговлей, арендующий: землю и т. п.; чем больше он зарабатывает, тем выгоднее хозяину: весь пекулий (имущество) раба — собственность рабовладельца; чем больше пекулий, тем больше доход рабовладельца; чем больше доход с раба, тем дороже можно продать самого раба[9]. Поэтому товарное производство, каким сейчас становится городское ремесло, — а отчасти и сельское хозяйство на территориях, принадлежащих городам,— это рабское производство в полном смысле этого слова.
Если для античного полиса характерна идеализация свободы, то для восточной империи характерна идеализация своего господина: обожествление государя, начало которому было положено в Египте, в Шумере и Аккаде, пронизывает теперь всю идеологию: традиционные мифологические персонажи общинных культов сводятся в сложный пантеон, до этот пантеон — не более как проекция земной деспотии на небо; в искусстве единственным героем остается царь. Так люди обожествляют собственное унижение, и лишь кое-где — в предгорьях Гималаев, на границе между оседлыми землями Ирана и полупустынями Средней Азии, в Палестине — идет борьба за внесение этики в общепринятую идеологию. При всем отличии между «Востоком» и «Западом», отличии, которое возникает только теперь, только на втором этапе древности, нельзя забывать основополагающих фактов: во-первых, что и восточные и западные общества этого времени были одинаково построены на принципе существования рабства и, во-вторых, что античный путь развития со всем его своеобразием по сравнению с остальным миром и важностью для истории человечества — это лишь одно из позднейших ответвлений от тех путей развития раннеклассового общества в целом, которые сложились уже на первом, раннем этане древности.
Литература:
Дьяконов И.М., Якобсон Б.Л. , Янковская Н. Б. Общие черты второго периода Древней истории./История Древнего мира. Расцвет Древних обществ. - М. .-Знание, 1983 - с. 5-20
Лекция 2: Новоассирийская держава
Политическая история.
Ряд событий, происшедших в Передней Азии в конце II тысячелетия до н. э., привел к гибели или ослаблению почти всех «великих держав».
Теперь Ассирия не имела серьезных соперников и могла приступить к осуществлению своих великодержавных притязаний. Но к это время из степей Аравии двинулись новые западносемитские кочевые племена — арамеи. Это было медленное и неуклонное просачивание больших и малых племен, групп отдельных семей, и остановить это движение было практически невозможно. Кочевники далеко не всегда прибегали к силе, а брать укрепленные города они вообще не умели. Но города рано или поздно обнаруживали, что находятся в арамейском окружении. Арамейские наемники (подобно амореям в начале II тысячелетия до н. э.) служили теперь в войсках местных правителей. Постепенно, как ранее амореи, арамейские вожди прибирали к рукам власть в десятках мелких государств Сирии и Верхней Месопотамии. Арамеи переняли местную культуру и в большинстве своем перешли к оседлому образу жизни; их язык вытеснил все местные.
Лишь кое-где сохранились, как островки, позднехеттские (лувийские) и позднехурритские царства. Коренная Ассирия избежала этой участи лишь потому, что в Месопотамии основное движение арамеев шло вдоль Евфрата, а до Тигра и за Тигр они добрались там, где Тигр и Евфрат сближаются, т. е. ниже коренной Ассирии. Но Ассирия потеряла почти все свои владения к западу от Тигра и была отрезана от важнейших источников сырья. Вместе с тем она сохранила и ряд существенных преимуществ, которые должны были сказаться при первом же удобном случае. Так, Ассирия оставалась основным узлом торговых путей, идущих по Тигру и от Тигра на восток, север и запад. Поддержание и расширение контроля над торговыми путями сулило громадные выгоды и было традиционном политикой Ассирии. Этому способствовало и ее выгодное стратегическое положение. К востоку и северу от Ассирии в начале I тысячелетия до н. э. обитали разрозненные горные племена, способные самое большее на разбойничий набег, чему нетрудно было воспрепятствовать сравнительно небольшими силами. Противники же Ассирии на западе погрязли в междоусобицах, а ее южный сосед — Вавилония сама тяжко пострадала от нашествия халдеев. Наконец. Ассирия сохранила свою превосходную военную организацию, которую в дальнейшем сумела еще усовершенствовать.