Между тем мистер Хопгуд с Сэмом пересекли лужайку перед домом, обошли стоящую женщину, переступили порог, сели на лавку.

— Не покупает никто, Мод. Не покупают, и все. Бог его знает, чем люди кормятся, если даже капусту продать нельзя. Такую капусту везти домой, да еще по такой погоде. Кочан к кочану, крепкие, белые, купили бы, не пожалели. А никто не берет. Ни одного предложения не было. «Отдаю вам ее, — я так и сказал в больнице, — задаром. Даром отдаю, берите. Еще сорок дюжин кочанов. Да, да, говорю, я самый, что на той неделе приезжал, помните? Восемьдесят дюжин капустных кочанов срезал я на продажу в этом году. И все восемьдесят дюжин привез вам. Когда я болею, у меня нет денег на больницы, на докторов, жена моя духов вызывает. Давайте я сам отнесу их к вам на кухню, не выбрасывать же на свалку такую капусту, крепкую, белую, кочан к кочану». Столько трудов затрачено, чтобы ее вырастить, а ведь и они в больнице не могут принимать без конца, даже задаром… Расшнуруй башмаки, Сэм. Страдание не вознаграждается, дружище.

Женщина стояла в проеме открытой двери — черный силуэт на фоне бегущих серых облаков и белого тяжело лежащего на земле снега. Она была крупная, грузная женщина, но не толстая, и все это время она не произнесла ни слова и не взглянула на Сэма. Крупная, больше мистера Хопгуда, много больше. Может, даже в два раза, хотя трудно сказать. Боялся он ее, что ли? Так и сыпал словами, не переводя дух.

— Стало быть, ты капусту не продал? И двух дюжин не продал, чтобы оправдать хоть поездку? Пережег вон сколько бензину, съездил в Мельбурн и обратно. И за обед платил или так и проходил весь день голодным? И за бекон этот. И за все, все платил, там бесплатно шагу не ступишь. И за место на рынке. Сколько же ты привез обратно из тех денег, что с собой брал? Можешь не отвечать, Джек Хопгуд, без тебя знаю. Сам внес кочаны на кухню, отдал даром. А это, ты говоришь, Сэм. Кто этот Сэм?

— Сэм нуждается в друге, — так сказал Джек Хопгуд. — На моем месте и ты бы его там не оставила. Приготовь-ка нам чайку, милая. У нас был тяжелый, долгий день. Мы замерзли и умираем с голоду.

Нет. Он не боялся этой женщины. Может, на белый свет они и были озлоблены, но не друг на друга. Может, их и подмывало орать, вопить и бить кулаками в стенку, но они нащупывали другой путь. Иной раз очень плохо быть маленьким. Взрослым быть, случается, тоже плохо. Но тут вошла Салли с беконом.

ПЯТНАДЦАТЬ

О Салли, имеет ли что-нибудь в жизни значение, когда появляешься ты? Нет, в самом деле? Ни малейшего, Салли, ни малейшего.

Ты что, хочешь взглянуть на самое себя? Моими глазами? В мягком домашнем свете, совсем другом, чем тяжелый свет снаружи, все очертания стали мягкими и не то чтобы нечеткими, а нежными, хрупкими. И сонными, такими сонными, Салли, что трудно отличить, где кончаешься настоящая ты и начинается то, что я о тебе придумал. Я, например, не могу.

О Салли, не знаю, откуда ты и зачем и что ты собой представляешь, но я нахожусь в этом мире из-за тебя. Пот из-за чего я здесь — а я-то и не знал раньше. Мне отлично видно отсюда завтра, и там ты тоже рядом со мной. А ты знала?

Маленькая Роз и взрослая Роз и все остальное вокруг и в промежутке — все это были только знаки того, что настанет день, когда я проснусь, и — вот она, ты. А тебе никие были знаки, Салли? Ты знала о том, что должен быть я?

Какое странное чувство.

Тогда я было подумал, что это — взрослая Роз. Вот тот день и не состоялся. На самом-то деле он сегодня. Сегодня — тот день, Салли. Сегодня. Сегодня.

Она тогда стояла такая красивая, и волосы у нее бились на ветру, и дождь лил ручьем. Удивительно ли, что я не узнал ее, что принял ее за тебя? Хотя ты ведь на нее не похожа, ну нисколько. Да и как же иначе? Начать с того, что Роз замужняя, это во-первых, замужняя, и все такое. Хотя, по-моему, она желала мне добра, а по-твоему? Но подумать только, взяла себе мои деньги. Надо же. А ведь не возьми она их, и я бы тебя не нашел. Так вот оно и идет. Так все в жизни устроено. Я бы еще долгие, долгие годы ездил по свету, искал бы и сам бы не знал, отчего я такой потерянный, одинокий, не знал бы, что до сих пор так и не добрался до тебя. Или все равно бы добрался, но только другим путем?

А свет у вас тут в кухне есть, Салли? Нам нужен свет. Я не могу тебя разглядеть как следует, как мне хочется. Какое странное чувство. Мне не нравится, когда все такое размытое, такое сонное, трудно различимое. Отдельные картинки, которые я составляю вместе, а сам не знаю, действительно ли это — ты. Но я точно знаю, что ты есть и что ты — для меня, как знаю, что я — для тебя. Потому что мне отсюда все еще ясно видно завтра, и там так и написано: «Салли».

А сколько всего должно было совпасть, чтобы я очутился здесь.

Старый Мо в билетной кассе должен был сыграть свою роль. Может, он вообще ангел, спустившийся с небес на выходной. Может, он сегодня продает билеты, завтра играет на скачках, а послезавтра он епископ где-то там такое. Все, все должно было совпасть так, как оно было. Если бы проводник не дал мне два пенса и не показал, куда идти. Если бы та женщина не кормила ребенка, я бы дождался и сел в поезд. Если бы в уборной не воняло так сильно, я бы вернулся и сидел бы на вокзале и ждал. Может быть.

Если бы снег не пошел. Если бы твой отец не остановил грузовик у обочины. Если бы он продал капусту и поехал прямо домой. Если бы он ее вовсе не сажал. Если бы он собрался на рынок завтра, а не сегодня.

Салли, столько всего должно было совпасть, вся последовательность событий должна была привести меня к тебе и тебя ко мне. Подумай, какая организаторская работа происходила за сценой. Сколько писанины потребовалось. Господь бог трудился сверхурочно.

Если бы я не налетел на трамвай, спрашивается, где бы я был?

Если бы мистер Вэйл еще раз подлатал мне тормоза.

Если бы я не ехал тогда под дождем.

Если бы не размечтался, не распевал какой-то мотив.

Если бы не было скользко, когда у меня заело заднее колесо.

Если бы я проскочил перед трамваем на другую сторону.

Если бы газеты не разлетелись по грязной мостовой.

Прими хоть одно из этих «если», и я бы сейчас развозил свои «Геральды». Прямо сегодня. Шестьдесят четыре газеты в пачке на раме моего старенького велосипеда. Что там часы твои показывают, Салли? Полпятого, если не ошибаюсь? В полпятого я с одиннадцати лет каждый божий день несся под гору по Риверсдейл-Роуд. Я бы несся по Риверсдейл-Роуд и сегодня.

Слышишь, Салли, прошло ровно двадцать четыре часа с тех пор, как я налетел на трамвай. А ты даже не знаешь об этом, не знаешь, что привело меня сюда. Я добрался к тебе за двадцать четыре часа. Вон как…

Если бы я налетел на трамвай сегодня, все могло бы оказаться иначе. Я бы даже снега но видел.

Салли, у меня такое странное чувство. О Салли, кажется, со мной что-то не так.

— Ах, мистер Хопгуд, мистер Хопгуд! Извините меня…