— Н-ну, с-сучара, счас ты у меня станцуешь польку-бабочку! — со всей душой ухмыльнулся Матвей, надвигаясь на журналиста. Тот осторожно отходил, прикидывая свои шансы. Их оказалось не слишком много. Увы, самбо или дзюдо не были его стилем. Ударить Михаил мог хорошо, но для этого надо было подойти к бандюге поближе. А тот, помня про нокаутирующий удар журналиста, весь прогнулся вперёд и, вытянув руку, время от времени резко махал финкой из стороны в сторону. Порой отполированное лезвие свистело в миллиметрах от груди Михаила, и этот острый блеск завораживал журналиста, лишая его решительности.

Так они продвигались вдоль сарая, время от времени Матвей пытался сделать выпад вперёд, но Шалимов уходил от него, надеясь выгадать момент для удара кулаком.

"Ещё раз прыгнет, подставлю руку и ударю", — решил про себя журналист, но тут Матвей, словно услышав его мысли, остановился, и вытащил из кармана ещё один нож, на этот раз выкидной. Упругий щелчок зафиксированного лезвия казалось, обрадовал бандита как новогодний подарок. Щербатая улыбка снова появилась на его круглом лице.

— "Свежие розы на гроб им кидали"… — пропел он, снова начав наступать на Шалимова. Так они обогнули сарай по периметру, и снова вышли к фасадной части строения.

Створка ворот по-прежнему была приоткрыта, и Михаил, сконцентрировавшись на холодных молниях, поблёскивающих у его живота, совсем выпустил это из виду. Совершенно неожиданно для себя он ощутил спиной преграду, и в туже секунду Матвей с рёвом кинулся на него.

Шалимову оставалось только одно — прыгнуть в тёмную пасть сарая. Он тут же об что-то споткнулся и упал. Уже падая, Михаил слышал, как сзади него с сухим треском лезвие финки врезалось в упругую плоть дерева. Матвей выдернул нож, и всё так же улыбаясь своей перекошенной улыбкой, шагнул за порог сарая.

Приземлился Шалимов не очень удачно, врезался плечом во что-то твёрдое, на голову ему обрушился какой-то хлам: плетёные корзины, веники для бани. Раскидав всю эту рухлядь, он торопливо поднялся на ноги, а от двери на него уже надвигался его Ангарский «крестник». Запустив в него попавшимся в руки веником, Михаил начал отступать назад. В сарае по-прежнему царил полумрак, журналист спотыкался об остатки каких то механизмов, наталкивался на массивные ящики, покрытые мощным слоем пыли. Руками он шарил за спиной, стараясь найти что-нибудь вроде палки или лопаты, но ни чего толкового так и не попадалось. Нащупав у стены большое колесо от телеги, Михаил катнул его в сторону врага, но тот легко уклонился от движения массивного деревянного обода. А Матвей не торопясь, надвигался, уже зная, что на этот раз его обидчик никуда не денется.

Почти одну треть сарая занимали внушительные запасы сена. Именно в него, в конце концов, и упёрся спиной журналист. Трава ещё не успела набрать пыли и пахла опьяняюще резко. Здесь Шалимов сделал попытку сбежать, но Матвей, при всей его видимой грузности, неожиданно легко прыгнул в сторону, и только природная реакция спасла Михаила от просвистевшего в миллиметрах от горла лезвия финки. Он отшатнулся назад, и снова упёрся спиной в податливую, шершавую стену сена. В первый раз за всё это время журналист почувствовал панический ужас. Нервы Шалимова были на пределе, всё тело трепала лихорадка страха, пот заливал его лицо. Постепенно он отходил вдоль сена дальше и дальше, пока не упёрся спиной в угол. Взгляд его не отрывался от тускло светившихся в полумраке лезвий ножа. А Матвей уже не спешил, он почувствовал страх журналиста и наслаждался долгожданной местью.

— Ну и где твой длинный ножичек, а, фраер столичный? Далеко! А мой вот он, — и он повертел финкой перед лицом Шалимова. — Счас я из тебя лапшу строгать буду. Посмотрим, какого цвета у москвичей кишки, голубые, или, как у всех, сизые.

Как ни странно, но все эти разговоры привели Михаила в себя. Он понимал, что сейчас может умереть, и мозг лихорадочно и торопливо просчитывал варианты спасения. А Матвей, не почувствовав этой перемены всё продолжал юродствовать.

— Я тебя потихоньку резать буду, частями. Сначала пальчики отчикаю, вот за это, — он потряс в воздухе кистью правой руки, ещё обмотанную грязной тряпкой, — потом уши, яйца…

А Шалимов вдруг понял, что спиной упирается во что-то жёсткое, неудобное. Запустив руку за спину, он нащупал отполированное, прохладное древко черенка. В это время Матвей решил, что пора кончать с этим заезжим «чудаком» и, предварительно описав обеими ножами в воздухе две полудуги, с рёвом рванулся вперёд. Шалимов еле успел выхватить черенок и выставить его перед собой. Он даже не понял что у него в руках, лишь, когда Матвей, жутко, отчаянно закричал, журналист осознал, что держит в руках вилы. Практически бандит накололся на них сам, четыре острых, железных штыря вспороли брюшину и пронзили его почти насквозь. Выпустив свои ножи, и судорожно схватившись обеими руками за древко, Матвей, оборвав крик, несколько секунд стоял неподвижно, лишь часто и тяжело дыша, затем изо рта струйкой побежала кровь, и он начал медленно оседать на землю. Почувствовав на черенке эту, все возрастающую тяжесть, журналист выпустил из рук вилы.

Матвей ещё мелко сучил ногами и, хрипя, ворочался в агонии на земляном полу, а Шалимов, обогнув его, пошатываясь, вышел из сарая. Он чувствовал себя так, словно прошёл пешком тысячу километров, не отдыхая при этом ни секунды.

На тело навалилась свинцовая тяжесть, журналиста мутило. Впервые он понял, какая это большая разница убивать не на расстоянии, через прицел автомата, а вот так, лицом к лицу.

24. ЧАС ИСТИНЫ

В чувство Шалимова привели звуки очередной перестрелки.

"Ба, они ещё не кончили?" — удивился Михаил. Взглянув на часы, он с некоторым изумлением понял, что с того времени как они разошлись с Семёном, прошло всего каких то пятнадцать минут.

"Надо помочь майору", — решил Михаил, и, пошатываясь, поспешил к лежащему на пригорке полушубку. Вставив полную обойму в «Макаров» Шалимов обшарил карманы и нашёл ещё два патрона. После этого он снова пошёл к дому.

Когда кукши подняли свой истошный гвалт, Лалёк сразу понял, что майор все-таки догнал их. Не вставая из-за стола, он потянулся к карабину. Матвей с недоумением глянул на него, и с трудом проглотив огромный кусок хлеба, с салом спросил: — Ты чего, Лёха?

— Ружьё возьми, — коротко буркнул Лалёк. — Гостей встречать будем.

Минут пять стоя у окна они напряжённо вглядывались в сторону тайги, и когда Матвей уже хотел сказать шефу, что тот паникует зря, от леса отделилась знакомая мощная фигура в защитной униформе. У Матвея, автора незабвенной «растяжки» на скале, невольно вытянулось лицо.

— Как же так, он же должен был?… — растеряно начал он.

— Должен, да не обязан, — зло прервал его Лалёк, поднимая к плечу карабин. — Надеюсь, хоть корешок его столичный там навернулся.

Бабич продвигался к дому короткими перебежками, пристально вглядываясь в темные окна метеостанции. Укрытий для него было немного: два больших валуна, наполовину вросших в землю, да остов разобранного дизеля, остатки отработавшей своё резервной электростанции. Семён благополучно миновал оба камня, чуть передохнул за двигателем, и уже собирался совершить последний бросок, когда какой-то звериный инстинкт заставил его отпрянуть назад, в укрытие. В ту же секунду загремели выстрелы, но и медвежьи жаканы, и пуля карабина просвистели выше.

После пятиминутной перестрелки, окончательно убедившись, что за двигателем ему майора не взять Лалёк приказал своему спутнику: — Иди в обход. Зайди с тыла и прищучь его.

Когда же вскоре после ухода Матвея за домом вспыхнула перестрелка, Лалёк понял, что и второй его преследователь жив. На минуту это ввело его в транс.

Навалилось безразличие и апатия. Он даже страшился думать что будет, если он очутится лицом к лицу с майором. Слишком он боялся этого человека.