К этому времени я уже основательно зарос щетиной, загорел и действительно походил на туарега, поэтому безбоязненно открыл лицо и съел свой ужин вместе со всеми. Перед сном за стаканом чая (стакан в семье был только один, и он достался мне как дорогому гостю, остальные пили из небольших калебасов) отец семейства неожиданно выкинул замечательный номер, предложив мне в жены свою старшую дочь, сидевшую здесь же. Это было сделано столь будничным тоном, что я сперва даже подумал, что ослышался.

– Ну да, в жены, – повторил он, еще раз указав пальцем прямо на лицо сидевшей рядом девицы, в ушах которой висели мощные металлические кольца, а губы были намазаны яркой синей краской. – Бери ее хоть третьей, хоть четвертой женой. Она умеет сшивать кожу. За это не возьму ничего, даже дам тебе на дорогу еще сена для твоего осла.

Дочь флегматично пережевывала рис, не проявляя никаких признаков эмоций в ответственный момент, когда решалась ее судьба. Но я подумал, что чернокожих женщин в моей жизни не должно быть слишком много, и откровенно ответил:

– Спасибо, друг. Я подумаю. Может быть, на обратном пути.

– Да забирай сейчас, – упорствовал кочевник. – Эту ночь можешь провести с ней.

Я подавил желание вскочить из шалаша и бежать куда глаза глядят.

– Нет, дружище. Я слишком устал, чтобы насладиться твоей красавицей. И это было правдой.

В полдень следующего дня я увидел за дюнами конические крыши глиняных домиков деревни Найе, расположенной на высоком холме. Меня донимала усталость после долгого пути, потому что встать пришлось в четыре утра, повинуясь утробным крикам моего осла. Кстати, за все время нашего знакомства я так и не смог придумать ему подходящего имени...

В деревне Бинедама, которую я миновал за пару часов до этого, мне подтвердили, что в Найе действительно живет человек по имени Арама, и рассказали, как его найти. Баран за время перехода через пески растерял всю свою бодрость и едва волочил ноги. Меня начали терзать опасения, как бы он не отдал богу душу еще до того, как я презентую его Араме, – эта смерть была бы еще одной в череде моих неприятностей. Однако благодаря обильному количеству воды и пищи, которыми я буквально осыпал его, баран с честью выдержал переход.

Чего, кстати, нельзя было сказать обо мне самом. Анабасис{ Анабасис (греч. Амсфааи;) – поход, путешествие.} по пустыне в самом центре Африки, трое суток без душа и приличного ночлега, далекие от комфорта условия передвижения, страшная опасность со стороны дочерей кочевников, подстерегающих меня на пути к месту назначения, – все это привело мой внешний вид и душевное здоровье в самое жалкое состояние.

Прически больше не существовало, туарегский бурнус, приобретенный мною еще по пути в Тимбукту полинял и напоминал камуфляж благодаря пищевым пятнам разной формы и цвета. А балахон разорвался в таких местах, что даже вспоминать об этом стыдно. Я уже несколько раз подавлял в себе маниакальное желание переодеться обратно в свои прочные парусиновые брюки, рубашку-поло, надеть бейсболку и надежные походные ботинки, но всякий раз благоразумно удерживался. Жизнь кочевника-туарега к моменту въезда в Найе потеряла для меня всякую романтику.

Найе расположена на самом краю Страны догонов – дальше к востоку лежат земли племен мосси. Здесь живут люди, которые только по традиции считают себя догонами. Их язык не понимают жители других деревень, а с французским здесь и вовсе не знакомы. Как мне пришлось убедиться, не только европейского человека, но и туарега многие местные жители видели впервые. Некоторые дети начали в ужасе рыдать при виде меня, и женщины, подхватив их на руки, стремительно исчезали за глиняными заборами своих дворов. Даже мужчины, к моему удивлению, не понимали всегдашнего догонского «сео!» и настороженно провожали меня взглядами.

На самом краю деревни я остановился возле хижины, расположенной между двумя зонтичными акациями и окруженной изгородью из кривых ветвей родом с тех же самых деревьев. Я привязал осла к одной из этих жердей, дал ему воды и, ведя за веревку своего потасканного и похудевшего бородатого барана, настойчиво постучался в резную деревянную дверь, рядом с которой в глиняную стену была вделана голова гигантского питона.

Дверь мне открыл небольшого роста старичок с длинными седыми волосами и круглой седой бородой в черном балахоне с гигантским капюшоном. И действительно, было в нем что-то от гнома.

– Добрый день. Тебя зовут Арама?

– Да, – сощурился старичок.

– Тебе благословение Бога от твоего друга ИбнМухаммеда из Тимбукту.

Гном посмотрел на меня оценивающе, окинул взглядом стоявшего у меня за спиной барана и усмехнулся чему-то:

– Тебя прислал Уругуру?

– Да, – без колебаний ответил я.

– Входи.

ЗАКЛИНАНИЕ

Мое перевоплощение. – Откровения Арамы. – Есть ли Бог? – История сына теллемов. – Я еду обратно. – Конец Оливье и Жана-Мари. – Малик и Амани не выходят на связь. – Моя решимость. – Звонок Малика: исчезла Амани. – Я иду в пещеру.

Трое суток, проведенных в Найе, стали для меня самыми интересными из всех, проведенных в Стране догонов. Теперь мне кажется, что именно они изменили меня, усыпили во мне скептика, привыкшего смотреть на все глазами прагматичного европейца, и сделали настоящим поклонником удивительной культуры тропической Африки. За эти дни я совершенно забыл про запруженную людьми Москву, про свою «Омегу» и черный пиар «Триремы», про годовой проектный бонус и сапоги моей жены. И знаете что? Мне от этого стало вдруг значительно легче дышать...

Эти три дня я провел в доме Арамы, и почти полностью они были посвящены беседам с этим интереснейшим человеком. Арама жил совсем один и мало общался с соплеменниками даже в собственной деревне. Он сообщил, что всю жизнь провел в скитаниях, но я был страшно удивлен, узнав, как много всего он повидал. В молодости он служил во французской армии, воевал с гитлеровцами в Тунисе, затем был полицейским где-то в Нигере, а вернувшись в родное Мали, стал сборщиком налогов, которые в то время, как и сотни лет назад, ездили по деревням и собирали, помимо денег, кур, зерно и ткани в пользу муниципального бюджета. Так Арама побывал во всех частях собственной страны, выучил французский, изъездил всю Западную Африку и даже один раз был в марокканском Танжере, откуда через Гибралтарский пролив видел Европу.

Он не был женат и не имел детей. Под старость его некому было содержать, и Арама зарабатывал свой хлеб, рассказывая по вечерам жителям Найе и соседних деревень о Европе (видел ведь – значит, почти что был!), о войне, о жизни людей в соседних Сенегале, Гвинее, Нигере и других странах, где догоны, конечно, не могли даже мечтать побывать.

Большинство этих историй я слушал с огромным интересом, пока не засыпал, буквально уронив голову на грудь. Арама, безусловно, отличался острым умом. Но самым удивительным было то, что он знал ответы на любые вопросы и даже на секунду не задумывался над ними. Он досконально знал историю и обычаи своего народа, знал все происхождение мира и не сомневался в истинности своих слов. По вечерам я узнавал от него самые удивительные вещи в своей жизни.

– В чем смысл жизни, Арама? – спросил я как-то раз.

– Как в чем? – удивился он такому простому вопросу. – В познании мира, конечно. Жизнь дается всего раз, за ней следует смерть, и смысл этого краткого и яркого момента состоит лишь в том, чтобы узнать как можно больше о мире. Испытать все на свете ощущения. Узнать самых разных и самых интересных людей. Участвовать в великих событиях. Увидеть страны, прочесть книги, попробовать диковинную пищу, пленить лучших женщин. Разве может быть смысл в чем-то еще? Любой другой разобьется о смерть...

– Какая же цель жизни должна быть у человека? Невозможно ведь познать мир целиком?

– Цель и смысл – разные вещи. Смысл – это то, чем ты живешь каждый день, с утра и до вечера. Цель – это то, что будет когда-нибудь очень не скоро, к чему стоит идти всю жизнь. Цель может быть только одна. Одна, навсегда, и редко кто достигает ее. Эта цель – изменить мир.