Улучив минуту, когда Менцель остался один, Петро подошел к нему.

— Вас можно поздравить с большим успехом, штандартенфюрер. Говорят, в нашем городе покончено с коммунистическим подпольем.

— Абсолютно точно! — самодовольно подтвердил тот. — Мы поставили точку на деятельности враждебных элементов. И еще, скажу вам по секрету… — Шеф гестапо придвинулся к Петру, и тот понял, что Менцель хочет доверить ему тайну, про которую говорят: “Совершенно секретно — копия на базар!” — И еще скажу вам по секрету: мы задержали того самого диверсанта, который пытался взорвать склады.

“Пытался! — усмехнулся в душе Петро. — А то, что до сих пор горит, разве иллюминация?” Громко же сказал:

— Неужели? Кто же он такой?

Петро был уверен, что шеф гестапо просто бахвалится, чтобы укрепить свое пошатнувшееся положение. Но секрет Менделя поколебал эту его уверенность.

— Мы еще не установили. Впрочем, это не такое уж сложное дело. Хотя этот богатырь — сроду такого не видел! — пока что держится, мы ему скоро развяжем язык…

“Неужели взяли Богдана?” — оборвалось сердце у Петра. Разговаривал с гостями, шутил, щедро сыпал комплиментами, а мысль о Богдане все время сверлила мозг.

Едва дождавшись утра, бросился к Фостяку. Тот ничего не знал. Петро заперся в подсобном помещении магазина, приказав никого к себе не пускать. К вечеру зашел Фостяк. Петро взглянул на него и все понял.

— Богдана взяли… — подтвердил Фостяк. — Были и другие аресты… Взяли товарища Ковача и еще несколько членов организации, которые выпускали листовки. Есть строгий приказ: до выяснения обстановки — никаких встреч.

“А как взяли Богдана?” — хотелось спросить Петру, но язык не поворачивался. Однако Фостяк прочитал этот немой вопрос в его глазах.

— Кто-то заметил, как наши спустились под землю. Эсэсовцы устроили засаду. Богдан вышел пер­вым. Заметив солдат, открыл огонь. Спас товарищей — они успели отступить и вышли в другом районе города.

“Ты всегда был таким, Богдан! Ничего не жалел для товарища. Рискуя жизнью, вытащил меня из плена. И теперь отдал жизнь за друзей. Отдал?.. Неужели ничего нельзя поделать?..”

Однако знал: гестапо не отдает своих жертв…

Богдана допрашивал Харнак. Гауптштурмфюрер уселся в кресле перед маленьким столиком с кофейником и чашками. Предложил Стефанишину место напротив, придвинул к нему чашку с кофе и любезно сказал:

— Угощайтесь.

Такое начало игры вызвало у Богдана усмешку — он ясно сознавал, чем она кончится, но чувствовал в себе силы выдержать любое испытание. Все же от кофе не отказался — когда еще доведется пить его? Глотнул ароматный напиток и посмотрел гауптштурмфюреру в глаза.

Посторонний человек, зайдя в кабинет, мог бы подумать: добрые знакомые мирно проводят время за чашкой кофе.

— Как-то неудобно, — приветливо говорил Хар­нак, — пьем вместе кофе, а я до сих пор не знаю, что вы за человек…

Такой стиль Харнак применял к людям, как он выражался, с размягченным мозгом, то есть к интеллигентам. Считая врачей, учителей, ученых неполноценными людьми, он старался усыплять их бдительность, расположить к себе, вбить им в голову, что ценою совсем мелких, несущественных признаний можно откупиться от пыток и сохранить жизнь. Иногда это ему удавалось, и гауптштурмфюрера считали в гестапо лучшим специалистом по де­лам “интеллектуалов”. Эту же уловку Харнак применял, стараясь добиться признания у людей сильных и мужественных. Ведь обычные гестаповские методы в таких случаях вообще не дают результатов, и он считал, что лучше иметь хотя бы один шанс из ста, чем ни одного.

Харнак не тешил себя надеждой, что с Богданом все будет просто и легко. Совершить такую смелую диверсию и отстреливаться до последнего патрона мог лишь человек большой воли и мужества. Ясно было, что этот богатырь вряд ли испугается пыток. И Харнак решил немного поиграть с ним.

Богдан оценил ситуацию почти сразу. Он понимал, что в гестапо есть люди с большим опытом, умные и коварные. Этот следователь, неплохо знающий русский язык, вероятно, из этого сорта. Серые глаза смотрят насмешливо и испытующе, хотя гауптштурмфюрер и старается быть любезным. Губы сжаты в прямую тонкую линию; длинные пальцы, держащие чашку с кофе, едва заметно дрожат. “Должно быть, алкоголик или наркоман, — подумал Богдан, обратив внимание на это дрожание и нездоровые синяки под глазами. — Впрочем, черт с ним! Все равно ничего он от меня не добьется”.

Не дождавшись ответа, Харнак поставил чашку на столик. Закурил и, пододвинув сигареты Богдану, сказал:

— Вы человек с головой и понимаете, зачем вас сюда привели. Уж, конечно, не для того, чтобы распивать кофе со следователем… Итак, ваши фамилия и имя?

— Петренко Микола Миколаевич, год рождения двадцать первый, место рождения — Москва.

— Чудесно! — Харнак что-то отметил на клочке бумаги. — Документы, конечно, потеряли?

— Откуда вы знаете? — с притворной наивностью воскликнул Богдан.

— Догадались, — усмехнулся Харнак. — Что ж вы делали в канализации?

— Спал. На дворе, знаете ли, холодно, вот я и залез туда.

— Прекрасно. — Еще более любезная улыбка появилась на лице гауптштурмфюрера. — Зачем же вы потом стреляли в солдат?

— Испугался спросонья. — Лицо Богдана виновато вытянулось. — Вижу, бегут на меня, ну я и вы­стрелил… А потом и они стреляли… Таким образом, считаю, мы квиты.

— Ай-ай-ай! — поднял брови Харнак. — Значит, испугались? А там, в канализации, вам не было страшно? Все же темно и, наверно, крысы.

— А крыс я не боюсь, — с идиотской наивностью ответствовал Богдан. — Я больше солдат боюсь…

Но Харнака нелегко было вывести из равновесия.

— Неужели? А я, например, почему-то больше боюсь крыс.

— Каждому — свое, — вздохнул Богдан.

— Где же вы потеряли документы?

Харнак взял карандаш, как бы собираясь записать.

— Не помню. У меня дырявая память. Где-то по­терял.

— Как попали в наш город?

Богдан начал сочинять какую-то фантастическую историю. “Я его недооцениваю, — подумал вдруг, — нервы у него все-таки есть…” Действительно, гауптштурмфюрер выслушал его болтовню, не перебивая. И только когда Стефанишин умолк, весело заметил:

— А вы мне нравитесь! Шутник, не так ли?

— Люблю пошутить, — притворно вздохнул Бог­дан. — Но ведь в этом нет ничего дурного.

— Конечно, — согласился гауптштурмфюрер. — Пошутили — и хватит.

— Я вас не понимаю, — сказал Богдан с нарочитым удивлением.

— Оставьте, — сказал Харнак, — вы же умный человек. Я тоже не последний дурак. Давайте забудем эти детские забавы.

— Хорошо…

— Чудесно! Я почему-то верил, что мы легко договоримся. Итак, ваши фамилия и имя.

— Петренко Микола Миколаевич.

— Мы же условились прекратить шутки.

— А почему вы думаете, что я шучу?

Харнак начал терять терпение. Поднялся, постоял у окна. Потом промолвил, не глядя на Стефанишина:

— А вы более серьезный противник, чем я думал.

— Воспринимаю это как комплимент, — нагло развалился в кресле Богдан. — Но и вы более умный следователь, чем я думал.

Харнак снова сел. Налил себе кофе и молча стал прихлебывать.

— На что же вы рассчитываете?

— На силу духа! — твердо ответил Стефанишин.

— Значит, вы готовы к смерти? А ведь вы, собственно, еще не жили, ничего не видели в жизни.

— Понимаю. Теперь вы начнете рисовать мне прелести жизни, пользуясь голубыми и розовыми красками. Будете говорить, что у меня все впереди, а живем на свете только раз, что обидно разлучиться с жизнью навсегда. Господин следователь будет убедительно доказывать, что жизнь, какая она ни есть, все же остается жизнью и… лучше смерти. А потом добавит, что почти ничего не требует от меня — этак, мелочь, несколько имен, адресок… Ведь так?

Богдан умолк. Харнак смотрел на него с нескрываемым любопытством.

— И вы думаете меня поймать на этот крючок? — сжал кулаки Богдан. — Нет, тысячу раз нет! Я уверен, вам уже не раз приходилось слышать, что жизнь, купленная ценою подлости и предательства, для нас не жизнь. Сначала вы считали эти слова лишь красивой фразой, потом убедились, что мы не любители фраз. И все же стараетесь запутать нас, обмануть, залезть в душу с помощью чашки кофе. Примитивно, господин следователь! И…