— Гитар-ра пор-ртугеза, — объяснил ему сосед по столу, заметив его вопросительный взгляд. И разразился длинными восторженными объяснениями, размахивая ручищами, перебирая мозолистыми пальцами невидимые струны и цокая языком. Аксель не понял ни слова, но вежливо улыбался и кивал, чем привёл соседа в окончательный и буйный восторг. Тогда сеньора Мирамар наклонилась и тихо, но величественно успокоила крикуна, а Акселю так же тихонько и ещё более величаво объяснила: речь, мол, идёт о португальской гитаре. В отличие от гитары обычной (которую португальцы называют виолой), португальская гитара с её высоким звучанием в умелых руках творит просто чудеса. Только это и хотел сказать сеньор Афонсу.

Наверное, «гитар-ра» была и впрямь чем-то выдающимся, но мальчик пердпочёл бы сидеть не с таким шумным опекуном, а, скажем, рядом с Пепой. Однако её нигде не было видно. Что ж, пока можно было бы потерпеть на стуле не справа от папы, а, допустим, между ним и Кри… Он знал, что виновница торжества вот-вот появится, и уже не раз чувствовал на себе косой взгляд сестры. А может, даже и хорошо сидеть от такой настырной и лезущей в твою личную жизнь проныры чуть поодаль?

Не успел Аксель додумать эту невесёлую мысль, как толпа издала восхищённый рёв, и под навесом — конечно же, под руку с Жоаном — из воздуха возникла Пепа. В белой вышитой блузке с длинными рукавами и полупрозрачной накидке на плечах, в широкой зелёной юбке с жёлтой каймой по нижнему краю, поверх которой празднично сверкал тёмно-зелёный передник — она была ослепительна! Да и принаряженный Жоан рядом с ней, увы, не выглядел больше таким уж неотёсанным олухом, каким он на самом деле был и всегда будет. На нём были синяя клетчатая рубаха и такой же жилет, тёмные короткие штаны с гетрами, широкий красный шарф с бахромой, обмотанный вокруг талии как пояс, а на голове мальчика возвышалось громадное чёрное «сомбрейру», в котором он напоминал экзотический гриб. И весь он, весь светился самодовольством, с которым могла бы поспорить разве что гордость сеньоры Мирамар, не сводящей очей со своих питомцев! Он просто изнемогал, кидая нагло-презрительные взгляды на Акселя. Такое могло бы взбесить кого угодно, но, к несчастью соперника, Аксель неотступно глядел в одну точку, заслонившую для него весь мир — на шею Пепы. Ведь там, на этой шее, оттеняя её золотисто-абрикосовую кожу, блестело жемчужное ожерелье из Манакора, которое он, Аксель, купил вчера в сувенирной лавочке после долгого, тщательного выбора и многочисленных консультаций с продавцом! Его подарок принят!!!

И так как он заранее обдумал всё это, он тут же опустил глаза, продолжая видеть нужное ему внутренним зрением, и, чувствуя на себе тяжёлый взгляд Кри, начал судорожно запихивать в рот «фритос майоркин». (Сегодня, правда, кто-то изготовил его из наждака пополам с резиной). Но Аксель сумел проглотить немного, а тем временем вновь прибывшие дети чинно заняли места за столом. Хозяйка дома, как башня с траурным знаменем-вуалью, тут же подняла Пепу и признесла громадную речь по-португальски (с синхронным переводом на «катала» для уважаемых немецких гостей, что продлило эту речь ровно вдвое, — но никто из присутствующих не выказал ни малейшей досады). Затем подняли тост за именинницу Хосефу (лишь теперь Аксель узнал полное имя Пепы и нашёл его замечательным).

И начался пир… Стоит ли говорить, что сеньора Мирамар превзошла самоё себя? После того, как Аксель немного успокоился, оказалось — блюда и напитки имеют отличный вкус! Мы даже и перечислять не берёмся всё, что там ели, а уж то, чем запивали, мог бы охватить разумом лишь коренной уроженец Сан Антонио, с детства посвятивший себя виноделию.

Между третьей и четвёртой переменой блюд, когда от звона посуды и шумных возгласов у Акселя звенело в ушах не меньше, чем от собственного счастья, гости с шумом поднялись. Скамьи из-за столов, чуть не своротив навес, вытащили на лужайку, поставили длинным прямоугольником и торжественно расселись со всеми удобствами на фоне яркой вечерней зелени. В руках у крестьян замелькали музыкальные инструменты, и чувствовалось, что для этих смуглых ладоней они не менее привычны, чем мотыга или невод. Сеньор Рейналду с аккордеоном уселся на почётное место, вытянув вперёд ногу с протезом, а в соседнем скрипаче Аксель и Кри с негодованием узнали того самого старого клеветника с рынка, который уверял их, что у сеньоры Мирамар фамилия Фахун, а имени нет совсем.

Под гром аплодисментов Жоан и Пепа вышли на середину зелёного прямоугольника, поклонились гостям и разбежались в разные стороны. Затем, при первых звуках ламбады, две ярких, словно бы кукольных фигурки начали неуверенно кружить навстречу друг другу, видимо, сомневаясь — подойти или нет? Наконец они взялись за руки, Пепа смерила партнёра взглядом, явственно говорившим: «Подведёшь — убью!» — и оба превратились сперва в пёструю юлу, а затем — в цветной вихрь. Нет, Жоан не подвёл! Он явно хлебнул сегодня чего-то покрепче «пало», к тому же обилие гостей притупило в нём всегдашний страх перед Пепой, — и он был в ударе. А Пепа, казалось, вообще отделилась от земли и поднялась в воздух. «Она же просто как фейерверк!» — еле дыша, поражался Аксель. Ббах — поворот на месте! Вввз — полуобъятие с этим олухом, но тут же оба с размаху стукаются спинами, словно створки моллюска, почуявшего опасность, и — жжхххх! — зелёный круг юбки и чёрное колесо «сомбрейру» разлетаются на длину полусогнутой руки…Даже бабушка Соледад сегодня гордилась бы своей внучкой. А что вытворяли присутствующие! Они ритмично раскачивались, орали, хлопали в ладони, и Аксель, уже не заботясь, смотрит ли в его сторону надоеда Кри, буйствовал больше всех, не сводя глаз с жемчужного ожерелья…Пока на плечо ему не легла рука отца.

— Сынок, — прошептал в ухо сыну Детлеф Реннер, — что-то у нас Кри захандрила. Погляди сам…

Разгорячённый Аксель обернулся и увидел, что его сестра, не участвуя в общем веселье, стоит, как статуя, с каменным лицом, стараясь подавить слёзы. Мальчику стало и досадно, и немного совестно, и опять досадно…Он любит Кри. Очень! Но при чём тут она?

— Вот что, принеси—ка свой «Кэнон», — сказал отец. — Сделаешь пару снимков на память, пока не стемнело. А я её успокою…

Аксель даже языком щёлкнул с досады. Идиот! Балбес, в десять раз больший, чем любой Жоан! Ведь как раз теперь можно безбоязненно и безнаказанно снимать Пепу, и это таки будет память на всю жизнь! Он испытующе покосился на отца — угадывает тот его мысли, или нет, и случайно ли именно сейчас отсылает прочь? Но широкое и тоже будто вытесанное из камня папино лицо, освещённое предзакатным солнцем, было, как всегда, спокойно и доброжелательно.

Коротко кивнув и стараясь не глядеть на Кри, Аксель стрелой промчался мимо навеса, вдоль ряда карликовых пальм, юркнул в парадную дверь, обогнул стойку «ресепсьон» и вылетел в патио. Как он ни спешил, пробегая мимо фонтана по гулким плитам, в мозгу его мелькнула мысль, что ничего тише и красивее этого увитого плющом вечернего дворика он никогда не видел…Дверь на чёрную лестницу под самым его окном…Ещё полминуты — и он у своего номера. Торопливо открыв дверь ключом, Аксель выхватил из тумбочки заряженный до зубов фотоаппарат и, разгибаясь, почувствовал, что в комнате что-то не так. Может, дверца шкафа как-то иначе приоткрыта, чем он её оставлял…или чемодан чуть выдвинут из-под кровати? Рывком открыв его и уже досадуя на потраченные драгоценные секунды, мальчик увидел, что всё там, внутри, конечно же, в порядке. Показалось…А шкаф он просто не закрыл как следует, уходя. Вперёд!

Он обмотал ремешок от футляра «Кэнон» вокруг запястья, выскочил из номера, запер его, чувствуя спиной неуют пустого, тёмного коридора, вихрем скатился по чёрной лестнице во дворик и побежал к фонтану. Но, поравнявшись с ним и увидав краем глаза сгорбившуюся фигурку святого, охваченного непонятным ужасом, Аксель резко, на манер Пепы, развернулся и окинул взглядом пространство за своей спиной.

Патио был пуст.

По его каменным плитам гулял лишь вечерний ветерок.