— Что тут у вас происходит? — раздался удивлённый голос отца, вернувшегося из помещения со звучным названием «Сервисиос», а попросту говоря, из туалета. — Кри, Акси! Я думал, вы уже давно повзрослели и перестали ссориться…
— Ничего, папа, — невинно сказала Кри, не моргнув глазом. — Просто Акси вдруг вздумал помогать…прислуге, — на последнем слове она сделала маленькое, но ядовитое удареньице.
— Ну, помог и помог. Что плохого в вежливости? — пожал плечами Детлеф, внимательно глядя на неё.
— Вежливости… — многозначительно протянула Кри. И замолчала, явно довольная собой. И не разговаривала с Акселем до обеда. Как и он с ней. Даже купались в этот день порознь.
И каждое утро Аксель, просыпаясь без будильника в давно предвкушаемое время, любовался бесплатным концертом внизу, во дворике — для него одного. Концерт, конечно, вызывал бы у него лишь отвращение, если бы не Пепа. Всё-таки Аксель отказывался её понять. «Ну чего она связалась с этим мешком гороха? — возмущённо думал он, осторожно выглядывая из-за шторы. — Неужели не к кому больше обратиться? Мы приехали сюда отдыхать, но разве танцы — не отдых?» По отрывистым репликам Аксель разобрался, что дети сеньоры Мирамар разучивают три разных танца: ламбаду (котроую он подсмотрел в первое утро), более медленную самбу с мелкими семенящими движениями и без всех этих дурацких полуобъятий, и румбу, напоминающую в исполнении Пепы сказочно-плавный балет. Мы говорим «Пепы», потому что Жоану подобный уровень скольжения решительно не давался, и девочка уже подумывала исключить румбу из программы. Программы чего — этого Аксель никак не мог уразуметь. Но было ясно: ответственный день приближается, и Аксель ждал его с нетерпением. Однако и с огромной неохотой. Так не хотелось думать, что скоро он проснётся в тихую рань, когда пансион погружён в тень и дрёму — а в патио никого нет, только вода еле слышно журчит в фонтане…
Многие его догадки растаяли, как дым, когда однажды (в этот день предстояла экскурсия на катере в национальный парк Альбуфера, о чём мальчик спросонок забыл) сеньора пришла его будить и деликатно стукнула в дверь. К счастью, Аксель был одет и мигом открыл дверь. Перед этим он рывком раздвинул шторы, чтоб не было странно, что он сидит в полумраке. В патио, к счастью, этого не заметили, но сама сеньора, прошелестев к окну траурными юбками, озабоченно глянула наружу.
— Тебе не мешает музыка, Акселито? — спросила она, приглушая могучий бас (видимо, чтоб не спугнуть танцующих).
— Нет, что вы! — испугался Аксель. — Наоборот, очень даже нравится… Пускай танцуют, сеньора Мирамар! — И, набравшись храбрости, небрежно спросил: — А для чего они всё это репетируют?
— Учатся зарабатывать деньги, мои детки…сиротки мои! — Сеньора вынула изо рта полуметровую сигарету и смахнула навернувшиеся слезу. — Скоро будет день рождения Пепы, и соберутся гости. Вот эти двое ламбадьерос и опробуют своё умение, а потом будут выступать перед большими отелями и привлекать к нам туристов… — Она спохватилась и торопливо закончила: — Хотя иной раз их уже просто некуда селить!
— И когда же у неё день рождения? — ещё небрежнее спросил Аксель, сглотнув. Сердце его отчаянно колотилось: вот он, вот он, желанный случай!
— Послепослезавтра. Представь, Акселито, ей будет уже двенадцать! Но она у меня такая толковая, что кого хочешь заткнёт за пояс — хотя бы и двадцатилетнюю девчонку…Вот если бы Жоан был таким же. Ну ничего, он всё-таки приехал с Азорских островов, — гордо добавила сеньора, — и, надо думать, посмотрел мир. Он себя ещё покажет!
— Не сомневаюсь, — медленно сказал Аксель, нахмурясь. — А…давно он оттуда?
— О да, уже почти месяц!
— Так это не ваши дети?
— А разве не видно? — добродушно, и всё же чуть насмешливо усмехнулась сеньора Мирамар. — Мадонна не послала мне детей, а уж как молили её и я, и бедняжка Диниш…мой покойный муж, — пояснила она, словно Аксель был совсем уж дурачок. — Родители Жоана со мною в очень дальнем родстве, а вот Пепита — дочь моей двоюродной сестры Марии. Мария сама учила Пепу танцам, никому не доверила…
— Правда?
— Да! А уж она была лучшей танцовщицей на семнадцать окрестных деревень…Но лучше всех была мать Марии, бабушка Соледад — та дважды танцевала перед самим испанским королём. Так что это у нас семейное. Пепа-то давно выступает на острове, да с каким успехом!..Ах ты, господи, что же я здесь сижу! — спохватилась она, поднося к глазам нагрудный перламутровый медальон с крохотными часиками. — Мне же на кухню надо! Смотри, не опоздай на катер… — прибавила она, устремившись к двери.
Надо сказать, что она вовсе не сидела в комнате Акселя, а всё время машинально что-нибудь поправляла и прибирала, хотя это не мешало ей говорить, вспоминать и умиляться. А во-вторых, её прощальное «не опоздай» было очень уместным, но, увы, бесполезным напутствием. Аксель кружил по номеру, глядя в стену невидящими глазами. Он задыхался, он горел! День рождения…Таких удач не бывает. Но коль уж это случилось — не упустить!
И он с тоской посмотрел на уже опустевший патио. Ещё одно, ну, может быть, два утра — нельзя же без генеральной репетиции с таким идиотом! — и всё…Навеки. Ему не хотелось ни на какую экускурсию. Лучше бы он посидел в этом дворике, послушал плеск воды в фонтане и лишний раз вспомнил Пепу. Да и что ей стоит заглянуть в патио ещё разок, по какому-нибудь делу? Ведь это прямой путь от «ресепсьон» к свинарнику, где столько всякой спешной работы…
Он тоже глянул на свои наручные часы и решил, что минут пятнадцать у него ещё вполне найдётся. Присел к тумбочке и, покусывая авторучку, попытался сосредоточиться. Cначала это не получалось: в голове вихрем крутилась ситцевая юбочка и звучала гитара. Затем начали звучать стихи Лорки, и Акселю никак не удавалось отделаться уже от их ритма. Когда же ему показалось, что он это сумел и зазвучали собственные слова, он стал торопливо их записывать:
Хорошо! Дальше.
Аксель сам не мог понять, откуда у него выскочила «Каталония» — ведь он сейчас уже не там, да и там видел разве что аэропорт. Ничего, сойдёт! И рифма такая удачная: «в поклоне я — Каталонии». Да, очень хорошо…Но кому это показать? Кри? Невозможно…Стоит ей услышать про предрассветную дрожь, и она тут же догадается — хоть топи её после этого в море или сам топись! А папе и можно бы, но он ничего не смыслит в стихах. И тоже догадается.
— Ну и жизнь пошла, — с горечью сказал себе Аксель. — Не с кем слова молвить! Ладно…Пусть это будет Кри, но только вторую строфу! Я и так знаю, что первая — самая лучшая.
— Акси, ты где? — раздался из коридора сонный голос сестры. — Тебя к завтраку ждут…
— Подождут! Кри, можно тебя на минутку?
— Ну что случилось? — Кри, уже одетая и умытая, но всё ещё не очень бодрая, вошла в номер и уставилась на брата. — Ты что, заболел?
— Почему это? — смутился Аксель, покосившись на лежащий перед ним блокнот.
— Красный весь…И дышишь, как после стометровки.
— Нет, всё в порядке. Хочешь послушать моё четверостишие?
— Сейчас?
— Да!
— Слушаю, — деловито сказала Кри, разглядывая его и тоже забыв о завтраке. — Ну? Чего молчишь?
Аксель, не глядя на неё, прочитал своё «Хотел бы отдать в поклоне я…» — и сам уже не знал, стоило ли это делать. — Нравится? — спросил он с замиранием сердца.
— Нет.
— Почему?
— Как можно отдать то, чего у тебя нету? Это же чушь, Акси!
— Никакая не чушь, — сердито сказал Аксель, вставая и нервно потирая подбородок. — Ты не понимаешь…Я хотел сказать, что если бы у меня было ещё что-нибудь… кроме того, что уже есть…я бы и это отдал!