Сворден заухал. Вообще-то он хотел засмеяться, но получилось вот такое уханье. Только сейчас, после всех треволнений, страх вернулся в тело и забренчал поджилками, да так, что Сворден покрепче вцепился в колени, дабы Навах ничего не заметил.

— Что у меня с лицом? — спросил кодировщик. — Такое ощущение, словно пытались пилить… — его пальцы осторожно ощупывали рану.

— Стукнулся, — кратко изрек Сворден.

— Стукнулся, значит, — повторил Навах. — Потерял сознание. Как баба при виде крысы. Упустил управление, гравитационный лифт и сработал. Так?

— Угу, — подтвердил заблуждение кодировщика Сворден.

— Только чудится мне — дело происходило как-то иначе… Тут ведь какая штука: в обморок я не падаю. Никогда. Ни-ког-да. Даже обидно. Заполучишь в грудь обойму, истекаешь кровью, а про себя думаешь: «Да что же такое? Потерять сознание, и все дела!», ан нет! Стишки дурацкие в башку лезут.

— Я тебя вырубил, — признался Сворден и попытался отцепить руки от коленей, но их неимоверно трясло.

— Вырубил, — еще более задумчиво повторил Навах. — А зачем? Соскучился по острым ощущениям? Или высоты испугался?

Вслед за трясучкой в теле поселился зуд. Мириады букашек принялись за свою бурную букашечью жизнь — спаривание, кормление, прокладку ходов в мягких тканях и небольшие, букашечьи же, войны.

Сворден посмотрел на себя и обомлел. Он дымился как проклятый вертолет. Дымился и обрастал мочалом. Обрастал мочалом и дымился. С жутким шипением комбинезон покрывался пучками мочала, но Сворден не мог двинуться с места. Он попытался крикнуть: «Спасите! Помогите!», но в горле обосновался выводок муравьев.

Навах поздно заметил, что происходит со Сворденом. Мочало уже почти полностью покрыло комбинезон, а дым плотным столбом поднимался вверх. Сам Сворден впал в оцепенелое состояние и никак не отреагировал на то, что Навах вскочил на ноги, одним ударом повалил его на бок, выхватил нож и принялся кромсать дымящийся комбинезон.

Мочало резалось плохо. Лезвие увязало в его пучках, но Навах с совершеннейше зверским выражением на изуродованном лице упрямо резал в клочья одежду Свордена, пока тот не остался почти голым — трусами и говнодавами мерзкая дрянь побрезговала воспользоваться.

Затем пришла очередь Наваха пользовать аптечными запасами впавшего в кататонию Свордена, всаживая в окаменевшие мышцы противоядие. Инъектор с трудом справлялся с задачей, оставляя на коже десантника огромные синяки. Отбросив опустевшие капсулы, Навах принялся растирать сведенное судорогой тело Свордена, впиваясь пальцами в затвердевшую плоть так, что она хрустела.

Лишь когда Сворден зашевелился, Навах оставил его в покое и вернулся на свое место под деревом, с блаженным изнеможением прислонившись спиной к стволу.

Вертолет уже полностью оброс мочалом и стал похож на сгнившую дервалью тушу, плавающую в толще вод. Дымить он прекратил, но трава и кустарники вокруг пожухли.

Едкий пот отшелушивал слой крови и грязи на лице Наваха, и он рассеянно его сдирал.

— Что со мной? — простонал Сворден.

— Ответная любезность, — пояснил Навах. — Око за око, зуб за зуб.

На мгновение обомлевший Сворден дернулся проверять комплектность указанных частей, а кодировщик фыркнул.

— Не фыркай, сопля вылетит, — посоветовал десантник, тяжко восстанавливая вертикальное положение. Он кренился падающей башней, но упрямо повторял попытку за попыткой.

— С тебя — спасибо, — сказал Навах. — Мог бы превратиться в такую прелесть, — ткнул пальцем в останки вертолета.

— Спасибо, — буркнул Сворден. — Человек пригоден для полета, как птица — для работы…

— Знавал я таких птиц, — без улыбки ответствовал Навах. — И работа у них была замечательная. Воспитуемых стеречь. Представляешь? Огромные такие птицы с огромными такими клювами. Шаг в сторону — клювом по голове!

Сворден не нашелся, что ответить, да, если честно, и не искал. А искал он оброненный где-то автомат, и когда поднял его из травы, внимательно осмотрел, то с облегчением вздохнул — скорострельная машинка тускло отливала металлом без всяких следов мочалистой порчи.

— Или вот еще… — начал было Навах, но захлопнул пасть, услышав как кто-то ломится через заросли.

Сняв автомат с предохранителя, Сворден приготовился в трусах встретить нежданного гостя. Десяток предположений разной степени безумия пронеслось в голове, наиболее очевидное из которых заключалось в том, что их падение засекли материковые выродки, и сейчас элитные части легиона возьмут их такими… тепленькими.

И Сворден до того ясно представил картину бесшумно окруживших лесную проплешину легионеров, готовых броситься на отважных бойцов Дансельреха, повязать их живыми и предать мучительным и унизительным пыткам, что это как-то отвлекло его от того — а за каким, кехертфлакш, один из выродков ломиться к ним, демаскируя себя и своих совыродков?

Конечно, можно предположить, что среди легионеров затесалась убогая армейская сволочь, которая могла по тупости своей хрустнуть веткой, зацепиться за куст… нет, не могла. Если бы могла, то это стало бы последним, что она, эта сволочь, сделала в своей убогой жизни, ибо после такого досадного прокола скорая смерть от легионерского ножа являлась верхом милосердия.

— Не выродки, — сказал Навах. — Животное.

— Ти-ше, — одними губами произнес Сворден.

Да, не материковые выродки. Нечто хуже — непонятное. Зверь не мог пахнуть столь резко — странной смесью крови, мяса, лекарств, да еще распространяя вокруг привкус дикой ярости и невыносимой боли. Слепой ярости и ослепляющей боли. Но и человеческого в нем почти ничего не ощущалось. Почти… Крохотное «почти» сбивало с толку.

Оно было узнаваемо. Такое же «почти» остается у испытуемого после того, как его пропустили через пыточную машину. Некий нерастворимый осадок человеческого, что медленно оседает в сосуде окровавленного тела, переполненного животным ужасом и мукой. Но здесь чудилась обратная ситуация, словно бы не человека, а животное пропустили сквозь горнило запредельных мук, дабы согласно какой-то извращенной теории высечь в нем искру человеческого.

И будто в подтверждение этого легкую завесу лесных шумов разодрал отчаянный крик — человеческий, почти человеческий.

Сворден не выдержал и отчаянно длинной свинцовой очередью попытался заглушить леденящий душу вопль. Автомат бился в руках, пыталясь вырваться из потных пальцев, протестуя против бессмысленной траты боеприпасов. Да и сам Сворден где-то на задворках сознания понимал — он всего лишь платит огненную дань собственному ужасу, и вряд ли хаотичной стрельбой он заткнет, убьет приближающуюся тварь, но единственное, что он хотел, — отогнать ее подальше, загнать обратно в сумрак леса, в ту дыру, из которой она выползла. Увидеть ее воочию казалось еще более невыносимым, чем слышать ее.

Навах подскочил к Свордену и ткнул ему в сгиб локтя, отчего рука тут же онемела, а палец ослаб, не в силах преодолеть сопротивление крючка. Слабо шипели раскаленные гильзы во влажной траве, будто перешептываясь между собой. Крик угас.

«Где оно?!» — хотел закричать Сворден, но Навах зажал ему рот и молча показал на вершины деревьев — там.

Глаза ничего не различали в бурой непроглядности листвы пока вдруг крона ближайшего дерева не разлетелась вдребезги, точно собранная из стеклянной мозаики трудолюбивой, но нетерпеливой рукой, мелькнула бледная тень, и земля дрогнула от упавшего на нее тела.

Сворден попытался вскинуть автомат, но Навах крепко держал дуло, направляя его вниз.

Бесформенное, неуклюжее тело почти полностью обматывали пористые серебристые ленты, под которыми перекатывались странные волны, точно существо напрягало мышцы, пытаясь изнутри разодрать плотный кокон. Кое-где ленты надорвались, и из под них толчками выплескивалась густая черная жидкость, в которой Сворден ни за что бы не признал кровь, если бы не тяжелый запах покидающей тело жизни.

Существо ворочалось, попыталось подняться, но конечности не держали грузное тело. Глядя на него сейчас, становилось непонятно — как же оно исхитрилось перемещаться среди крон деревьев. Наверное, только боль и страх могли сдвинуть его с места, и лишь мука и ужас — подбросить на ветки и погнать через лес.