И такой раб подвернулся. Во время охоты на свирепого медведя, затравленного собаками, ловчие наткнулись в лесу на некого Гюда - собственность жены Улафа Сольвейг, которого она отправила за вестями в Исландию. Выглядел тот страшно - кашлял кровью, кожа струпьями слезала с тела, один глаз вытек, а пальцы рук торчали в разные стороны, как древесные корни, и так же не шевелились. Раб рычал и плевался, но его скрутили и Улаф повелел развести огонь пожарче, дабы дознаться в каком притоне подхватил Гюда все свои болезни. Пытали его не слишком сильно - один вид пламени прогнал все его рычание и заставил говорить столь удивительные вещи, что безумие раба стало понятно всем.
Раб утверждал, что получив деньги от госпожи отправился с ними не пропивать и не проигрывать в кости, а добрался на собачьих упряжках диких финнов до Хладира, купил место на корабле и пересек пролив Скарнсунд. Через перешеек переехал дальше на север в Наумдаль, откуда, по верным слухам, должен был направиться ирландский кожаный корабль в Исландию. По дороге он осторожно расспрашивал о том человеке, который столь сильно интересовал госпожу и вновь получил самые противоречивые сведения. Такой же как и он раб по прозвищу Темный, кажется из русичей, клялся верным словом, что Улаф давно покоится на дне фьорда Бейтсьор. Был тот раб сам когда-то куплен Улафом, сыном Эгиля, но в схватке с неким Хальвардом хозяин погиб. В какой-то таверне уже в Наумдале подмазанный золотом трактирщик клялся молотом Тора, что этим летом Улаф был жив и здоров и с молодой женой, чье пузо уже не помещалось под платьем, отправлялся в свои исландские владения.
Начавший было колебаться Гюда - ехать или не ехать в Исландию - укрепился во мнении, что ехать нужно обязательно, только вот кожаный корабль, за место в котором он отдал почти все золото, не добрался до острова. Попали они в сильный шторм, на которые столь щедры зимние северные моря, когда даже рыбы всплывали вверх брюхом, а тюлени пытались уцепиться за корабль. Если бы кожаный драккар не был укрыт сверху перепонкой, громадные волны давно залили бы его. Вдобавок к несчастью открылась среди команды легочная болезнь, и многих пришлось выбросить за борт. Все признаки указывали на несчастливый глаз Гюды и только его золотые марки спасли раба от смерти. Но ему придумали кое-что похуже.
К Исландии подойти они не смогли - задолго до того как на горизонте должны были появиться берега путь им преградили льды и раба высадили прямо на них, бросив несколько ремней из кожи, чтобы тот подольше помучился. И вправду - Гюда грыз ремни, отгоняя голод, пробирался через торосы и жевал снег, пока в животе не образовался ледяной комок. По пятам следовал огромный белый медведь, видимо совсем старый, так как не решался напасть, ожидая пока раб сам упадет и станет его добычей.
Наконец Гюда вышел к поселку Грисартунга, где прикинулся посланником самого конунга Улафа. Его проводили к владетелю по имени Ири Соня. Хитрый раб рассказал тому о замысле своего господина пойти летом на юг к Константинополю и что конунг повелел ему разведать о возможности исландских ярлов участвовать в походе. Неизвестно Гюде - поверил ли ему Соня, так как показалось рабу что Ири спал все то время, что он лукавил. Тем не менее, его приодели, дали подорожную, проводника с собаками и он отправился в Анабрекке, а затем и в Рейкьявик...
Но чем закончилось удивительное путешествие Гюды, ухитрившегося зимой добраться до Исландии и к лету возвратиться в Норвегию, конунгу Улафу не довелось узнать. Огонь оказался слишком силен, и висевший над ним с вывернутыми руками раб загорелся как полено. Волк повелел закопать останки и держать языки за зубами, дабы Сольвейг не дозналась о происшествии. Впрочем, самое главное он узнать успел - кровник его жив. Не сказать, что это сильно испугало Улафа. К тому времени пророчество Тора как-то потускнело от времени и забот, болезни не касались маленького Олафа и хотелось верить, что все было дурным сном от ветров в животе. Как ни в чем не бывало, вернулся он домой и через несколько дней выступил с дружиной в поход.
Как и было уговорено встретились все в Великом фьорде. Ярлы собрались в шатре у Улафа и единогласно избрали его главным. Всего в поход выступило две сотни больших кораблей. На берегу принесли жертву Тору и колдун по бараньим мозгам предсказал удачу во всем. И вправду, начало было благоприятным - попутный ветер и спокойное море. В Бирке к ним присоединились еще пять десятков кораблей ярла Грольфа.
Великий поход, о котором потом будут слагать легенды победители и страшные сказки побежденные, начался. Волны Балтики милостиво плескались о борта кораблей, лизали весла, словно веселые щенки, а ветер поселился в туго натянутых больших парусах. Все обозримое пространство покрывала флотилия Улафа, в изгибах облаков виделись чудесные башни Константинополя, а каждый закат и рассвет по всем признакам обещал много крови и столько же поживы.
Улаф вспоминал как много-много лет назад вместе с отцом приехал в их края странный человек с коричневым лицом, стриженными волосами и бородой, черными как ночь. Был то мавр из далекой Кордовы, называвший себя ибн-Рустах. В обмен на золото и странную статуэтку сидящего бога с закрытыми глазами и задумчивой улыбкой мавр старательно записывал на пергаменте все сведения о жизни викингов, о торговых путях, о городах и поселках, о ветрах и течениях. Улаф прекрасно помнил как поразил его ибн-Рустах тем, что вырисовывал на больших кусках кожи замысловатую вязь узоров, и казалось ему, что чужестранец не рассказ записывал словоохотливого отца, а делал сложное украшение.
Мавр провел у них две зимы, а затем отправился с торговцами в Новый город, своими глазами желая увидеть Русь, а если Аллах (так он на свой манер именовал Одина) будет благосклонен к нему, то и спуститься по рекам к граду Киеву. Хитрый был мавр, думал алчность викинга застелет тому глаза, лишит разума и понимания - что по-настоящему делал в Норвегии шпион, но не учел того, что алчность не имеет предела, что ее не утолить мешочком монет, что невольно показал он новый источник золота и направление новых набегов - богатые испанские города, где драгоценностями выкладывают мостовые.
Улыбающийся бог с вывернутыми ногами сидел на полке, дожидаясь своего часа, как напоминание о далеких теплых морях, о горячем солнце, что плавит смолу в кораблях и купцам необходимо часто обливать палубу водой, дабы кнорр не рассыпался от ударов волн. Один щедрой рукой обсыпал мир золотом, серебром, драгоценными камнями, но на Норвегию ему уже не хватило богатств. Да и зачем воину бесполезные камни в земле? Разве одобрил бы Тор, если бы викинг сменил меч на лопату и стал копать ямы в поисках сокровищ? Дело землепашца сеять и собирать урожай, дело скотовода пасти коров, дело воина - совершать набеги и отбирать то, что ему понравилось. Мир устроен мудро и у каждого в нем свое местечко.
Балтика милостиво пропустила корабли в Ладогу, а оттуда викинги спустились к Новгороду. Никогда еще русы не видели столько кораблей у своих стен и великий страх поселился в их сердцах, когда грозные морды носовых драконов мрачно взглянули на торговый град. Однако Улаф не остановился здесь, а направил корабли дальше, где на острове стояла крепость. Владел той землей Рагнер и с распростертыми объятиями встретил конунга. Владения Рагнера издавна служили пристанищем для его соплеменников на их длинном пути на восток или на юг. Славилось место обилием веселых мест, где хмельных напитков наливали без меры, где танцевали и ластились гибкие красотки, и где каждый мог испытать свою удачу в игре на кости.
Рагнер Хитрец пытался отговорить конунга и ярлов от похода в Черное море и предлагал совершить набег на славный и богатый город Булгар на Итиль-реке. Странные слухи доходили до него из Константинополя о вере христианской и что русы уже склоняются к ее принятию, ни во что не ставя собственных грозовых богов. Квельдвульф пил вино, хлопал по заду аппетитную толстушку и хохотал во все горло. Он и представить себе не мог, что же такое должно случиться для его обращения или кого-то из его дружины - вряд ли бы Одноглазый или Молотобоец смогли силой заставить викинга отказаться от хмельных напитков и женщин. Рагнер только качал головой. Однако задерживаться дружину Улафа не призывал, так как такого количества соплеменников не выдерживали и его запасы.