- А еще там одна рыжая была, маленькая, с такой вот грудью. Симпатичная и поет хорошо. Джиллиан, кажется. Фамилия как у сказочника. Линдгрен?

Слава пожал плечами. Бедный Ганс Христиан.

Здесь особо телодвигаться уже не приходилось - рыжая была смирной и Вадик стал насвистывать. У Славы заныли зубы, побежали мурашки. Он успокаивающе поднял руки и Бубнов замолчал.

- Мне все ясно, сэр. Болезнь опознана, будем лечить.

Вадик в восторге схватил Славу за лацканы и дружески затряс:

- Понял?! Понял, да?! Значит ты действительно их знаешь?! А я не верил, представляешь? Нет, ты мне сейчас скажи - Роллинги, Дорз, Бхутти, Иглз, Парплы...

Слава непроизвольно кивал головой в такт рывкам и этим еще больше распалял меломана.

- Черт, - остановился Вадик. Глаза у него забегали в поисках нехорошего ощущения. - Значит, мы здесь, они там и ничего не поделать. Есть, конечно, и свои плюсы.

- Сегодня вечером, - успокоил его Слава. - Сегодня. Но только вечером. Недолго ждать, а там сыграем. А главное - не верь всякой ерунде. Случайный пробой, флуктуация. Не замыкайся и забудь. Советую, очень советую.

Он приобнял Вадика за плечи, подтолкнул вдоль коридора. Тот побрел, шаркая туфлями, мимо медкабинета и директорской. За его спиной дверь открылась, оттуда робко выглянул скелет в белой шапочке, кутающийся в стерильный халат. Затем человеческий костяк вытащил за собой робко его обнимающую биологичку.

- Бубнов, - заорал Слава.

Тот, конечно же, обернулся...

Был звонок, все расселись. Оказалось, что повезло второсменщикам - их до сих пор не было и, судя по всему, по уважительной причине. Дождь, ноябрь.

- Кто отсутствует? - дежурно поинтересовалась Эмма.

- Дежурные, - подал мрачный голос со второй парты Остапчук. Предусмотрительно написанные в укромных местах формулы остались погребенными под макетом.

- Клишторный, Веденов, Бабур, - бойко перечислил вскочивший Бока.

Славе было все равно, он разглядывал заплаканную Надю, а Дима возмутился.

- Ты чего? Белины объелся?

Класс нервно развлекался.

В конце концов Эмма аккуратно карандашиком отметила злостных прогульщиков, наверняка мерзших в автобусе, пока водитель менял колесо. Затем постучала по столу, наводя порядок и тишину, и заметила:

- Господа, у меня пренеприятнейшее известие. Скоро конец четверти, а хороших оценок мало. Поэтому сегодня делаем очередную лабораторную.

- Пятерок это нам не прибавит, - пробормотал громко Криницкий.

- Я понимаю. Но ничем помочь не могу. Разве что сменить тему работы и дать кое-что попроще, - класс замер. - Сталевары из вас никудышные, посмотрим как у вас пойдет мыловарение.

Вадим демонстративно выдрал из тетради лист и порвал ставшую ненужной "шпору". В тишине это прозвучало очень эффектно. Эмма победно улыбалась.

- Витя, сними плакаты и развесь те, которые лежат на столе в подсобке.

Слава опасливо посмотрел на Надю, но та была спокойна. Проблема не в этом, понял он. Тем не менее, все как-то успокоились - теперь уж точно они были равны, никто ничего не смыслил в мыле, "бомбы" потеряли актуальность, копаться в учебнике и воровать из туалета моющие средства было поздно. Впрочем мысль сия посетила всех одновременно, но Эмма проницательно отмахнулась от леса рук:

- В туалет никто не пойдет. Для этого есть перемена.

- Эмма Константиновна, Эмма Константиновна, - запричитал Криницкий, - не дайте сделать мокрого дела. Прямо за партой, все-таки.

- Ты будешь последний, кого я туда выпущу!

Опять же все как-то украдкой посмотрели на Вадима, Бока съехал чуть ли не до ушей под стол и пнул его по ноге. Остапчук словил мысль на лету, обрушил ворох плакатов на Эмму и пока она с его помощью никак не могла от них отбиться, все наперебой зашептали:

- Давай, давай, она тебе не откажет.

Алена сунула ему лезвие и показала на пальцах - десять и еще четыре. Вадим весомо встал, основательно взгромоздился на костыли и вежливо покашлял. Витя сдернул с головы химички процесс нейтрализации. Эмма раскраснелась и растрепалась. Желтые локоны торчали из тяжелого узла, как перхоть сыпались шпильки.

- Можно..., - развел руками Вадим, втянув виновато голову.

- Да, да, Вадим, конечно, - рассеяно кивнула Эмма, поправляя прическу.

Все бросились поздравлять друг друга, Витя развесил химические агитки, Эмма стала объяснять лабораторку, а Вадим в дверях столкнулся с Вовой.

- Вот ведь, - выругался тот, поглаживая загипсованную руку, - в сортире даже мыла нет, хоть на химии его из двоечников вари.

Вадим сунул ему кулак под нос, но ничего не добавил.

- Можно, Эмма Константиновна? Я вам говорил.

- Садись, Вова.

- Интересно, - сказал Слава, прислушиваясь к стуку костылей, - а из девочек посикать никто не желает?

Краем глаза Слава смотрел как Надя большой синей ручкой выводит мучительно правильным почерком: "Лабораторная работа N4", затем большой зеленой ручкой выписывает такие же круглые, словно в прописях, буквы, идеально сцепляющиеся в: "Расщепление жиров и получение мыла", потом берет большую красную ручку... Ему захотелось выть. Почему бы не полюбоваться на что-то красивое? Только вот не было тут ничего красивого, ни капли индивидуальности, милых неправильностей и нежных огрехов. Это был тот раз и навсегда утвержденный идеал, рядом с которым все остальное смотрелось подделкой, имитацией, и при этом, как и всякий идеал, он был холоден и мертв. Буквы поставили бы в тупик любого графолога, а из подписи тем более ничего нельзя было выудить - просто и полностью написанная фамилия. Если позволяло время, то добавлялось имя. Без надежды.

Хотя, почему она плакала?

Класс превратился в единую пишущую машину. Стриженные и не очень затылки, косы и каре, уши и щечки, белые кружевные воротнички, пиджаки, редкие дужки очков, колготки и брюки, сандалии и туфли, подогнутые под себя, вытянутые вперед ноги, круглые колени, вместе или врозь, отставленные локти. Несколько пустых парт - класс один из маленьких, словно прореженный гриппом, что порой создает ощущение интимности, сплоченной группки, или напротив - отсутствие защиты, длинного ряда прикрывающих тебя спин и фамилий в классном журнале.

Тишина и ни одного взгляда. Затылки и профили. Зудящий скрип шарика по плохой бумаге, тихий гул ртутных ламп, нисколько не разгоняющих пустоту, а ее создающих - уж очень похожи на звук все той же тишины.

Слава ощутил себя в аквариуме - маленькой равнодушной рыбкой, смотрящей на мир сквозь толстое стекло. Снаружи все было чужим и холодным, но и для себя оставалось очень мало места.

Проковылял на свое место Вадим, распространяя сильный запах курева. Посматривала на него Марина, будто проверяя - на месте ли он еще. Чесалась нога. Надя выписывала длинный список приборов и реактивов. Бока, повернувшись к ним, списывал, наверное не доверял учебнику. Эмма курсировала по классу, иногда встречалась взглядом со Славой, но замечаний ему пока не делала. Пришлось взять ручку.

Почему так? Не знаешь, чем займешься в следующий момент, не подозреваешь, что произойдет, случится, сотвориться? Память здесь не подсказчица, хотя логично было бы утверждать обратное. Что вы делали с двух часов до двух часов пятнадцати минут шестнадцать лет назад? Или месяц назад? Или два дня назад? Наверное, был в школе, на работе, дома. А как насчет погоды, цвета рубашки, сказанных слов? Положение не лучше и с будущим. Оно еще не наступило, но мы уже зафиксировали его своим чертовым расписанием. Внимание! Предсказание будущего! Смертельный номер по лишению свободы выбора! Полчаса вперед - звонок на перемену. Час вперед - литература. Через день - тоже самое. Два года (это шутка) - конец школе. Семь лет (еще шутка) - конец университетам.

Удивительное сходство - незыблемость реперов прошлого и будущего. Столбы видны вперед и назад, хорошо просматриваются в степи, только провода жизни колышутся на ветерке слегка непредсказуемо - туда, сюда, птичка иногда сядет. Свобода!