— Отраву подбрасывают, на умы хотят подействовать, — вставил Кублашвили.

— Совершенно верно, — согласился Середа. — Нынче империалисты ведут войну психологическую. Сердцами людей хотят завладеть, их мыслями и душами. Открыто заявляют, что их цель — разложить наше общество изнутри.

Везет, например, иной турист томик Есенина, Куприна либо Гоголя на русском языке. Книга как книга. На отличной бумаге, с красочными рисунками. А полистаешь — тошно становится, руки вымыть хочется. Только на первом десятке страниц произведение писателя напечатано, а дальше — сплошная антисоветчина. Прикинулся турист любителем литературы, а на самом деле — идеологический диверсант.

Помнишь, у Козьмы Пруткова: «Если на клетке слона прочтешь надпись: «буйвол» — не верь глазам своим». То же самое можно сказать о безобидных на первый взгляд книгах и журналах, провозимых иной раз в Советский Союз.

Вот что за труды выпускают, вот чем занимаются «научные», как они себя именуют, «центры по изучению СССР»…

Кублашвили вспыхнул.

— Да кто поверит той контрреволюционной писанине! Любого возьми…

— Действуют они хитро и тонко. Порядки наши критикуют довольно осторожно, вроде бы даже сочувствуют советским людям. И тут же на все лады расхваливают «западный образ жизни», подсовывают свои теории. «Наведение мостов», «тихое сползание к капитализму», «идеологическое перемирие». Названия, как видишь, разные, а цель — одна.

Кублашвили обдумывал слова Середы, а тот все разъяснял порядок службы на КПП, задачи и обязанности пограничников.

— Свое дело делаешь, а на часы не забывай поглядывать. Шерлок Холмс мог, не торопясь, покуривая трубку, обдумывать пути раскрытия преступления, а нам с тобой некогда. На КПП — железный закон расписания. Время для досмотра дается жесткое, ограниченное. Не то, что минуты, каждая секунда на учете. За простой поезда загранследования благодарности не объявят, не жди…

Дробно простучав по стрелкам, паровоз промчался мимо них, в сторону депо.

— А возьми, к примеру, локомотив, — кивнул Середа. — Вон какая махина! При досмотре по винтику не разберешь. И хуже нет, если начнешь суматошно метаться из угла в угол. Систему нужно выработать. Не суетись, а думай, думай, где мог укрыться нарушитель, в каком месте контрабанда упрятана. Мест этих много, не один десяток. И если собираешься стать настоящим контролером, то и локомотив и вагон должен для тебя быть без секретов. Как свои пять пальцев изучи их устройство, расположение и назначение деталей. Чтоб знал не хуже инженера. Сегодня же, не откладывая, садись, брат, за учебники. Я тебе главы и разделы укажу и, что потребуется, растолкую.

Тенью ходил Кублашвили за Василием Максимовичем, присматривался к его действиям, молча восхищаясь прозорливостью, смекалкой, каким-то обостренным чутьем на контрабанду.

Середа находил ее в самых, казалось бы, немыслимых местах. То, словно фокусник, вытащит бриллианты из каблука ботинка гораздого на выдумку любителя легкой наживы; то между стеной вагона и раковиной умывальника обнаружит пачку провокационных брошюр, изданных антисоветчиками из НТС [5].

И вот что всегда поражало: работает Василий Максимович без напряжения, удивительно легко. Но эта кажущаяся легкость говорила о незаурядном мастерстве, отличном знании дела, пришедшем с годами, с опытом.

Порой разбирала досада: вот он, Кублашвили, прошел мимо, а Середа обнаружил. Вместе смотрели, да видели, оказывается, по-разному. Хотя бы та история с метлой. Кублашвили внимания на нее не обратил. Метла как метла. Стоит в углу паровозной кабины. А Середа словно рентгеном все просвечивает. Повертел неприглядную ту метлу и — пожалуйте! — нашел в черенке тайник, а в нем тюбик с наркотиком.

Глаз у Середы, что и говорить, снайперский. Умеет наблюдать, делать выводы. Настоящий профессор пограничных наук.

Иногда охватывало сомнение, неуверенность в себе. Научится ли он когда-нибудь действовать так, как Середа? Ну пусть опыта у него, Кублашвили, пока что маловато, но опыт — дело наживное. Есть ли у него пусть не талант (в конце концов, талант — это редкость), но хотя бы способности к этому труднейшему делу?

2

Кублашвили оказался способным учеником. Вскоре он отыскал иностранную валюту в левом фонаре локомотива.

— Поздравляю! — протянул руку Середа. — С полем тебя, как говорят охотники… Ну, а теперь расскажи, как догадался.

Кублашвили смущенно улыбнулся и, запинаясь, сказал:

— Стал он копаться возле фонаря. Я и подумал…

— Не улавливаю связи. Ну, ну, не томи, раскрывай производственные секреты! — И Середа дружески привлек к себе товарища.

— Едва состав прибыл на станцию, машинист ни с того ни с сего фонарь принялся драить. Ну я и решил…

— Вот ты, брат, каков! — протянул Середа и как-то по-новому посмотрел на Кублашвили.

За годы службы Кублашвили изъял на сотни тысяч рублей всевозможных ценностей, ловко упрятанных контрабандистами в тайниках. Но та, скрепленная красной резинкой, чуть замасленная пачка английских фунтов в фонаре запомнилась навсегда.

Правда, в тот раз он несколько погорячился и не довел дело до конца. Разгадав уловку машиниста, следовало, как подсказал Василий Максимович, выждать и изобличить его, взять с поличным. Чтобы другим не повадно было, чтобы помнили о неотвратимости наказания.

— Не нравится мне, Варлам Михайлович, тут один носильщик. Что-то подозрительно часто и, думаю, неспроста крутится он около локомотивов. Весьма похоже, с валютчиками связан. Если не скупщик, то наверняка связник.

Середа сказал все это для сведения и самым обычным тоном, но Кублашвили показалось, что в голосе его прозвучал укор.

«Ничего, наука на будущее, в другой раз не ускользнет», — успокаивал себя Варлам, хотя промашка невольно омрачала радость и где-то в глубине души осталось недовольство собой.

Долго тогда лежал он, уставившись в чисто выбеленный потолок казармы, снова и снова торжествуя свою первую, пусть маленькую, победу. Интересно, черт возьми, жить, когда знаешь, что ты нужен, приносишь пользу. Такое ощущение, словно выследил хитрого и осторожного зверя, долго и умело заметавшего свои следы.

Уснул Кублашвили уже на рассвете, когда первые солнечные лучи, процеживаясь сквозь тюлевую занавеску, падали на крашеный пол круглыми блестящими пятнышками.

Десяток дней спустя они с Середой досматривали пассажирские вагоны. Было душно. По всему чувствовалось приближение грозы. Ветер вырвался из-за станции и сердито взметывал пыль. Тревожно шелестели растущие вдоль железнодорожного полотна деревья. Сверкали зарницы. Глухо тарахтел гром. По небу быстро бежали темные тучи.

Середа склонился над шлангом экстренного торможения. Сосредоточенное лицо омрачила тень. А быть может, Кублащвили только показалось, потому что тот снова стал, как обычно, невозмутим.

— Придумали! — с усмешкой сказал Середа. — Ничего себе «изобретатели». Смотри вот здесь.

Кублашвили поднял на Середу быстрые глаза.

— Максимыч, прошу тебя, не говори! Сам попробую разобраться.

Середа одобрительно хмыкнул и, отойдя в сторону, достал папиросы из нагрудного кармана синего, туго перетянутого кожаным ремнем комбинезона. Постучал папиросой о крышку коробки. Спичку зажег по-фронтовому, прикрыв ладонями.

«В чем загвоздка? — напряженно думал Кублашвили, и так и сяк рассматривая идущий от вагона к вагону густо запыленный шланг. — Чего-то не хватает, а чего — не соображу. Постой, постой! Где же усики, те самые усики, что регулируют поступление воздуха?»

И еще не вполне уверенный в своем предположении, даже несколько колеблясь, выкрикнул с радостным азартом:

— Тут! — и, выжидательно-испытующе посмотрев на Середу, осторожно добавил, готовя себе путь к отступлению: — Вроде бы тут…

Василий Максимович одобрительно кивнул головой. И тогда Кублашвили, уже нисколько не сомневаясь, вздрагивающими от волнения пальцами, запустил в шланг проволоку. Далеко проволока не пошла…