— Она тебя младше?

— Да. Мы поженимся, когда минет следующая зима.

— А свадьба когда? До или после Великого Поста? Отец говорил, что это будет здесь, в Уорше. Как же я хочу на неё посмотреть!

— Было бы на что смотреть! — хмыкнул брат. — У Беркли все дочери бесцветные, разве что младшая ещё куда ни шло. А уж Констанция… Ладно, женюсь, а там посмотрим.

— А ты не женись на ней, — робко предложила Жанна.

— Вот ещё! За ней дают тысячу фунтов! А знаешь ли ты, Жанна, что такое тысяча фунтов?

— Не знаю и знать не хочу, — насупилась девочка. — Из-за тысячи фунтов глаза у твоей невесты лучше не станут.

— Зато у твоего Бриана они больно хороши! — усмехнулся Герберт. — Послушайся моего совета: брось ты эти дела! Путного все равно ничего не выйдет, только перед людьми опозоришься. Да и было бы ради кого рисковать своим добрым именем — он размазня и метит на твои деньги. Ещё бы, если сам гол как сокол!

— Но он меня любит…

— Ты с любовью-то осторожнее! Смотри, сестренка, честь береги! Любовь, она что, как приходит, так и уходит, потерянной чести не воротишь. Да стоит только кому слух пустить — и пропала ты, не видать тебе женихов. Так что пока отец не узнал, бросай своего Бриана. Тебя, конечно, за такие дела выпороть надо, да в замке запереть, но, та и быть, я отцу не скажу.

— А если я люблю Бриана?

— Ты — любишь? — Он расхохотался. — Мала ещё!

— Зато вполне взрослая для того, чтобы отец донимал меня женихами. Герберт, прошу, скажи ему, что я не выйду за очередную образину, которую он мне нашёл! Да он же одной ногой в могиле!

— И кто же это? — Брат укутал её плечи одеялом.

— Один вдовец… У него трое маленьких ребятишек на руках, и он хочет найти для них няньку. Герберт, меня тошнит даже от одной мысли о том, что он будет целовать меня!

— А ты закрой глаза, — подмигнул ей Герберт. — Старый, говоришь? Значит, скоро умрёт.

— Да он меня переживёт, старый хрыч! И наплодит кучу ребятишек. Герберт, — она решительно сжала его руку, — поговори с отцом, не то я сбегу.

— Куда, дурочка?

— Да хоть в монастырь! Всё лучше, чем идти под венец с живыми мощами.

— Ты сказала об этом отцу? — Он слишком хорошо знал сестру, чтобы не спросить об этом.

— Да. Мне из-за этого досталось, но я сказала.

— Вот беда с тобой! Отец бил?

— Немного. А когда ты к нам снова приедешь?

— На Рождество. И привезу своей любимой сестрёнке хороший подарок.

Они немного помолчали, прислушиваясь к тихому завыванию ветра.

— А тебе уже дали меч? — вдруг спросила Жанна.

— Что? — Мысли Герберта снова вернулись в комнату с затянутым паутиной потолком. Холодную, с пахнущими сыростью соломенными циновками на полу.

— Меч у тебя есть? Настоящий меч?

— Есть, я ведь оруженосец, — с гордостью ответил Герберт.

— Покажи.

— Завтра. Уже поздно, ложись спать.

— А ты не забудешь?

— Не забуду. Ну, ступай! — Он взял её за плечи и осторожно столкнул с жесткой постели.

— А благословить?

— Господь благословит, спи спокойно, сестрёнка.

— Покойной ночи, Герберт! — Жанна поцеловала его в лоб и выскользнула в темноту. Свеча медленно догорала…

Впереди, припорошённая снегом, блестела полоска реки; разгулявшийся ночью ветер образовал на её поверхности замысловатые зеркальные узоры. Мост был выше по течению, милях в трёх к юго-западу. Остановившись перед гладкой блестящей поверхностью, Герберт задумался. Решив переехать Северн по мосту, он, заночевав на постоялом дворе в Мерроу, рисковал приехать только к обеду, а, рискнув, мог успеть домой до утренней стражи или, в крайнем случае, к завтраку. И он решился.

— Может, не стоит, сеньор? — осторожно спросил один из его спутников, с опаской покосившись на реку.

— Не распускай нюни, Джек, ничего со мной не случится, — улыбнулся Герберт. — Лёд крепкий, смотри!

Он смело въехал на лёд и развернул лошадь:

— Ну, смелей! Не отставай, ребята!

Один за другим слуги съехали на блестящую гладь реки.

— Первый и главный урок: никогда ничего не бояться, — назидательно заметил Герберт и поехал вниз по течению, туда, где был Уорш. Копыта лошади скользили; пару раз она чуть не упала, но он не обращал на это внимания.

После поворота река стала шире; по нетронутому ветром снежному насту ехать было легче. Скользя взглядом по противоположному берегу, Герберт искал место, где бы можно было подняться на твёрдую землю. Наконец он вроде бы нашёл то, что искал, и, пришпорив коня, поскакал к еле заметной тропке, проложенной местными жителями. Герберт был уже у самого берега, рядом с высохшими пучками замёршей травы, когда лёд под его лошадью затрещал и раскололся, увлекая в ледяную воду обоих: и коня, и всадника. Испуганно заржав, лошадь отчаянно пыталась выбраться из полыньи, била копытами по льду, превращая его в мелкую снежную крошку. Высвободив ноги из стремян, Герберт ухватился за более-менее крепкий край полыньи — неудачно, лёд не выдержал тяжести. Спешившиеся слуги уже спешили ему на помощь. Кто-то бросил утопающему верёвку — она оказалась слишком короткой, пришлось ползти по льду. А минуты утекали безвозвратно… Когда помощь подоспела, у Герберта уже не было сил, чтобы ею воспользоваться. Он медленно пошёл на дно. По воде разошлись круги, разошлись и пропали.

Обвязавшись верёвкой, Джек смело прыгнул в воду, но подвиг его не был вознаграждён: он сумел вытащить только безжизненное тело.

Барон Уоршел узнал о смерти сына на следующее утро. Выйдя во двор, он долго-долго смотрел на затянутое облаками небо. Был Сочельник, но на душе у него было не радостно. Он хотел бы, чтобы ни этого Сочельника, ни предстоящего Рождества не было, но сына было уже не вернуть. А ведь какие на него возлагались надежды… И до чего же нелепая смерть! Зачем его понесло на этот лёд? Почему никто не удержал его? Да разве удержишь девятнадцатилетнего мальчишку, он ведь сам был таким в его годы…

Две скупые слезинки, скорее всего, единственные слёзы в его жизни, стекли по щекам. Барон торопливо утёр их — лишь бы никто не видел его слабости! — и задумался. Наверное, нужно обговорить детали похорон с капелланом. Да, пожалуй, он сам это сделает.

Глава II

Посуда была начищена до блеска. Глиняные горшки, медные и серебряные блюда, кубки — предмет её гордости и зависти соседок. Хозяйство всегда должно быть в образцовом порядке, особенно под Рождество. Правда, в этом году сын мог и не приехать: мало ли дел у шерифа, он мог спокойно остаться в Хоствиле. К тому же, его давно звал к себе один из графов Глостерских, а граф — это не тот человек, которому можно отказать. Так что Розмари Норинстан не ждала сына в канун Сочельника, что, впрочем, не умерило её пыла по приведению дома в «божеский вид». Циновки на полу по всему замку были заменены новыми, омела красовалась там, где ей и положено, очаг в зале полыхал живительным огнем. Теперь же графиня внимательно наблюдала за служанками, выбивавшими пыль из ковров — благо Бог в тот год не поскупился на снег.

Розмари, во всем любившая порядок, поторапливала их, ругала за лень и пустые разговоры: Рождество на носу, а ещё столько всего нужно переделать! А вдруг сын всё же приедет? Что он скажет, что подумает о матери и сестрах? Не выдержав, графиня опустилась на колени и принялась сама вытирать щеткой грязь из ворса. Потом, при помощи одной из служанок, она водрузила ковер на деревянную балку, неизвестно для каких целей выступавшую из стены амбара (может, предыдущие хозяева Орлейна хотели к нему что-нибудь пристроить, но раздумали), и принялась энергично выбивать его толстой палкой.

— Матушка, боюсь, нам без Вас не обойтись на кухне! — Раскрасневшаяся девушка остановилась напротив графини и, незаметно от нее, дала пинка одной из служанок.

— Ни минуты покоя! Дадут мне в этом доме когда-нибудь отдохнуть? — в сердцах вскричала Розмари. — А ты бы, срамница, не позорилась перед людьми. Волосы-то прикрой — замужем, как-никак! Да и на плечи накинула бы чего-нибудь — на дворе морозец. Учти, заболеешь, мне с тобой сидеть некогда.