Девушка зажгла свечу, присела на маленькую скамеечку и осторожно достала Евангелиарий; мать утверждала, что он даёт ответы на все вопросы Она наугад открыла книгу и уставилась на цветную заставку. Потом пролистнула ещё пару страниц, пытаясь по памяти и по миниатюрам восстановить текст книги. Кое-что она вспомнила, но в этом «кое-что» не было ничего, что могло ей помочь. Ничего, чтобы подсказало, попросит баннерет Леменор её руки или нет, даст ли её отец согласие на этот брак.
Жанна принялась бессмысленно пролистывать страницу за страницей. На каждой из них вместо букв и миниатюрных заставок она видела Артура Леменора.
В разгар тягостных размышлений поднялась занавеска, и в комнату вошёл барон.
— Опять свечи переводишь? — Он неодобрительно покачал головой, взял у дочери книгу и положил на место: нечего без толку трепать дорогую вещь. — Прямо, как мать — та тоже от них оторваться не могла. Ничего, скоро ты в них перестанешь копаться. Каждая вещь должна работать, а эти книги только лежат и пылятся, так что пора на время отдать Евангелиарий в монастырь, чтобы и братьям-монахам было чем занять себя. А за свои занятия они мне заплатят по три динара за pecia.
— Как Вам будет угодно, отец, но мне бы хотелось, чтобы эта книга не покидала нашего дома.
— Тебе бы хотелось, видали Вы! — рассмеялся барон. — Здесь только я могу чего-либо хотеть. Отдай мне ключ от сундука.
— Но книги нужны мне, — с мольбой взглянула на него Жанна.
— Нечего попросту слюнявить их пальцами, чего доброго, испортишь! Твоё дело — хозяйство и рукоделие. А свяжешься с книгами, чего доброго, могут обвинить в связи с нечистой силой. Знаешь, чем это кончается? Тут дело не шуточное, костром попахивает. А если ты у меня такая набожная, ходи почаще к священнику — он тебе и без книг всё разъяснит.
— Но как же Екатерина Александрийская? Не она ли побуждала нас к просвещению ума учением? — робко возразила девушка.
— Какому ещё просвещению? — нахмурился Джеральд. Ему это слово было незнакомо. — Откуда только ты такие мудреные слова берешь? Иной раз такое скажешь, что сам Дьявол не разберет. Ты у меня про святую Екатерину забудь и про мудреные словечки тоже! Нечего из себя умную корчить: так тебя никто замуж не возьмет. Будешь сидеть у меня на шее с этими книжками. Сжечь бы их надо, они мать твою в могилу свели, да уж больно дороги, чтобы ими очаг топить! Пусть валяются, только ты не слишком с молитвенником усердствуй — а то люди подумают, что я дочь в аббатисы готовлю, — рассмеялся барон и тут же перевёл разговор на давно мучавшую его тему: — Пора, пора мне подумать о твоем замужестве. Ума не приложу, с кем тебя сговорить. Жених тебе нужен хороший, а не всякий сброд. Да ты ведь у меня привередливая и упрямая, как тысяча чертей… Ну зачем ты облила вином барона Уоллера? Знаешь, каких трудов мне стоило его успокоить? Не сделай я этого, он разнес бы о тебе дурную славу по всей округе.
— Затем, что он мне противен. У него гадкая бородка, — честно ответила баронесса. Этот барон Уоллер был одним из богатых знакомых Уоршела — немолодой, невысокого роста, угрюмый, раздражительный и толстый. Брак с ним не казался ей великим счастьем.
— Да хоть горбатый, не твоё дело! — Барон укоризненно посмотрел на неё. — Пока ты кобенилась, за него выскочила Джейн Морейн, и её семья прибрала себе его денежки. И всё потому, что у тебя ума не хватило повести себя, как положено.
— Я бы всё равно за него не вышла.
— Сиди и помалкивай, соплячка! — рявкнул Уоршел. — А Давид Гвуиллит? Ты, кажется, дружна с его сестрой, так используй эту дружбу во благо. Понравься его матери, будь предупредительна и учтива с его отцом. Ты у меня девчонка красивая, умная, могла бы, если хотела, добиться этой свадьбы. Тебе же лучше будет, не придется идти в чужую семью.
— Сэр Давид холоден ко мне, я тоже к нему равнодушна…
— Меня это не интересует, — отрезал барон. — Я не могу позволить до конца своих дней содержать незамужнюю дочь.
— О чём это Вы, отец? — Она испуганно посмотрела на него.
— О том, что тебе пора выйти замуж. Но как же тебя с твоим норовом-то сосватать? — вздохнул Джеральд. Он помолчал и добавил: — А ключ ты мне отдай. Тебе книги не к чему. Они престали тем, кто посвятил жизнь служению Господу. Место женщины же у очага. Она, как верная собака, должна терпеливо ждать своего мужа и беспрекословно выполнять то, что он прикажет. Она рождена для того, чтобы, удачно выйдя замуж, отблагодарить за заботу родителей, умело вести хозяйство, быть верной и послушной мужу и родить побольше здоровых детей, чтобы было кому защищать веру Христову.
Джеральд ушёл. Жанна с облегчением вздохнула и в задумчивости провела пальцем по сундуку. Отец не в первый раз заговаривал с ней о браке, но с каждым разом делал это всё настойчивее. Ей не нравились эти разговоры. Нет, она не противилась браку, как таковому, но только не с этими толстозобыми вонючими рыцарями, с которыми почему-то хотел породниться её отец. Девушка мечтала совсем о другом муже, таком, который был хорош собой, безукоризненно воспитан и, главное, готов совершить для неё безрассудный поступок.
В прочем, слова «брак» и «муж» баронесса понимала своеобразно, по-своему. Ей казалось, что после замужества, этакого семейного праздника с походом в церковь, она по-прежнему будет жить в Уорше, а муж (официально признанный отцом возлюбленный) станет каждый день приезжать к ней и гулять с ней по саду. Ему будет дозволено сопровождать её на прогулках, приглашать погостить в свой замок, держать её за руку и, быть может, даже обнимать — и всё это законно, никого не таясь. А по воскресеньям, в порядке исключения, она даже позволит ему целовать себя в щёчку. Вот в этом, по её представлению и заключался брак.
На роль своего «мужа» Жанна мысленно отвела баннерета Артура Леменора.
Размышляя о недавних словах отца, баронесса как-то сама собой погрузилась в сладкие грёзы о своём возлюбленном. Он не был похож на Бриана, капризного сладкоголосого Бриана, и был старше её, что, несомненно, делало его в ее глазах ещё привлекательнее.
Леменор не был груб, чем разительно отличался от ее соседей, красив, настойчив и смел — словом, обладал большинством качеств, которыми, по её мнению, должен был обладать истинный рыцарь.
Так приятно было снова оказаться на пьедестале, повергнув к своим ногам не пажа или оруженосца, но рыцаря, по роду службы не понаслышке знавшего, что такое опасность, и обличенного доверием графа Оснея. Нет, ее сердце просто не могло не дрогнуть от его взгляда; если не он, тогда кто? И ей казалось, будто бы сам Господь Бог толкнул их навстречу друг другу. Нет, это было знамение, так было предопределено Провидением, чтобы она спешила на свидание к Бриану — и встречала его. Конечно, он был послан ей небом, чтобы разрушить это нелепое увлечение недостойным и разжечь в сердце любовь.
Отдав должное миру грёз и прикинув, что до обеда — одного из немногих доступных ей развлечений — осталось не так уж много, девушка решила снова выйти на крыльцо. Она застала отца уже не в том благостном настроении, в котором он пребывал с утра. Возможно, причиной этому был не слишком приятный разговор с дочерью, а, может, просто какая-то мелочь нарушила привычный ток мыслей, но, так или иначе, теперь Уоршел не давал спуска крестьянам. Его раздражала их нерасторопность, их неумелые отговорки, качество зерна; руки его то и дело сжимались в кулаки, а голос гремел до самого Северна. И надо же было случиться, чтобы как раз в такую минуту запыхавшийся Робин сообщил о поимке браконьера, посмевшего «расставлять силки на куропаток Его милости».
— Где этот паршивец? Подать его сюда! — загремел голос Джеральда.
Притихшая толпа шарахнулась в разные стороны, вжалась в стены, предчувствуя беду. В воздухе запахло грозой. Наступила тишина, прерываемая лишь испуганным писком детей, судорожно цеплявшихся за материнские юбки. Матери молча давали им подзатыльники и, как могли, загораживали от господского крыльца. Послышались громкие крики: «Ведут, ведут!», и двое слуг протащили мимо шеренги крестьян связанного человека с разбитым носом и кровоточащей ссадиной на щеке. Они грубо бросили его перед крыльцом.