Грустно было оттого, что жизнь, с ее радостью, весельем, переполненностью, проходила в стороне от нее, там, за раскрытыми окнами, откуда доносился смех, где была хоть пустая и легкомысленная любовь, но все-таки любовь, дававшая радость, тогда как у нее было пусто и так трудно.

Но она любила эти вечерние часы своего уединения в большом, по-летнему пустом зале, любила его простор, ряды величавых колонн, тишину и свои мысли, которые ей приходили здесь.

Становилось уже темно, и в окнах и на полу скользил робкий, неясный полусвет молодого месяца, бросая на пол легкую тень от переплета оконных рам, а Ирина все сидела одна в зале за роялем, медленно перебирая клавиши и устремив неподвижно взгляд на высокие, освещенные луной окна.

XVI

Было еще раннее утро, когда Ирина проснулась. Она посмотрела на окно, за которым на стволах деревьев переливались и дрожали яркие пятна утреннего света, потом, спустив ноги, потихоньку встала, чтобы не разбудить крепко спавшей Маруси. Оставив непокрытой свою белую девичью постель, она умылась и в нижней юбке, с полотенцем села к зеркалу. Распустила свое густые каштановые волосы и долго смотрела на себя в зеркало.

Она помнит, как, бывало, прежде, когда у нее душа была спокойна и все было хорошо, она любила встать пораньше, выйти в сад, где под ногами влажно хрустит по-утреннему сыроватый песок дорожек, аллеи испещрены солнечными пятнами и тенями.

И ослепительный бодрый утренний свет, и мелькающие резкие тени, и эта, знакомая с детства, утренняя жизнь усадьбы были так милы и дороги, что Ирина ходила и ко всему прислушивалась, как бы боясь что-нибудь пропустить.

Сейчас она, выйдя из дома, прошла по широкому зеленому двору мимо конюшен, зашла в тенистый уголок парка с развалившейся каменной оградой. Отсюда сквозь стволы крайних деревьев синели и сверкали в туманной утренней дали заливные луга. Постояла там, но не почувствовала, как бывало прежде, никакой радости, никакого оживления и интереса. Точно между этой блещущей и сверкающей утренней природой и ее душой не было ничего общего.

Потом пошла дальше, вышла за ворота из двух белых башен, которые издалека белели на темной зелени парка, постояла в прохладной тени их, посмотрела на поле спелой ржи и пошла вниз, мимо садовой ограды, к березняку, который рос на бугре над рекой.

Ирина ни о чем не думала; ее только угнетало сознание, что на нее не действует прелесть утра, она остается равнодушна, безразлична. И даже нарочно, чтобы сильнее почувствовать это безразличие, она равнодушным взглядом обвела весь сверкавший в утренней синеве горизонт.

— Почему он не едет? — сказала она вслух, глядя перед собой напряженным взглядом.

Вдруг она остановилась, прижав руку к груди, потом к голове, как будто у нее от неожиданной мысли потемнело в глазах: ей пришла мысль пойти сейчас к нему в усадьбу и самой узнать, в чем дело.

Она не спрашивала себя, какое она имеет право врываться в чужую жизнь; она чувствовала беспокойство за человека, который стал ей близок, — и она шла.

До усадьбы Воейкова, — если идти берегом реки, — было версты две. И решив про себя, что она сделает это во что бы то ни стало, Ирина быстро прошла эти две версты около реки, извивавшейся в густо заросших кудрявым ивняком берегах. Свежая утренняя вода сверкала ровной гладью. Стрекозы с шуршанием сухих прозрачных крыльев летали и садились на стебли камыша.

В усадьбе была тишина. Из-за зелени деревьев возвышался, блестя на солнце верхними окнами, старый дом. Ирина зашла со стороны сада, где были когда-то цветники, теперь густо заросшие крапивой, которая стояла, высоко выкинув свой высеменившиеся макушки. Ирина решила войти через террасу в стеклянную дверь.

И здесь все было тихо, пустынно, мертво, точно никто не жил здесь.

Ей пришла в голову мысль, что ее увидит прислуга, и это будет неудобно: барышня одна пришла утром в чужую усадьбу. Но она чувствовала, что ее не остановит ничто.

В гостиной, куда она тихо вошла через стеклянную дверь балкона, покрытого еще утренней тенью, было пусто, стояла в чехлах старинная мебель с диваном, с масляными портретами в рамках. И был тот неуловимый запах старинного дома, который она почувствовала, едва вошла в эту комнату.

В раскрытые двери был виден зал со спущенными белыми шторами, на которых радугами играло утреннее солнце, очевидно отражавшееся от пруда; дальше виднелись еще какие-то белые двери.

Все было запущено, покрыто пылью, на рояле валялась тряпка. Ирине вдруг захотелось самой все это привести в порядок, навести чистоту. Она почувствовала в себе при этом и шаловливый задор, и странное чувство нежности к человеку, которому она украдкой, точно волшебница, устроит порядок в доме. Ей только хотелось теперь это сделать, чтобы никто ей не помешал.

Ирина взяла тряпку, закрыла рояль, обтерла на нем пыль, обойдя его кругом легкими шагами в своих туфельках. Ее так заняла эта мысль, что ей даже хотелось потом уйти так, чтобы он ее не заметил и не понял, какой это невидимый дух проявляет о нем заботу.

Ее маленькие руки брали вещи, быстро вытирали их и ставили на место. Но в это время одна из белых дверей коротко пискнула, и она, оглянувшись с тряпкой в руках, увидела на пороге Митеньку Воейкова.

Когда он поднял глаза и увидел перед собой Ирину, он так растерялся от изумления и неожиданности, что споткнулся, зацепившись одной ногой о другую.

— Да что же это такое! — сказал Митенька. — Вы это или не вы?

Ирина молча смотрела на него и улыбалась.

— Как вы сюда попали?

— Мне захотелось видеть вас и узнать, почему вы забыли своих друзей. Я гуляла и дошла до вашего дома, — говорила Ирина. Она смотрела на растерянную фигуру Митеньки, и ей было немножко смешно, и в то же время у нее была нежность к человеку, который сейчас был слабее, беспомощнее ее, благодаря тому, что был занят чем-то важным и о нем некому было позаботиться и присмотреть за всем.

В ней точно проснулся и заговорил тысячелетний инстинкт женщины, друга и помощника, принимающего на свои плечи тяготу повседневных мелочей, чтобы расчистить путь своему другу-герою, который не должен знать никаких забот во имя того главного, что он несет в себе.

И то, что у Митеньки, споткнувшегося на пороге, был совсем негеройский вид, это еще более пробудило в Ирине материнское к нему чувство.

— И вот видите — я пришла сама; захотела и пришла, — сказала Ирина.

— А тряпка в руках зачем?… — спросил Митенька, потирая рукой наморщенный лоб, как будто все еще чего-то не понимая.

— Тряпка?… Я ее нашла на рояле, и мне захотелось убрать немного здесь.

Митенька оглянулся кругом и покраснел.

— Здесь такой беспорядок, — сказал он. — Это все Настасья. Я ничего не могу сделать с ней… я здесь редко бываю, а она… ей очень некогда, — вдруг кротко прибавил он.

Ирина, глядя на него, улыбалась. В ее улыбке было и что-то насмешливое, и в то же время нежное.

— Ну, ведите же меня куда-нибудь, — сказала она.

— Только не сюда!.. — сказал испуганно и растерянно Митенька Воейков, когда Ирина сделала шаг по направлению к двери его кабинета, из которого он вышел, — там еще не убрано… Я ничего не могу сделать со своей прислугой… — сказал он и вдруг покраснел, вспомнив, что второй раз говорит ту же самую фразу.

— Вы там тоже редко бываете? — спросила Ирина, глядя на него смеющимися глазами.

Ей нравилось то, что она может приводить его в состояние такой растерянности и смущения. И чем больше проявлялось у него это смущение, тем больше она чувствовала к нему нежность.

Они прошли в сад и сели на скамеечке под кленом.

— Нет, все-таки что с вами? Что вы делаете теперь? — спросила Ирина, повернувшись к Митеньке.

— Ради бога, не спрашивайте об этом, — сказал Митенька, — мне не нужно сейчас говорить. Я только скажу, что у меня теперь совсем все другое. Я переменил… всего себя. Все прежнее было ошибкой… И я проклинаю его.