Борис Стругацкий: «Манию величия» мне это не напоминает, и каждая страна обладает, разумеется, какой-то своей спецификой, однако существуют законы истории и экономики, которые одинаково работают что в России, что в Англии, что в Иране. Ни в какой «третий путь» России я поэтому не верю. Те трудности и муки, которые наша страна переживает сегодня, не есть что-то особое, небывалое и только ей присущее. Россия задержалась в феодализме и сейчас медленно, мучительно выползает из него, как питон Каа из старой кожи. То, что мы переживаем сегодня, США переживали в конце XIX — начале XX века, а Япония — после своего поражения в войне.

50. Вопрос:Довольно широко распространено мнение, что Россия в XXI веке станет собирать «свои» бывшие территории. Что Вы думаете по этому поводу?

Эдуард Геворкян: Полагаю, что со временем в Россию вернутся временно отложившиеся территории, а затем присоединится и ряд других земель. Формы экспансии могут быть весьма причудливыми и не обязательно прямыми. Хотя при некоторых обстоятельствах, связанных с климатическими изменениями в Европе, агломерация может сопровождаться силовыми акциями.

Олег Дивов: Процитирую товарища Мао: я когда вижу «непорядок», во-первых — против, во-вторых — не боюсь.

Кирилл Еськов: Я думаю — «А оно нам надо?» Ну сколько еще можно склеивать ностальгическими соплями ту расколотую чашку?.. В общем, я вполне согласен с парафразой покойного генерала Лебедя: «Кто не сожалеет о распаде Советского Союза — лишен сердца, а кто надеется его восстановить — лишен мозгов».

Александр Житинский: Думаю, уже начала. И бывшие территории «слипнутся» обратно — не все, конечно — но славяне точно. Не мытьем, так катаньем.

Андрей Измайлов: Снова см. про слона: съест-то он съест, да кто ж ему даст! Насильно мил не будешь, а согласие есть продукт непротивления двух сторон.

Андрей Лазарчук: Если не будет слишком усердствовать, то соберет, пожалуй.

Святослав Логинов: Так бывшие или свои? Свои, конечно, соберём, а с бывшими постараемся стать добрыми соседями.

Евгений Лукин: Русская реконкиста? Последний раз этим занимались большевики, и, в общем, далеко не безуспешно. В результате гражданской удалось вернуть Кавказ, Среднюю Азию, Украину… Наступление на Варшаву захлебнулось, война с белофиннами тоже успеха не имела. Молдавию и Прибалтику возвратили ценой пакта с Гитлером. Сейчас положение иное. Просилось в Россию Приднестровье — отказали, чтобы не ссориться с Молдовой. Попросится левобережье Украины — тоже откажем. Разве что батько Лукашенко отпишет нам Беларусь в своём завещании…

Сергей Лукьяненко: Начнем с того, что я не ставил бы кавычки у слова свои. И назвал бы их не «бывшими», а «временно утраченными».

Да, начнет. Да, соберет. И еще кое-что прибавит, потерянное коммунистами.

Сергей Переслегин: Я высказал и обосновал это утверждение одним из первых. Моя позиция не изменилась.

Геннадий Прашкевич: Я уже говорил, что человечество может выжить только объединившись. А Россия — часть человечества.

Вячеслав Рыбаков: Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Кроме шуток, такая вероятность есть. Но для того, чтобы возникли хоть какие-то предпосылки к ее реализации, России надо прежде всего собрать себя. А это невозможно без идеологии; на одном лишь стремлении всех и каждого жить лучше и зажиточней далеко не уедешь. Реализация ОБЩИХ задач требует неких ОБЩИХ ценностей, ради которых можно, если это нужно, поступаться ЛИЧНЫМИ выгодами. Много копий ломается насчет того, что такое национальная идея: есть ли она, нужна ли она, да не фашизм ли она… А все очень просто. Национальная идея — это всего лишь две вещи.

Первое, оно же обращенность в прошлое. Я уже приводил это замечательное высказывание в своем «На чужом пиру» и не откажу себе в удовольствии процитировать А. Боземан вновь: «Политические системы — это преходящие средства достижения целей, находящиеся на поверхности цивилизации, и судьба каждого сообщества, объединенного в языковом и духовном отношениях, в конечном свете зависит от выживания определенных первичных структурирующих идей, вокруг которых объединяются сменяющие друг друга поколения и которые таким образом символизируют преемственность общества». Стало быть, одна составляющая национальной идеи — это сохранение традиции. Говоря попросту, нам надо научиться не стесняться быть собой. Не гордиться, не бить себя в грудь, не доказывать, что у нас то-то и то-то лучше и правильней — но просто спокойно и где-то даже смиренно (прими свою судьбу) не стесняться быть собой. Перестать стыдиться своей истории и понуро верить тем, кто нам внушает, что она самая кровавая, самая бесчеловечная и самая бестолковая. Принять, что у нас, как и у всех, есть свои особенности и свои интересы. Понять, что когда от нас кто-то чего-то хочет — это совсем не обязательно потому, что он нам от всей души добра желает, а когда мы чего-то от кого-то хотим — это совсем не обязательно потому, что мы такие жутко агрессивные.

И второе, оно же обращенность в будущее. Объединение усилий невозможно без некоей масштабной общей цели, принятой, как достойная усилий, достаточно большой частью населения. Нас очень долго приучали к мысли, что идеальное состояние общества — это когда всяк сам по себе, а любое общее дело — это просто-таки синоним тоталитаризма. Это очень удобно нашим… Не скажу противникам, но уж наверняка — историческим конкурентам. Бери каждого по отдельности голыми руками и… покупай. На дурака не нужен нож, ему с три короба наврешь — и делай с ним, что хошь.

Однако ж никакая масштабная задача для России сейчас объективно не может быть сформулирована. Пресловутый рост ВВП вдвое — это не эмоционально, нельзя выкладываться ради каких-то цифр и абстракций, люди так не умеют, задача должна быть вещественной, образной, и даже, не побоюсь этого слова, поэтичной. Для таких задач у нас покамест — кишка тонка. Любой великий прожект будет встречен истерическим хохотом. И это хорошо. Надо очухаться, если это вообще еще возможно. И использовать время для того, чтобы избавиться от идиосинкразии на великие прожекты. Вторая составляющая национальной идеи на данном этапе — это готовность к принятию масштабных задач, это изживание уверенности (отчасти — выстраданной, отчасти — возникшей благодаря гипнозу пропаганды мазохистов и их зарубежных кормильцев) в том, что любая великая, даже любая просто неиндивидуальная цель — это обязательно доносы, лагеря и вертухаи.

Борис Стругацкий: Боюсь, что так оно все и будет. Причем боюсь не потому, что против такого объединения-собирания (хотя оно и не кажется мне процессом естественным и исторически оправданным в эпоху всемирного распада империй), — боюсь, что сопровождаться это собирание будет немереным пролитием крови и общим возрастанием уровня жестокости и зверства. Идеальным вариантом было бы создание реального СНГ — конфедерации государств, не боящихся друг друга и нуждающихся друг в друге. Однако это представляется мне маловероятным, пока вовсю бушуют национализм и имперская геополитика разнообразных дугиных.

51. Вопрос:Не кажется ли Вам, что мусульманское давление с Юга, с исторической точки зрения, благо, поскольку поневоле активирует в России центростремительные процессы?

Эдуард Геворкян: Ну, с этой точки зрения и лесной пожар благо, потому что на выжженной земле потом хорошо растет трава.

Олег Дивов: Не стану комментировать, а то гадостей наговорю.

Кирилл Еськов: Ага… То есть «центростремительные процессы в России» (сиречь — «Укрепление Властной Вертикали») — это уже само по себе Благо; то есть таких масштабов Благо, что ради него вполне стОит напустить на Россию ваххабитов…

«Извините, но ваша логика, видимо, совершенно отлична от земной» (с) Звездные дневники Йона Тихого.