Она наклонилась к нему и тихо сказала, что договорилась о переводе его в лучшую палату.

— Мне там будет хуже! — ответил он, — Пойми, я отвык… Тем более стоит денег!

— Ничего, там лучше уход, прекрати вредничать! — негодовала она и делала сердитыми глаза.

— Здесь веселее, не злись, я никуда не перееду, остаюсь с моим народом! — шептал он и гордо вытягивался на койке.

Это выглядело комично, и те, кто слышали их шёпот, недоверчиво качали головой…

— Вы его не балуйте! — сказал кто-то. — Он там, с непривычки, упреет, как белый медведь в Одесском зоопарке!

Фрэд пришёл на следующий день, сидел на его кровати… они долго говорили и на прощанье расцеловались…

— Выздоравливай быстрее, — стоя в дверях, пожелал сын и уехал учиться, а Димка долго лежал, отвернувшись к стене и часто моргая…

ГЛАВА 35

Чёрные носатые птицы массово оседлали верхушки деревьев и назойливо каркали во всё грачиное горло, раскачивая, уставшие за зиму хрупкие ветви…

И Дима беспокоился, что обломят…

Он привык… он любил эти ветви, всегда заботливо укрывавшие его дом — летом от солнца и дождя, зимой — снега и ветра. А ежевесенние саврасовские прилеталы… слишком массово и незвано, словно татары, лезли в гости; на картине гения всё выглядело более скромно и органично.

Звон колоколов, спрятавшейся за кварталом многоэтажек, церквушки, тоже пытался претендовать на схожесть сюжета, но грачей было слишком много! и они так противно орали!

Он смотрел в окно, опираясь на палку… костыли, слава богу, своё отслужили, и немного завидовал птицам… Он завидовал бы больше, если бы не их стайность. Стайность птиц ему претила, как и стадность людей, хотя с эстетической точки зрения выигрывала, словно стайка разноцветных рыбок в аквариуме, неонов — к примеру. Но в идеале — ему хотелось обобщить навсегда эти две стихии — птичьего полёта и человеческой мысли, не для избранных, для всех! Поэтому он очень страдал, вспоминая о сгоревшей более двух тысяч лет назад Александрийской библиотеке! Не погибни она, может, человечество летало бы давно?!

Он улыбнулся своей не совсем удачной шутке и подумал, что стадность устраивала его лишь удобством надзора: одомашненная скотина должна была пастись кучно и тучно, как и поступала, поскольку иначе пастись ей не позволял человек. Но птицы…

"Птицы не люди, им не понять нас, — что нас в даль ведёт?!" Дима вспомнил одну из своих любимых песен и усмехнулся:

— А люди способны понять птиц? На уровне инстинктов? Не слишком ли просто?

Он открыл окно и громко крикнул:

— Кыш-ш-ш…

Ближайшее к окну пернатое окружение, почти сооружение — в своей чёрно-тучной массовости, сорвалось с веток, громко, скорее всего, по-французски, голося и покружив над деревом, снова уселось на его ветви, внимательно, с явным интересом рассматривая чудо без перьев, высунувшееся из окна и зачем-то, без толку, шумящее…

— Не по мою ли вы душу прилетели, чёрные птицы? — спросил Дима и посмотрел вниз, на серый асфальт, потом вверх на такого же цвета небо, низко склонившее к нему свои кудри — облака, словно интригуя и говоря, что в отличие от блестящего асфальта имеет в наличии бесконечность продолжения…

— Асфальт тоже, не предел, под ним земля, имеющая на молекулярном или ещё каком-то там уровне, стремление к минус бесконечности… под ней, как и над, тоже небо… — посочувствовал твёрдому покрытию Дима, в сущности, благоволя более небу, хоть и серому… но ведь не серому, а лишь укрытому серой вуалью… синему, прозрачному, бесконечному океану…

— Ты любил её? — вопрос из-за спины застал врасплох… и он машинально захотел спросить:

"Кого?" — но ещё быстрее понял, что Лиза имела в виду.

— Любил? Нет! Уважал, жалел, был обязан! Эти слова с натяжкой можно подогнать к тому состоянию, что я ощущал рядом с ней, — он обернулся. — Ты думаешь, у меня был большой выбор?

— Ну… — она застенчиво улыбнулась.

— Я очень плохо выглядел! — теперь улыбнулся он. — Ты меня увидела уже отъевшегося на больничных харчах, посвежевшего, в пижаме, а не моём засаленном рванье. Я оч-ч-чень неважно выглядел до больницы.

— На подобных харчах можно ноги протянуть, но… может ты и прав, — Лиза внимательно, как бы разбив на сектора, поэтапно осмотрела его лицо. — А меня ты ни о чём не хочешь спросить? — проговорила она, но могла бы и не делать этого; он понял её затуманившийся взгляд.

— Нет! — он не отвёл глаз, хотя очень хотелось.

Ответила она…

— Считаешь лишним?

— Не в этом дело, просто… ну не имею права, что ли! — Димка заволновался и отвернулся к окну. — Не обижайся, пожалуйста! — невнятно пробубнил он оттуда.

— Я? За что? — она не ожидала… сама ещё не решив, как реагировать, а он уже… — Нормально! — её голос выдал мысли, что густым роем копошились в мозгу. — "Может за то и любила, что не дурак? — подумала она и удивилась: — Любила или люблю? — мгновение молчаливого затишья не принесло ответа. — Не знаю! — ей пришлось сознаться, всё равно ничего не зная наверняка, не зная себя.

— Она ведь спасла меня, — Димка почувствовал, как лицо повело гримасой, и провёл по нему рукой, будто сняв… — Закрыла грудью, словно амбразуру дзота! Только пули били ей в спину, грудью она лежала на мне, и не пули, а металлический ломик! А перед этим, она спасла меня от тюрьмы, отдав за меня всё! — он опять почувствовал приближение тика… но справился и на этот раз. — Видать не всё, ещё оставалась — жизнь! — он грустно взглянул на Лизу… — Я ведь потому и не шёл к тебе… давно уже хотел… Сломался, устал махать голыми руками — без пера, без кайфа, бестолку, но не шёл! Лучше бы ушёл, может жила бы сейчас?! Скорее всего, хоть и остался бы подлецом, но была бы жива! — Его глаза заметались в глазницах: по углам, стёклам и стенам, речь стала бессвязной, только и можно было разобрать: "…бестолку, без пера, жива, подлец…"

— Она отдала за тебя половину, только половину! Тогда, в тюрьме, когда ты… — не выдержав, крикнула Лиза.

Дима замолчал, мотнул головой и видимо, придя в себя, прислушался…

— Ты сказала?

— Что вторую половину заплатила я! — крикнула Лиза, блеснув давно невостребованной слезой.

— Вот как? — он стоял будто не понимая, потом вдруг резко бухнулся на колени… — Спасибо родная, спасибо, век не забуду!

Лиза отшатнулась, решив, что паясничает, но, увидев, что всё очень серьёзно, протянула руки и сжала его голову…

— Бедный мой!

— Лиза! — он подозрительно шмыгнул носом. — Но Маша отдала всё, у неё ничего больше не было, кроме жизни! Пойми! — закричал он, сквозь зубы, будто со сшитыми ниткой челюстями.

— Так что теперь? Умереть мне? — она отпустила его голову и отошла на шаг, чтобы видеть лицо… — Или Фрэду? Тогда ты поверишь, что мы тоже способны на самопожертвование! — Её глаза высохли. — Ты ведёшь себя, как истукан, требующий крови! Как ты мог так долго не появляться, неужели не болела душа? — развернувшись на сто восемьдесят градусов, она буквально вылетела из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь, чем могла бы вызвать острую зависть Димки, будь сейчас другой случай.

— Важно, не то, сколько дал, а сколько после этого у тебя осталось! — крикнул Дима ей вслед и, отвернувшись к окну, понизил голос: — А души не было! Она куда-то исчезла!

Лиза стояла за дверью, спиной прижимаясь к прохладной филёнке, и думала, что из двух ненормальных, кто-то один должен это сознавать! Поэтому, приоткрыв дверь, сказала в щель:

— Я стараюсь тебя понять, но и ты… Пожалуйста, нам это очень нужно!

— Ты тоже извини, я не должен был… но пойми…

— Я же сказала… — Она прошла в комнату — к окну и встала у него за спиной, положив руки ему на плечи.

— Ну а Бога своего нашёл? — Она обрадовалась, что увидела способ выйти из сложной, затянувшейся петлёй вокруг шеи, ситуации.