— Ну да, добавь несколько арабских имён, чеченских… ирландцев к соусу, и поливай свои котлеты…
— Какие котлеты, я забыл их вкус! — Димка вздохнул и снова потрогал разбитые и ставшие похожими на котлеты губы. Каждое напоминание о пище подымало руку и тянуло к носу… к губам… далее — осязаемый мазохизм, реализат ощущений… и всё начиналось сначала.
— Ну тогда давай о мухах, — Демиург вяло усмехнулся.
— А-а… — бесформенные губы Димки попытались растянуться в улыбку, — я её помню! Тихая такая, почти не зудела, не мешала, я тоже так хочу… хотел… Эх-хе-хе…
— Я о мухах следователя! — Демиург раздражённо завозился рядом…
— О тараканах следователя?! — Дима заинтересованно повернулся к нему…
— Какая разница!? Он кормится и так, и этак, смотря где, в данный момент, обитает.
— Не скажи…
Волосатое лицо приблизилось вплотную, и Димке показалось, что оно сердится.
— Ты будешь слушать, — искривился, приблизившийся рот, — или нет?
— Я весь внимание! — подтвердил Дмитрий и постарался посадить своё постоянно оседающее на пол тело — прямо.
— Во времена моего создателя это называлось вымогательством, что… думаю… ближе к месту обитания мух, и с тех пор ничего не изменилось! Слышишь? — Демиург качнул головой и приподнял волосяные кусты над глазами.
"Бровями похож, но говорит слишком чётко!" — подумал Димка и удивился вслух: — А что с меня взять, кроме оков? — он посмотрел на свои израненные запястья, затем поднял руки к лицу и потрогал мешки под глазами… — Гол и морщинист, как донской сфинкс.
— Тебя любят сразу две женщины!
Димке стало приятно от услышанного, но, не подав виду, он спросил:
— И что, и какие две? Я уверен, что ни одна!
Сопение рядом усилилось…
— В чём ты можешь быть уверен, жалкая кокетка? Неужели ты мог предположить, что мои слова похожи на твой бессвязный трёп. Неужели, я — Демиург — создатель Вселенной, обладающий трансцендентным знанием, не в силах разобраться в вашей примитивной психологии? А?
— Прости, прости! Я действительно забылся, поверил… да что там… решил, будто ты создание моё, а не Платона, а хоть и Платона, то… лишь фантазия! — Димка съёжился и отпил воды… Его бил озноб…
Так молодёжь пьёт воду из маленьких бутылочек, на улице, в транспорте, везде, где можно; даже если пить не хочется, всё равно сосёт, что соску, не отвыкло ещё; потому, что модно, ну и удобно — чтобы время шло, руки занять, губы, рот, гортань; при этом не обязательно: что-либо читать, говорить, — всегда есть заменитель — пластиковая бутылочка;
Гость тяжело вздохнул, и спросил:
— А вода, сейчас, утоление жажды, облегчение разбитой полости рта, это тоже фантазия?
— Не знаю, возможно! Может, я вообще сплю?
— Может… всё может быть, но главное то, как ты себя сейчас ощущаешь. Ведь легче же тебе со мной?
— Сегодня да, раньше… не уверен. Смущаешь ты мой покой, вот! — Дима отвернулся от собеседника и боком повалился на бетонный пол.
— Скоро отстегнут шконку, не лежи на бетоне, умрёшь! -
Демиург помог ему снова сесть. — Слушай, пока не пришёл дубак, а то не успею сказать! Они хотят денег… квартиру, материальных благ за твоё освобождение и знают, что могут развести Машу и Лизу на этом! Понял? Если кто-то из женщин не выкупит тебя, то ты сядешь надолго. Завтра тебе окончательно отобьют требуху, и ты напишешь два письма…
Димка не успел даже улыбнуться, снова удивившись успеху Демиурга, в мгновенном изучении современного слэнга, и испугаться за свои внутренние органы, как в коридоре послышался твёрдый шаг… металлическое сальто личины замка, и дверь открылась…
— Чего развалился козёл? — носок сапога взрыл бок под рёбрами и Дима горестно, протяжно хрюкнул, отрицая неверное определение. — Спать, лежать, не положено! — шконка, звякнув цепью, упала навзничь, сапог снова не прошёл мимо и теперь вонзился в солнечное сплетение уже севшего на полу Дмитрия. Шероховатая стена вонзила известковые зубы в спину, но поддержала в положении сидя, дыхание кончилось и рот удивлённо открывшись, не верил, что воздуха нет. Дверь закрылась со всеми полагающимися шумами и шаги за ней удалились…
ГЛАВА 21
— Можно? — дверь кабинета приоткрылась…
Первое, что он увидел — была красная туфелька на каблуке — шпильке. Затем дверь отворилась шире и высокая блондинка, кажется крашеная, вошла в помещение. Она была странно красива в свои тридцать два… или тридцать пять: высокие скулы, оленьи глаза с поднятыми вверх уголками; пухлые, крепко сжатые губы, делали её несколько строгой, но испуг всё же читался в раскосых зеркалах души… и следователь Чистяков довольно усмехнулся:
— Конечно, проходите, присаживайтесь, пожалуйста, — он галантно протянул руку к напротив стоящему стулу и подвинул к себе, положенную на стол повестку. Почитав её несколько дольше, чем обычно, поднял брови и стал рассматривать переносицу женщины, каждую поринку кожи меж глаз, измеряя расстояние между ними… Он почти видел, как удивлённо испуганно бегали её зрачки из угла в угол, и наслаждался… давно чувствуя в себе призвание, верил в предназначение… свыше, в то, что он — сам — таковой и есть!
"Психология — вот его конёк, его плюс, его рост! Этим древним беззубым ищейкам в управлении и невдомёк, что можно творить с материалом при применении психологического подхода к отдельному… он подумал "индивиду", но решил, что это слишком и остановился на термине "вид". Конечно виду! чем они отличаются от животных? Высокоразвитостью? Вряд ли! Стадо, то бишь быдло, неразвитое вовсе, перестаёт быть человечеством, когда над ним экспериментируют!"
Он пожевал губами, нахмурив брови и подумал: не слишком ли горячится с выводами, как-то не скромно звучали мысли в его голове… но это если пытаться увидеть в себе добренького, это для других, пожалуй…
Блондинка ёрзала на стуле и краснела апоплексическим румянцем… Если бы была постарше, он бы подумал: стоит ли так долго держать тишину, но экземпляр был достойный — "кровь с молоком", — говорил про таких его дед, поэтому мысли о человекоживотных вернулись восвояси…
Он подумал, что хочет быть честным, хотя бы перед самим собой, и снова попытался разобраться: нужна ли ему эта мораль — лузеров?!
— Не думаю, — скользнула правда…
Где-то в глубине грудины стало холодно, но приятно от сознания, что он честен, вот именно сейчас, именно с собой, что очень не маловажно. Не мало… оттого, что человек именно себя первого пытается обмануть, а уж потом берётся за окружающих, потом привыкает к своей удобной правде, сидящей на нём, как костюм от классного портного и начинает верить в то, что остальные думают и живут так же, что если не успеешь ты… то успеют тебя!.. Нет, он не дурак, он тонкий психолог, он ещё Фрэйда прочтёт и присных с ним, он, возможно, сам когда-нибудь напишет философский труд или книжку по психологии.
Его лицо озарила, или погасила, (вам виднее) сардоническая улыбка… блондинка отшатнулась и не выдержала паузы:
— Почему вы так на меня смотрите? Я ничего противозаконного не сделала! — она устала нервничать и сделала жёстким взгляд.
— Простите, несколько профессионально, что поделаешь, служба! — улыбка мгновенно села на лицо следователя. — Догадываетесь, о чём пойдёт разговор?
— В самых общих чертах… дело в том, что мы с Дмитрием давно не живём вместе, — Лиза замялась… — Он просит такие огромные деньги… Но я знаю точно — он не мог убить, и избивать одного — толпой… — тоже не мог, это я знаю точно! — она дёрнула в сторону головой, потом кивнула и было не понятно: утверждение это или неуверенность.
— Скорей всего, так оно и есть… но… факты вещь упрямая, тем более показания свидетелей… — следователь полез в стол и достал серую картонную папку. — Вот, смотрите… — он крутнул документы к Лизе и тонким, с аккуратно подпиленным ногтем, пальцем, повёл по бумаге… — Видите? Пенсенков и Коклюшков показывают, что потерпевшего били, после падения на пол, все, кроме Марии Разваловой, между прочим, сожительницы вашего бывшего мужа.