Благодаря такой убежденности Кейтлин очень успешно справлялась со своей работой юрисконсульта по социальному обеспечению. Если она решала, что миссис X имеет право на пособие по нетрудоспособности или мистеру Y дали неверные сведения относительно его прав по оплате жилья, то начинала с систематическим упорством преследовать соответствующее правительственное учреждение, которое в результате обычно изнемогало и с позором сдавалось. Кейтлин же возвращалась домой с букетами цветов и коробками конфет от благодарных клиентов.

Ник познакомился с Кейтлин, когда работал над документальным фильмом о тех, кто попал в тюрьму за неуплату подушного налога. Он сразу влюбился: ему нравились ее цепкость, как у терьера, ее ирландское происхождение – в противоположность его чисто английским корням, умение хорошо делать свое дело, кокетливость, с которой девушка высмеивала его невежество и наивность в политике. Нику нравилось, что Кэйтлин могла выглядеть сурово или обворожительно, в зависимости от своего настроения и усилий, которые готова была к этому приложить. Она вышла из рабочего класса, но не стремилась выставлять это напоказ, чтобы получить какие-то выгоды. Однако Нику потребовалось немалое время, чтобы сблизиться с ней. Он был умен и понимал, что неразумно выбирать себе женщину, которая ему не подходит, и что следует играть в полную силу. Ник был очарователен; он окружил избранницу постоянным вниманием; он приглашал ее в разные места. Кейтлин по-прежнему сохраняла насмешливый тон по отношению к нему и его окружению, но однажды Ник набрался смелости взять ее за руку и предложить вернуться к нему домой, чтобы провести ночь вместе. В ответ девушка рассмеялась, поцеловала его и сказала: «Я уж думала, что никогда не услышу этого от тебя».

– Если в субботу мы останемся дома с Розой, – сказала Кейтлин, – то я хочу куда-нибудь выбраться в пятницу, но чтобы там не было Карла, Уилла и прочих. Только мы с тобой.

Прежде чем он успел ответить, снова зазвонил телефон. Оба посмотрели в его сторону, и Ник взял трубку. Если бы оказалось, что это звонила Марианна, намеревавшаяся продолжить стычку, то он хотел просто бросить трубку.

– Могу поспорить, ты не догадываешься, кто тебе звонит.

– Кто это?

– Это Джордж. Джордж Ламиди.

– Вот как, отлично, э-э-э… ты говорил, что хочешь что-то рассказать мне. О каком-то твоем друге, да?

– Да, хочу, но не по телефону. Давай лучше где-нибудь встретимся на этой неделе.

– Отлично. В четверг вечером?

– Годится. Где?

Ник понятия не имел, где живет Джордж или где он частенько бывает. Когда-то он жил в Воксхолле. Лучше всего встретиться в центре, но не в слишком людном месте, им ведь надо говорить.

– Нам нужно такое место, где можно поговорить, – ответил Джордж, как будто прочтя его мысли.

– Есть одно местечко на Рассел-сквер, большой отель с баром. Он всегда полупустой. Может быть, там?

– Давай сначала встретимся на станции метро. Так будет проще. Там, кажется, есть подъемники[7]?

– Есть.

– Тогда наверху около подъемника.

Ник положил трубку и некоторое время смотрел на нее.

– Это тот парень, который был на вечеринке, – сказала Кейтлин утвердительно. – Знаешь, возможно, у него есть что-нибудь интересное для тебя.

– Возможно, есть, – согласился Ник, – а возможно, что и нет.

– Вполне вероятно, – теперь Кейтлин издевалась над ним, – что это окажется одним из двух.

Mi cielito lindo[8]

Я человек незаметный, но отнюдь не пустой. Время и пространство борются во мне, воспоминания сменяются, как картинки в калейдоскопе: история и география, люди и города, запахи и мелодии – все, что давно ушло, но не забыто.

Сначала расскажу вам о своем доме.

Монтевидео – неторопливый город башен и куполов, старых кадиллаков, длинных проспектов, вьющихся вдоль побережья, пляжей и волн, накатывающихся на берег, где по ночам можно видеть слившиеся силуэты молодых парочек. Это порт, а потому это город борделей, баров и молодых моряков, сошедших на берег в увольнение. Монтевидео – столица государства, официально называющегося Republica Oriental de Uruguay[9] (терпеть не могу, когда англичане произносят «ю-ругвай»), и стоит на реке Рио-де-ла-Плата[10] (куда мелодичнее, чем просто «река Плейт», как переделали на свой лад англичане, у меня это ассоциируется с выщербленной тарелкой[11]) в том месте, где в давней войне было потоплено немецкое военное судно. Свет и красота: солнце над гаванью в предвечернюю пору, палисандровые деревья весной, светло-серый оттенок старинных зданий.

Но я ведь собирался рассказать о своем доме. Однако, как наш самый известный поэт Бенедетти сказал о Монтевидео, Esta es mi casa – это мой дом.

О своем доме мне трудно рассказать по той причине, что… о своем доме мне трудно рассказать… Но какая же все-таки причина?

Может быть, лучше – и это не будет неуместным отклонением от темы – вспомнить Тупака Амару[12], великого касика[13] инков, поднявшего отчаянное восстание против испанцев. Неудивительно, что его предали, отдали в руки врагов и четвертовали на главной площади в Куско, который теперь находится в Перу. Ничего хорошего не предвещало и родство с Тупаком Амару, поскольку испанцы объявили, что его злокозненная родня тоже должна быть уничтожена, и с систематичностью и энтузиазмом приступили к выполнению этой задачи.

Но сама поэзия восстания! Символическое значение, которое приобрели побежденные повстанцы! Потому что испанцы, конечно, проиграли – полностью проиграли, поскольку Тупак Амару, независимо от того, какова была его история в действительности (историки утверждают, что он также не гнушался устраивать небольшую резню), увековечил себя в памяти народов всего континента. Поэтому когда какие-нибудь перуанские офицеры, японские бизнесмены или дипломаты-гринго с ужасом замечают, что официант, вместо того чтобы предложить им еще виски или волован, начинает размахивать АК-47, и что прием у посла принимает неожиданный и нежелательный оборот, то любопытно отметить, что эти перуанские повстанцы, переодетые в официантов, действуют от имени Революционного движения «Тупак Амару».

Вот поэтому два десятилетия назад в нашем неторопливом Монтевидео, городе башен и куполов, группа решительно настроенных идеалистов сражалась с коррумпированным и крайне жестоким правительством, снова оживив имя того вождя, трагическая гибель которого была продемонстрирована толпе на главной площади Куско. Мы были членами Movimiento de Liberation National[14] – тупамарос. Мы должны были привести страну к счастью. Мы должны были создать НОВОГО ЧЕЛОВЕКА.

Конечно, наследие Тупака Амару – это боль поражения, и те, кто присваивает себе его имя, обречены присоединиться к побежденным, войти в бесчисленную армию сломленных духом. Наши переодетые официанты играли в футбол, когда под ногами у них разорвалась бомба и бойцы специального подразделения ворвались в посольство, великодушно прикончив парочку остававшихся там перепуганных юнцов. Имя Тупака Амару обычно не приносит счастья.

Тупамарос! Городские партизаны! Какой трепет должны вызывать эти слова, ассоциирующиеся со страстными темноволосыми женщинами и красавцами мужчинами в черных беретах, с поэтическими душами, вроде Че Гевары. И какая жалость, что многие из них разделят муки того вождя, имя которого они почитают. Однако это произойдет не под жарким солнцем и бесцеремонными взглядами буржуа, покручивающих зонтики от солнца; они будут корчиться в крови, дерьме и блевотине в темных подземельях того же самого города, на вьющихся вдоль берега проспектах и в тени палисандровых деревьев, или их вытолкнут из самолета, пролетающего над ледяными водами Рио-де-ла-Платы. Кое с кем из этих людей я был знаком. Они представлялись как El Negro, La Paloma, El Flaco, La Gaviota[15]. Женщины часто брали себе имена птиц, и я вздрагиваю при мысли об их сломанных крыльях. Некоторые из них жили у меня в доме.