— Чарли, не надо, — крикнул кто-то из толпы, и я узнал голос. Джой. Какого черта?!
Я чуть повернул голову туда, откуда слышался крик Джой, и этого оказалось достаточно.
Один из телохранителей Лукаса выхватил оружие и направил его на меня. Краем глаза я успел заметить, как кривится его лицо, как черное дуло направляется прямо на меня, и что я совсем не успеваю ничего сделать.
Так иногда случается в моменты стресса — время будто останавливает свой ход и события видны, словно в замедленной съемке. Я отчетливо видел, как мужчина в черном костюме вскидывает руку, и нажимает на курок, почти не целясь… и пуля разрывает тугой воздух, и, вращаясь на лету, движется в мою сторону. Я не испугался- просто не успел, наверное, и слышал только свой странно-размеренный пульс: тук…тук…тук…
В те сотые доли секунд, когда пуля была уже совсем близка, мне, наконец, стало страшно. По-настоящему страшно. Меня раньше били, пару раз ранили в потасовке ножом, ломали руки и ноги, но вот убивать… Но вот что странно: жизнь не проносилась перед глазами, я не успел вспомнить даже последний день, и мог лишь зачарованно наблюдать за стремительно приближающимся смертоносным цилиндриком.
"Замедленность" прервало чье-то стремительное движение. Кто-то — я еще не знал кто — успел среагировать быстрее, просто заслонив меня своим телом, и обмяк у моих ног. Мир сразу же "включился" и я услышал крики, панический ор и знакомые голоса совсем рядом с собой. Впрочем, мне на это было плевать.
Я выронил пистолет, наплевав на то, что эти ублюдки могут стрелять еще, и, встал на колени, прямо на землю, увидел лицо спасшего меня человека.
— Не-е-е-е-т!
* * *
"— Ма-а, скажи, а почему небо синее?
Маленький мальчик черными, как смоль лохмами, держит за руку высокую девушку. Они похожи, как бывают порой похожи не мать и сын, а брат и сестра: одинаковые движения и жесты, одинаковые улыбки — одновременно озорные и добрые.
— Тебе рассказать, как учит физика, или как учит сказка? — смеется она. Ей лет двадцать, не больше, и она еще кажется школьницей, только вернувшейся со школьного бала, но ее сыну уже пять.
— Как сказка, — протягивает мальчишка со смехом. Они идут по уставленной фонтанами площади, в мелких брызгах играет полуденное солнце и мальчишка то и дело срывается то к одному, то к другому водяному горбу, чтобы поймать сверкание и подарить его маме. Ведь она сама только что призналась, что нет ничего красивей.
Девушка задумчиво смотрит на небольшой фонтан, созданный в виде русалочки. Той самой Русалочки, еще андерсеновской. И говорит, не торопясь:
— Наверное, потому что синий — цвет моря. Говорят, что жила когда-то в подводном королевстве принцесса-русалочка…
История про русалку, конечно, девчачья, но мальчику все равно. Главное, что он идет сейчас по летнему городу, сжимая в руке мамину ладонь, и все в мире следует своему установленному порядку. Мальчик не любил неожиданности, а если они все-таки случались, привыкал к новому долго, почти со слезами, хотя о последних — т-с…молчок.
— Мам, а почему она отдала свой голос колдунье? Ведь ей же было больно…
И короткое, почти невесомое касание губами его затылка:
— Потому что она любила принца, Чак. Так же, как я люблю тебя.
— Ма-а… Ну не называй меня Чаком…А ты тоже отдашь свой голос? — бесхитростно спрашивает мальчик. А девушка обнимает его за плечи:
— Хоть целую жизнь".
Она лежала на земле, а на груди, на шелковой серой блузке расплывалось алое пятно….Глаза были открыты — красивые глаза, такие же темные, как у меня, с длинными, не иначе как накрашенными ресницами. Но жизнь из них уходила.
Как она здесь оказалась? Какого черта?
Ведь я никому ничего не говорил, так какого дьявола она сюда приехала? Какого…
— Не умирай, — я осторожно положил ее голову себе на колени, взял за стремительно слабеющую руку, — Не смей умирать! С-с-слышишь?! Н-н-не смей!
Она молчала, только тяжело вдыхала. Наверное, сейчас ей было жутко больно — мне было страшно даже смотреть туда, куда попала пуля.
Все внезапно отступило на второй план — окружающая нас толпа, последние шесть лет, даже Синклер.
— Н-не вздумать меня снова бросать, ты… — заорал я зло, дергая ее руку.
— Больше не брошу, — прошептала она одними губами.
Взмах ресниц.
Легкая гримаса — словно не от боли, а от досады, мол, как это получилось, как же так вышло…
И улыбка. Застывшая в вечности счастливая улыбка на бледных губах.
Кто-то спешно вызывал "скорую", люди кричали, но вокруг меня сразу же образовалось пустое пространство. В него кто-то ворвался, хватая меня за плечи и отшвыривая назад:
— Не стрелять! Департамент полиции Нью-Йорка, капитан Ричард Риди, — Дик выхватил полицейский жетон и встал, закрывая нас от выстрелов, — Первый, кто дернется, будет застрелен без предупреждения. Ларри, вызывай подкрепление и "неотложку"! — рявкнул он в толпу и я краем глаза увидел тонкое нервное лицо Лоуренса Чейса, сразу же взявшегося за телефон.
Взгляд оценивал какие-то детали: растерянные глаза Лукаса, то, что он дернулся было вперед, но был остановлен тем самым подонком, который стрелял в мою мать; то, как расталкивая бегущих зевак, бежала ко мне с заплаканным лицом Джой; то, как кричала что-то высокая женщина в синем платье, стоящая у самого входа в порт…но сам я не чувствовал ничего.
Все внутри заледенело. Мозг все еще фиксировал подробности: логическая цепочка выстраивалась мгновенно — то, что Джой наверняка позвонила вчера Дику, а у того хватило ума, чтобы понять — в моем вчерашнем состоянии я готов на любую, даже самую отчаянную, глупость. Сопоставить пару фактов смог бы даже и Риди, не говоря уж о гениях семейства Чейс.
Только вот зачем она пришла сегодня сюда?
Зачем?
Господи…
Меня начало трясти от осознания своей чудовищной вины, и мозг выбрал самый простой способ: меня просто выключило из реальности — я потерял сознание, падая в холодную темноту.
* * *
Сгорбившись, я сидел на жесткой больничной койке и смотрел в никуда. Где-то ходили люди, слышалась сирена неотложки, гудели аппараты, но мне не было до этого дела. Ровным счетом. Никакого.
Хотелось завыть, убежать, спрятаться в какой-нибудь долбаной норе, но сил не было. Сил хватало лишь на то, чтобы сидеть, слегка покачиваясь, на кровати, и дрожать от странного озноба. Сил хватало лишь на то, чтобы не думать — вспоминать. Только вспоминать.
Надо выплакать это. Надо.
Когда плачешь, становится легче. Я мог отрицать это раньше, но, тем не менее, это было так. Но плакать не хотелось.
Не хотелось пить, есть, плакать, улыбаться. Ничего не хотелось. Мир словно подернулся серой тусклой пеленой, покрылся пеплом, а все желания стерлись как стирается старый карандашный рисунок.
В палату, громыхнув дверью, вошел Риди и сел рядом.
— Мелани и Ларри в коридоре. Я их пока к тебе не пустил, — сказал он, присаживаясь рядом. Я не ответил, и он помахал ладонью перед моим лицом. — Эй!
Хоть бы он ушел, мелькнуло слабое подобие мысли. Мне хотелось остаться одному, так же сидеть, глядя в пустоту перед собой, и ни о чем не думать.
— Чарли, — осторожно начал Дик через пару минут молчания, — Тебе плохо?
Плохо ли мне? Я не знал…
— Слушай, если ты хочешь поговорить, давай поговорим.
Я еле заметно кивнул:
— Не хочу. Дик, пожалуйста…
— Что?
— Оставь меня, — бесцветно пробормотал я, не глядя на него.
Он достал из кармана пачку "Кэптен Блэка", вытащил одну сигарету и начал нервно крутить ее в пальцах. От сигареты шел тонкий, почти неуловимый запах вишни.
— Я не уйду, — сказал он, — По крайней мере, пока ты в таком состоянии. Что я, по-твоему, совсем бездушная скотина? Господи, Чарли, ты сам на себя не похож!