— Ты доволен?

— Да очень! — я тоже встал и застегнул штаны.

Она с укором посмотрела на меня.

— Почему же ты не раздеваешься? Тебе стыдно?

— Нет, не стыдно. Но теперь как-то несвоевременно это делать.

— И совсем нет, раздевайся, — она подошла ко мне и стала снимать с меня пиджак.

Я быстро разделся догола. Она повела меня к столу и, усадив в кресло, пристроилась на коленях.

— Пока ты не набрался сил, поласкай меня руками, — она сняла со своих волос широкий веер из страусовых перьев и стала обмахиваться.

Я стал целовать соски ее грудей и нежно тереть пальцами бутон страсти между ног. Она вздрогнула и, глядя на меня восхищенным взглядом, теребила мои волосы. Вот такую историю, в правдоподобности которой я не сомневался, она мне тогда повещала:

— "В Индии есть один чудесный художник. Сила его воображения настолько велика, что он рисует без натуры, создает неповторимые шедевры. И вот ему один богатый англичанин дал заказ нарисовать 53 красивых женщины для карт. Он принялся за работу и вскоре на его мольберте появилась первая красавица — я. Красота моя была настолько естественна и неотразима, что он влюбился в меня и стал просить бога, чтобы он оживил неодухотворенную картину. Тот внял его мольбе. Я проснулась однажды в его мастерской и долго не могла ничего понять. Я прошлась по комнате, разглядывая чудесные картины и незаметно для себя вышла из комнаты в какой-то темный узкий коридор. До меня донеслись голоса и я пошла на звук. Я увидела светлую щель и догадалась, что это дверь, толкнула ее и она открылась. Я оказалась в комнате, бедно, но со вкусом обставленной. За столом сидел художник и какая-то женщина. Они оба удивленно и испуганно посмотрели на меня, не в силах понять, откуда я взялась. Женщина первая пришла в себя и грубо спросила: "Кто ты? Что тебе здесь надо?" Я сказала, кто я, и художник, ошарашенно выпучив глаза, лишился чувств. Женщина вытолкала меня за дверь и крикнула, чтобы я больше не появлялась. Я вернулась в мастерскую и там, пристроившись на маленьком грязном табурете, стала осматривать себя с ног до головы. Я никак не могла сообразить, как снимается эта длинная юбка. После долгих упорных поисков я нашла маленькую серебряную пуговицу, она легко отстегнулась и юбка скользнула вниз. Я увидела свои стройные ноги, обутые в черные лакированные туфли на тонких высоких каблуках, чему я очень удивилась, как я могла на таких ходить. Белая шелковая лента, прикрывающая мою грудь, снималась очень просто, и я долго не могла понять, зачем у меня в голове такой букет перьев и почему рот прикрывает кисейная маска. Я осталась довольна собой и когда первое любопытство прошло, почувствовала какое-то смутное, непонятное желание", — она засмеялась и стала болтать ножками.

— А теперь давай я тебя полижу, — сказала она мне, когда я опустил ее на пол.

— А как?

— Ты ложись на диван, а остальное предоставь мне.

Я послушался. Она села у меня в ногах и, нагнувшись, стала кончиком языка лизать соски моей груди. Едва ощутимое чувство трепетной сладости разлилось по моему телу. Чтобы не оставаться в долгу, я принялся мять ее груди, пощипывать соски и гладит руки.

Медленно росло опьяняющее возбуждение, прорываясь все более и более сильными взрывами душераздирающей сладости. Я снова пришел в неистовое возбуждение и, схватив ее за талию, потянул к себе. Она опустилась грудью на мою грудь и, широко раздвинув в стороны ноги, направила своей рукой мой член себе во влагалище и, когда он достиг предела, она резко выпрямилась, согнув ноги в коленях.

Теперь она сидела на мне, слегка выгнув стан, и я отлично видел, как мой член торчит из ее тела. Она раздвинула пальцами губы своей щели и сказала:

— Положи сюда свою руку, так будет и тебе и мне приятнее. Я сделал так, как она сказала. Я мял лобок и щекотал клитор, она тихонько подвывала, корчась на мне, как от дикой боли. Это продолжалось долго, пока, наконец, я кончил, ущипнув ее за живот. Она дико вскрикнула и тут же забилась в судорогах, изливая на меня обильные потоки своего нектара. Изможденный до предела, я лежал на диване, не в силах пошевелиться, а она спрыгнула на пол, свежая и бодрая, как ни в чем не бывало и, мельком взглянув на часы, с ужасом прошептала:

— О, боже! Уже конец!

Напуганный ее восклицанием, я вскочил с дивана и подошел к ней. Она молча указала мне на часы. Было 5 часов 58 минут.

— Что это значит?

— Еще две минуты и мы расстанемся навсегда, — ее голос дрогнул и на глаза навернулись слезы.

— Ласкай меня, скорей ласкай! — воскликнула она и кинулась на диван.

Она села, поджав под себя ноги, раздвинув их в стороны, и я принялся тереть ей клитор так неистово, что через несколько секунд она задрожала от наслаждения. Плача, смеясь и стоная, она шептала слова любви, слова прощания, которые разрывали мне сердце. Я тоже почувствовал слезы на своих щеках, мы душили друг друга поцелуями и истязали себя остервенелыми ласками. И вдруг она исчезла. Я провалился грудью на диван. Разбитый и уничтоженный, я сел. У меня еще горели руки от жара ее тела. В воздухе стоял аромат ее духов, смешанный с запахом нашей плоти, но ее уже не было. Она исчезла. Я свалился на подушку и уснул мертвым сном.

Он умолк, глядя куда-то в пространство мечтательным взглядом. Потом опрокинул в рот стакан коньяку и зажмурился.

— Я устал и хочу спать, — прошептал он, — приходите вечером, я расскажу, что было дальше. Мы простились с ним и вышли. Дик заплатил за номер на неделю вперед и сказал портье, чтобы человека, который остался там, ничем не беспокоили. Потрясенные его рассказом, мы долго шли молча. Потом Дик прищелкнул языком и сказал:

— Вот ведь везет человеку!

Я с сожалением посмотрел на него.

— Глупец, это его трагедия.

ГЛАВА 4

К семи часам вечера мы с диком вернулись в гостиницу. Рэм уже встал и старой надломленной бритвой заканчивал скоблить бороду. Он не снял ее совсем, а только подровнял и теперь выглядел моложе. Руки его стали чище и под ногтями уже не чернели полоски грязи. Он радостно встретил нас и, убрав со стола свои бритвенные принадлежности, поставил бутылку коньяку.

Официантка принесла ужин, и он посмотрел на нее хоть и не дружелюбно, но без злобы и даже помог расставить на столе тарелки. Мы все сели к столу, выпили, и Рэм стал продолжать свой рассказ.

— Я проснулся только в три часа дня. В первое мгновение я вспомнил происшедшее ночью как сон, но увидев белые пятна на ковре, на кресле и на диване, понял, что это происходило наяву. Я оделся и вышел на палубу. Пароход подходил к Марселю. Уже были видны портальные краны и густой лес мачт стоящих в порту кораблей. На пароходе царила суета сборов. Я вернулся к себе в каюту, быстро уложил вещи в дорожный чемодан и сел к иллюминатору. На душе было пусто и легко. Ничто не волновало меня. Я не ощущал потери Салины и радости возвращения домой. Из Марселя я вынужден был отправиться поездом, чтобы не оказаться в неловком положении с очередной дамой, в присутствии которой я не сомневался. Я взял отдельное купе. В пять часов вечера поезд Марсель-Кельн отошел от перрона и помчался на север. Я сидел один в купе и просматривал свежие газеты, которые купил на вокзале. Но даже происшествия, из-за которых я только и покупал газеты, меня не интересовали. Мне было скучно. Я сходил в ресторан, выпил немного вина и, захватив с собой бутылку рома, вернулся в купе.

Медленно тянулось время. Стрелка часов едва двигалась. Час превратился в томительную вечность. Я достал из чемодана карты и стал их пересматривать. Tуз червей был для меня не картинкой, а фотокарточкой любимой женщины. Я попытался представить себе встречу с какой-нибудь другой из милых красоток, но воображение не создало ничего интересного. Закончив просмотр карт, я положил их на столик у окна, и, страдая от безделья, задремал. Проснулся от тишины. Поезд стоял на какой-то станции. Я выглянул. Прямо передо мной на перроне светился циферблат часов — без пяти двенадцать.