Однако утверждение этого принципа в жизнь наталкивалось не только на сопротивление аппарата правоохранительных органов, но и на неприятие новых веяний частью общества. Об этом убедительно свидетельствуют письма рядовых граждан по этим вопросам, поступившие в Верховный Совет СССР, Верховный Суд СССР. Эти материалы представляют большой интерес для понимания общественной ситуации тех лет, ее особенностей и своеобразия. Знакомство с ними показывает, что политический курс, направленный на смягчение уголовного наказания, приветствовался и поддерживался далеко не всеми. Так, гражданин Проскурин в своем письме (17 декабря 1958 г.) на имя Ворошилова поделился своими размышлениями по этому поводу: «На сегодняшний день в нашем обществе имеется, хотя маленькая, частица людей — воры, взяточники, убийцы, хулиганы, спекулянты и разного рода мошенники и проходимцы, короче говоря, паразиты, мразь не желающая работать, а жить за счет других. Такого рода люди являются врагами нашего социалистического общества… С таким грузом в коммунистическое общество идти нельзя. Мне хочется просить Вас, Климент Ефремович, внести предложение — всех злостных преступников судить значительно строже, чаще судить показательным процессом на фабриках, заводах, учреждениях, совхозах и т. д. А также за совершенное злодеяние привлекать к ответственности родителей и родственников. Это мероприятие следует установить законодательно… Вот тогда паразиты — враги внутренние — должны знать, что за их злодеяния будут нести ответственность их родители и родственники».[737] Сразу обращает на себя внимание не само предложение по усилению карательной практики, а тональность изложения проблемы — здесь фактически в полном объеме воспроизводится небезызвестный стиль 30—40-х годов со всей сопутствующей атрибутикой: «враги», «мразь», «паразиты». Не забыта и сталинская идея привлечения к уголовной ответственности членов семей «врагов народа». Она нашла здесь свое место в новом контексте — в предлагаемых мерах по борьбе с уголовной преступностью. Примечательно и другое: в одном ряду рассматриваются убийцы и спекулянты, хулиганы и взяточники. На наш взгляд, это прямое следствие не юридически-правового подхода к оценке различных категорий преступлений, а сугубо политического, основанного на известных классовых принципах.

Указанные моменты присутствуют во многих подобных письмах, причем в еще более резкой форме. Как, например, в письме рабочего Петрова, где по этим вопросам он выражался еще категоричнее: «Хулиганы и убийцы — враги народа. Это благородный девиз, здоровый лозунг, отражающий нашу эпоху. Вырезать «раковую опухоль» следует немедленно».[738] В ряде писем излагались разнообразные конкретные меры по усилению карательной практики, что возвращало бы ее практически на уровень сталинских времен. В частности, предлагалось самый маленький срок по отдельным видам уголовных преступлений (хулиганство, кража) установить не менее 10 лет, за убийство при любых обстоятельствах — расстрел, за неэтичное поведение в нетрезвом виде — 3 года каторжных работ.[739] Но дальше всего в этом плане пошли трудящиеся Егорьевского станкостроительного завода «Комсомолец» (Московская область). В своем письме (72 подписи) в Верховный Совет СССР они писали: «Мы считаем, что убийство советского человека следует рассматривать как измену нашей Родине, так как убийца поднимает руку на человека, участвующего своим трудом в построении коммунизма», после чего требовали ввести публичный расстрел лиц, совершивших любое убийство, мотивируя эту меру тем, что «введение публичного расстрела… резко сократит число убийств, заставит уйти с пути преступности тех преступников, которые еще имеют полную возможность стать на путь исправления».[740] Трудно реально представить подобное во второй половине ХХ столетия в обществе, считающим себя цивилизованным. В качестве контраргумента всем этим мыслям и предложениям хотелось бы привести слова министра юстиции СССР Горшенина: «…судебная репрессия — это очень острое оружие в руках советского государства, которое вручено судебным работникам и работникам юстиции, но для того, чтобы они разумно размахивали этим оружием, поражая действительных преступников, а не людей случайно попавших под удар. Последнего мы допустить не можем и не должны».[741]

Размышляя над приведенными материалами, хотелось бы высказать одно соображение. Вне всякого сомнения, сталинский режим, осуществляя беззаконие и массовые репрессии, имел опору в советском обществе, и опору, прежде всего, идеологическую. Люди верили в существование «врагов», верили «вождю всех времен и народов». За этим стояла сформированная система общественного восприятия предлагаемых и навязываемых политических установок. Она не могла разрушиться в одночасье, поэтому и после смерти Сталина эта система продолжала свое уже самостоятельное существование в умах и сердцах многих людей. Избавление от нее — дело долгого времени и не менее долгого прозрения. Путь к нему был только начат в годы «хрущевского десятилетия». Теми же причинами объясняется и сопротивление либерализации уголовной политики со стороны аппарата правоохранительных органов. Ведь на 1 января 1956 года три четверти председателей областных и краевых судов, начальников региональных управлений Министерства юстиции, проработало в системе свыше 10 лет,[742] а следовательно их формирование как юристов проходило в период осуществления массовых репрессий и беззакония, что говорит о многом.

Флагманом этих сил в борьбе против либерализации административно-правоохранительной политики, естественно, являлись партийные органы. Ими ставился под сомнение весь курс в целом, а также подвергался критике ряд руководителей суда, прокуратуры, активно проводивших его в повседневной практике. Дело доходило до серьезных конфликтов. К примеру, секретарь Новосибирского обкома партии Кобелев направил в отдел административных органов ЦК КПСС по РСФСР специальное послание (16 апреля 1958 г.). В нем он сообщал, как бюро Новосибирского обкома, обсудив вопрос «О работе судебных органов области», установило, что некоторые судьи допускали либеральное отношение к преступникам, все большее число которых благодаря мягким приговорам оставалось на свободе или получали незначительные меры наказания. Такая практика признавалась вредной, не способствующей укреплению социалистической законности. Бюро обкома партии вскрыло, что причиной этого стало неправильное отношение к рассмотрению этих дел в Верховном Суде РСФСР, который систематически снижал меры наказания, вносил в областной суд протесты, в которых совершенно необоснованно требовал смягчения приговоров. Как выяснилось, во всех этих действиях был виноват заместитель председателя Верховного Суда Токарев, поэтому секретарь обкома просил ЦК КПСС обратить внимание руководства Верховного Суда на недопустимость ориентировать нижестоящие суды на снижение карательной практики и необоснованный либерализм.[743] В ответ на эти выпады Верховный Суд РСФСР направил в отдел административных органов ЦК справку за подписью Токарева, где говорилось, что «утверждение в письме секретаря Новосибирского обкома КПСС Кобелева… является необоснованным, что Верховный Суд правильно ориентировал Новосибирский областной суд в отношении применения наказаний за те или иные преступления, что расхождение мнений по отдельным конкретным делам возможно. Однако его надлежит разрешать в порядке деловых обсуждений, а не в форме общих отвлеченных утверждений, явно несостоятельных, не подтвержденных конкретным анализом материалов того или иного дела».[744]